— Не легко, папаша, не легко… — задумчиво ответил лейтенант.
Прошло только три дня, как лейтенант Афанасьев выписался из госпиталя и вместе с другими офицерами переправился через Волгу. В Сталинграде он по сравнению с другими — новичок. И на фронте новичок, несмотря на то, что в армии с первого дня войны. Но так уж сложилось. В свои двадцать шесть лет Афанасьев вообще считал, что жизнь у него получается нескладная. Да и сестра постоянно приговаривала: «У нас, Ванюша, всё не как у людей». А горя они действительно хлебнули немало. В неурожайном двадцать первом году умерли с голоду родители. Ваня пошел на стройку. Вначале таскал песок да кирпичи, но скоро приноровился к другому делу: на стенах и потолках будущего дворца-санатория стал выкладывать замысловатую мозаику из разноцветных кусочков стекла и слюды. Помогло влечение к рисованию.
Но мысль о технике, к которой его тянуло с детства, тоже не оставляла парня, и в свободное время он посещал курсы авиамотористов сочинского Осоавиахима. Потом уже в армии стал механиком-водителем танка. После окончания полковой школы молодой танкист был назначен помощником командира взвода и участвовал в освобождении Западной Белоруссии.
Когда началась война и Афанасьева определили в пехотное училище, он взбунтовался:
— Как так?! Ведь я танкист! Я воевал!
Но начальник оставался непреклонным:
— Пехота решает!
И Афанасьев покорился.
Целый год — весь первый год войны — он учился. А потом — прямо из училища — командиром пулеметного взвода пошел в бой и в первые же минуты получил девять осколочных ранений…
Отлежавшись в госпитале, лейтенант попал в Сталинград как раз в дни сильнейшего вражеского натиска на центральном участке. Туго пришлось в первых боях его взводу (громкое название «взвод» носил в сущности один-единственный расчет Ильи Воронова), зато Афанасьев за два дня убедился, что расчет попался геройский, обстрелянный.
Теперь он оказался со своими пулеметчиками в «Доме Павлова». И эти люди — жильцы подвала — смотрели на него с надеждой…
Приступили к размещению огневых точек. Воронов поставил свой пулемет в подвале первого подъезда, в дровянике с небольшим окном. В сектор обстрела попали домики с северной стороны, откуда прошлой ночью лезли немцы. Чтобы укрепить это наиболее опасное направление, в подвале соседнего подъезда расположились Рамазанов и Якименко. Их амбразура — маленькое оконце у самой земли. Видно отсюда хорошо, да и маскироваться удобно.
Второй расчет с противотанковым ружьем засел на противоположной стороне дома, а третий — в первом подъезде. Ручной пулемет остался на старом месте — в коридоре первого этажа. Хорошо замаскированный в глубине помещения, он тоже держал под огнем опасные домики. В подвалах западной стороны, выходящей на площадь, по углам установили минометы младшего лейтенанта Чернушенко. Но все же эта сторона была защищена недостаточно.
И вдруг кто-то доложил:
— Товарищ лейтенант, трофей нашли!
Это был немецкий танковый пулемет. Он оказался очень грязным. Но в доме нашелся керосин. Пулемет разобрали, промыли, собрали — действует.
Вот когда пришлось кстати, что Афанасьев в прошлом был танкистом. Лейтенант показал Свирину, как надо обращаться с трофейным танковым пулеметом, и солдат быстро освоился с диоптрическим прицелом. Теперь была прикрыта огнем и последняя, западная, сторона дома.
В помещениях, где находились огневые точки, бойцы устроили себе постели, чтобы никуда не отлучаться даже во время отдыха. Кроватей и диванов в доме хватило на всех.
Вторая ночь прошла спокойно. Видно, противник все еще не забыл о вчерашнем отпоре. Но с самого утра третьего дня опять стали бить вражеские минометы.
В дальнейшем гитлеровцы установили ежедневный «рацион»: они обрушивали на дом несколько десятков снарядов и до сотни мин.
Теперь, когда дом превращался в укрепленный опорный пункт полка, остававшиеся здесь женщины, дети, старики подвергались большой опасности. Но о том, чтоб отправить их в тыл, пока нечего было и думать. На участке полка через Волгу переправлялись только смельчаки. А жителей дома пришлось бы вести на центральную переправу 62-й армии — путь туда был длинный и опасный, под непрерывным огнем. Командование полка не могло рисковать.
Кроме того, многие из жильцов подвала ни за что не хотели покидать родной город. За дни боев в Сталинграде они натерпелись всякого горя, но с приходом подкрепления почувствовали себя под защитой советского оружия, повеселели и уже не хотели верить, что с ними может случиться что-нибудь недоброе. Смогли же солдаты, которые здесь так по-хозяйски, прочно устраиваются, пробраться в этот дом и отогнать врага! С такими людьми ничего не страшно.
Так или иначе, а жильцы пока оставались здесь, и надо было наводить порядок.
Само собой сложилось, что распоряжался в доме деловитый и спокойный сержант Павлов. За ним так и осталась не предусмотренная в этих условиях никаким уставом или наставлением должность: комендант.
Первая задача — разобраться, в каком состоянии находится «водное хозяйство».
Вода, запасенная жильцами, кончилась. Но в одном из подъездов находилась котельная центрального отопления. Котел вмещал ведер восемьсот, и если не принять мер, то даже этот солидный резервуар мог скоро иссякнуть. Павлов приставил к котлу часового и приказал строго следить за экономным расходованием воды.
Сделано это было как раз вовремя. Жившая в каморке позади котельной «индивидуалка» — кое-кто отзывался о ней еще более определенно: «бузотерша» — растрачивала воду из котла, как говорится, без зазрения совести. То она затевала большие стирки, а то и просто не удосуживалась плотно завернуть кран. Соседи пытались ее образумить, но она их и слушать не желала.
Когда у котла появился часовой, «бузотерша» сварливо заявила Павлову:
— Раз ты начальник, обязан обеспечить меня водой. Мне надо стирать!
— Придется потерпеть, дорогуша, — спокойно ответил сержант. — После отстираетесь, придет время. Попить водички — пожалуйста. А на все остальное, если желаете — вон там Волга… И широка, и глубока, на всех хватит!
С едой у жильцов было совсем плохо. Основным продуктом стали тыквы. Их взяли на учет и установили правило: семьи поменьше получают по одной тыкве в день, большие семьи — по две. Жильцы варили из них вкусную и сытную кашу. Потом и защитники дома пристрастились к тыквенной каше. Этим блюдом стал угощать всех автоматчик Шкуратов. В прошлом ресторанный повар, он даже из скудного ассортимента продуктов ухитрялся готовить затейливые блюда.
Но однажды Шкуратов опростоволосился. Задумал он угостить друзей самым обыкновенным клюквенным киселем. Раздобыл концентраты и занялся делом. Но так как на двадцать порций концентратов не хватило, Шкуратов решил добавить в кастрюлю крахмала, найденного им на кухне одной из квартир. Кисель варился удивительно долго, но почему-то не густел. Тем временем началась очередная перестрелка, и «шеф», сняв кастрюлю с плиты, побежал к своей огневой точке. Когда перестрелка кончилась, Шкуратов пригласил товарищей отведать киселя. Кто-то с маху налил себе полкотелка, но есть не стал. Еще кое-кто поднес ложку ко рту и скорчил гримасу. Удивленный Шкуратов попробовал свою стряпню и убедился, что кисель и в рот взять нельзя. Огорченный, он долго не мог догадаться, в чем же дело. Только потом выяснилось: вместо крахмала он подсыпал в кастрюлю мыльный порошок!
Немного легче стало, когда наладилось питание бойцов: они делились с жильцами хлебом, супом, сахаром. Но произошло это, конечно, не сразу. Ведь в первые дни проникнуть в дом, да еще с ношей, было делом почти невозможным. Продукты носил в дом старшина Сидашев. Это был огромного роста уже немолодой человек, о нем знали, что он коммунист и родом из Мерефы. К своей обязанности вовремя накормить людей он относился с исключительной ответственностью. Все это чувствовали и искренне любили его. Какой бы ни был обстрел — старшина дважды в сутки неизменно появлялся с хлебом, консервами, с флягами фронтовых «ста граммов», с куревом — все это он складывал обыкновенно в матрасный чехол. В один из таких рейсов Сидашев погиб чуть ли не на глазах у всех: пуля сразила его, когда он был уже совсем недалеко от дома…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯВРАГУ НЕ ПРОЙТИ!
В последние дни сентября 1942 года передний край обороны 13-й гвардейской дивизии окончательно определился. Развернулись бои за отдельные опорные пункты, и обстановка на участке сорок второго полка еще больше накалилась.
Даже специальные подразделения полка — связисты, разведчики, саперы, химики, комендантский взвод — имели свои секторы обороны и находились в постоянной готовности отражать атаки.
— За Волгой для нас земли нет! — этот брошенный кем-то из героев клич как нельзя лучше выразил дух защитников Сталинграда, настроение каждого воина в полку, в дивизии, во всей 62-й армии.
Только в одном пункте немцы на несколько дней прекратили лобовые атаки, ограничиваясь интенсивным минометным, пулеметным и артиллерийским обстрелом, — в районе «Дома Павлова».
Причина временного затишья выяснилась значительно позднее — после разгрома гитлеровцев. На карте, отобранной у фельдмаршала Паулюса, «Дом Павлова» был отмечен как крепость. Немецкие разведчики, видимо, доложили, что там находится по крайней мере батальон советских солдат.
Противник, разумеется, и не думал оставлять эту «крепость» в покое. Просто гитлеровцы решили заняться этим домом всерьез. А пока они всячески мешали гарнизону наладить связь со своим тылом.
Вскоре в ста метрах от дома, вдоль обращенного к немцам фасада, выросла баррикада: под прикрытием сильного минометного огня фашисты стащили сюда железный лом, мебель и всякую рухлядь.
Несколькими зажигательными очередями, посланными из «Дома Павлова», баррикаду удалось поджечь. Но это не спасло положения. Уже на следующий день на том же месте взамен баррикады появилась траншея. Теперь немцы стали прострели