В штаб Родимцева шли над самым берегом. Вечер был лунный, и это затрудняло путь: местами дорога простреливалась, тогда приходилось стремительно проскакивать или пробираться ползком.
Поздно вечером добрались до штаба, расположенного в огромной водосточной трубе. Дно трубы было устлано дощатым полом — под ним журчала вода. В небольшом отсеке уже сидели человек двадцать. В ожидании они тихо переговаривались. Встретились знакомые, видевшиеся в последний раз еще в заволжском резерве два с половиной месяца назад.
Стройный, в гимнастерке, перехваченной портупеей, генерал вышел откуда-то из глубины помещения, решительным шагом подошел к вытянувшимся перед ним людям и каждому подал руку.
— Как живете с немцами? — спросил он, и легкая улыбка коснулась краешков губ. Сразу воцарилась непринужденная обстановка.
— Живем, как обычно, «дружно», — ответил кто-то за всех, — дня не обходится без «веселого разговора»…
Родимцев, теперь уже серьезно, расспросил о положении на участках, а затем обратился к собравшимся с краткой речью.
— Я пригласил вас, товарищи, для того, чтобы вручить награды. Некоторые заслужили их в прежних боях, другие награждены за подвиги, совершенные уже здесь, в Сталинграде. Хочу надеяться, что мы встретимся с вами по такому поводу еще не один раз. И еще верю, что я буду иметь удовольствие представить некоторых из вас к званию Героя Советского Союза.
Адъютант подал список, и генерал взял первую коробочку из стопки, лежавшей на покрытом красной тканью столе.
Почти всех, кто здесь находился, комдив знал в лицо, хорошо помнил, кто где воюет. Знал он и сержанта Павлова. Лишь несколько дней назад, поздним вечером, в сопровождении Наумова генерал побывал в «Доме Павлова». Тогда-то он и увидел впервые знаменитого «коменданта». Павлов стоял навытяжку. Серьезно, почти сурово смотрели серые глаза. Тонкий шнурок усов делал его старше двадцати пяти лет.
— Молодец, сержант! — сказал генерал.
И, обращаясь к Наумову, добавил:
— А вы должны ему помогать. Держите этот дом, крепко держите Здесь очень важная для нас позиция.
Медаль, за которой Павлов прибыл в штаб дивизии, — прямой результат того, что генерал тогда своими глазами увидел в «Доме Павлова». Пожимая теперь руку сержанту, Родимцев не преминул сказать ему несколько теплых слов.
Товарищи устроили Павлову теплую встречу. Начались поздравления, шутки. Каждый норовил прикоснуться к новенькой медали, блестевшей на груди у сержанта.
— Молодец, Павлов! Чего доброго, еще и Героем станешь, — сказал Авагимов, не подозревая, что произносит пророческие слова.
Напряжение в Сталинграде нарастало. Круглые сутки шли ожесточенные кровопролитные бои в районе тракторного завода. Стремясь выйти к Волге в районе «Красного Октября», гитлеровцы бросали в бой все новые и новые силы.
Наступило седьмое ноября.
Работы в этот день прибавилось. Все отлично понимали, что в такой день от противника можно ждать всякое.
В «Доме Павлова» еще раз осмотрели укрепления. Для противотанкового ружья и для пулемета соорудили новые запасные позиции, тщательно проверили оружие, подготовили диски, ленты, гранаты.
Но день прошел тихо. Даже минометный обстрел оказался слабее обычного: немцы выпустили десяток мин и умолкли. В доме шутили, что «концерт» не состоялся.
Как только стемнело, появились гости. Пришел Кокуров, потом Наумов. Начальник штаба полка капитан Смирнов принес гвардейские значки. Старшины позаботились о праздничном ужине. Все, кто мог освободиться от постов — таких оказалось человек десять, — собрались на торжественное заседание.
Мерцают каганцы. Сегодня ради праздника их вдвое больше, а один фитиль, воткнутый в снарядную гильзу, разгорелся, словно факел.
Уселись за письменный стол. Казалось, это президиум большого собрания. А залом была страна. Вся страна слушала в эти дни защитников Сталинграда.
Старший политрук Кокуров говорит о двадцать пятой годовщине Октября.
Доклад его очень короток:
— Вот, товарищи, собрались мы здесь из разных мест. Кто — с Валдая, кто — с Украины, кто — из Абхазии, кто — из далекого Таджикистана, кто — из Татарии… Вот уже сорок с лишним суток, как вы живете тут. Бьете фашистов. Делаете свое солдатское дело, и на вас смотрит Родина! Ведь вы, товарищи, и есть тот утес, про который поется в песне. И еще много таких утесов стоит здесь на Волге, в нашем Сталинграде. Стоят они и на других фронтах. О такие утесы разобьется хваленая гитлеровская армия. И тогда, дорогие товарищи, наступит мир. Поздравляю вас с праздником, товарищи, и да здравствует победа!
Слово берет начальник штаба полка Смирнов. Он зачитывает приказ Родимцева № 44. Командование дивизии напоминает о переживаемых Родиной тяжелых днях и поздравляет тех, кто не допустил врага к великой русской реке…
Большой группе — ста двадцати воинам — командир дивизии объявляет благодарность. Трое из них присутствуют здесь: лейтенант Дорохов, сержант Воронов, солдат Иващенко.
О тех, кто особо отличился, сказано отдельно: «За мужество и отвагу, проявленные в боях за Сталинград, награждаю денежной премией и объявляю благодарность». Таких в дивизии восемнадцать человек, и двое из них сидят здесь за столом: это командир роты Наумов и сержант Павлов.
Смирнов вызывает лучших воинов и передает им личные поздравления генерала Родимцева.
Через все фронты пронес Яков Павлов этот драгоценный листок…
Каждому из них вручается листок тонкой желтоватой бумаги. Получил такой листок и Павлов. На машинке напечатано:
«Тов. гвардии сержанту ПАВЛОВУ
Поздравляю Вас с днем XXV годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
Желаю новых боевых успехов в борьбе с ненавистным врагом. За мужество и отвагу, проявленную Вами в борьбе с немецкими захватчиками, от лица службы ОБЪЯВЛЯЮ ВАМ БЛАГОДАРНОСТЬ. Будьте и впредь стойким до конца. Помните, что к нашей героической борьбе прикованы взоры и надежды всего нашего народа.
7.11.42 г.
г. Сталинград».
И простым карандашом размашистая подпись: «РОДИМЦЕВ».
После торжественной части капитан Смирнов положил на стол свою пухлую полевую сумку. Люди один за другим поднимались со своих мест, подходили к нему, и на их гимнастерках загорались алые флажки с гордым словом «Гвардия».
Потом начальник штаба идет на посты. Он обходит поочередно бронебойщиков, минометчиков, опускается в дровяник, где возле «максима» дежурит весь пулеметный расчет.
Непривычная тишина стоит в этот час над площадью. Лишь ухают далекие пушки, да зарево не прекращающейся в районе заводов битвы отражается в гонимых ветром густых облаках.
В конце тоннеля, проложенного под площадью, напряженно вслушиваются в коварную тишину два гвардейца — Глущенко и Мосияшвили. Это секрет — самая близкая к врагу точка обороны. Впереди своих нет.
Но вот рядом появляется начальник штаба полка. Он шепотом поздравляет воинов с двадцать пятой годовщиной Октября и вручает им гвардейские значки. Глущенко и Мосияшвили молча принимают маленькие картонные коробочки.
После торжественной части, как и полагается, состоялся концерт. Снова — в который раз! — зазвучали любимые песни и про степь широкую, и про утес…
Когда кончилась пластинка, Кокуров поднял руку:
— А теперь, друзья, споем про утес иначе, по-сталинградски!
И в воцарившейся тишине раздался его густой баритон:
Есть на Волге утес, он бронею оброс,
Что из нашей отваги куется.
В мире нет никого, кто не знал бы его,
Он у нас Сталинградом зовется…
Затишье на площади продолжалось недолго. На рассвете из дома военторга зазвучал громкоговоритель:
— Рус! Почему не играешь? Скучно на пустой живот? Иди к нам, покушать хлеб…
— Сейчас услышишь нашу музыку, — проворчал Сабгайда.
Бронебойщики начинают нащупывать гитлеровский громкоговоритель, в «разговор» вступают немецкие минометы. Чернушенко не остается в долгу, и вот уже «беседа» в полном разгаре. Она длится до вечера, а после перерыва на ужин — враг педантичен! — начинается с новой силой и затягивается далеко за полночь.
Впрочем, выкрики гитлеровского громкоговорителя о пустом желудке не такая уж выдумка. В эти дни и вправду пояса затягивали потуже. Приближался ледостав, на Волге уже появилось «сало», и переправа была затруднена. Пришлось налегать на вареную пшеницу. Груда зерна на мельнице таяла на глазах.
Но недолго осталось уже терпеть голод. На это намекнул и сам Родимцев при посещении «Дома Павлова».
Обходя дом, он заглянул в комнату, где со своим ружьем обосновались Рамазанов и Якименко.
За окном, в осеннем небе, висела осветительная ракета. При ее свете можно было разглядеть обоих бронебойщиков. Распростершись рядом с ружьем, они вглядывались в амбразуру — надо было использовать для дела минутку, пока «свеча» еще горела в небе.
— Ну, как, гвардейцы, с питанием, с куревом? — спросил генерал.
Разглядев генерала, Якименко вытянулся:
— Хорошо, товарищ генерал.
— Хорошо-то хорошо, да вижу харчей у вас не густо… — Родимцев бросил взгляд на стоявший рядом котелок, из которого еще клубился пар, и протянул руку.
Якименко понял жест и подал генералу лепешку из вареного пшеничного зерна. Родимцев отломил кусочек, пожевал…
— Еще немного потерпите, друзья, — сказал он, помолчав. — И курево будет, да и харчи хорошие…
Вскользь брошенные генералом слова в действительности имели глубокий смысл. Дело в том, что как раз в эти дни заканчивалась длительная подготовка к захвату Дома железнодорожника. Успех этой операции должен был значительно обезопасить переправу через Волгу на участке сорок второго полка.
Дом железнодорожника стоял почти на самом краю крутого волжского берега, в ста — ста двадцати метрах от спуска к воде. Примерно столько же было от этого дома и до мельницы — главного опорного пункта полка. Дом был не достроен. Секция, обращенная к мельнице, представляла собой только наполовину возведенный первый этаж, но другая, северная, часть дома имела четыре этажа. Отсюда немцы и держали под огнем переправу в районе Соляной пристани.