Джордж и Элис вернулись с прогулки. Джордж пребывал в подавленном состоянии, а Элис находилась в прекрасном расположении духа. Она нарвала цветов и отдала их Морин. Появилась Виктория; со своими красными щеками, светлыми волосами и горящими глазами она была красива, как на картинке. Ее вид вызвал мимолетную улыбку у хранившего ледяное молчание Чарльза. Она была его явной любимицей. Виктория была копией Морин и еще ни разу не доставила ему хлопот.
Атмосфера была напряженной и неестественной. Чарльз смотрел перед собой и не говорил ни слова. Фрэнсис ковырялась в своей еде, не попробовав до сих пор ни крошки, и тоже молчала. У Джорджа был такой вид, словно ему больше всего хотелось выйти из комнаты. Даже Виктория безмолвствовала; она заметила, что что-то не так, но не знала причину и не хотела впасть в немилость из-за неловкого замечания.
— Еда превосходная, — сказала наконец Элис. — Кого следует за это похвалить — кухарку или вас, миссис Грей?
— К сожалению, я не могу претендовать на эту славу, — возразила Морин, стараясь придать фразе веселый оттенок. — Она принадлежит Кейт. Сегодня готовила она.
— Я восхищаюсь вами, миссис Лэнси, — воскликнула Элис. — Я лично вообще не умею готовить, у меня нет никакой кулинарной сноровки.
— Этому можно научиться, — ответила Кейт. — Всего лишь вопрос навыка.
Чарльз поднял голову.
— Мне кажется, мисс Чэпмен ни малейшим образом не заинтересована в том, чтобы научиться готовить, Кейт. Это может вступить в противоречие с ее принципами. По ее мнению, женщинам в конечном счете место не на кухне, а на избирательных участках.
— Чарльз! — предостерегающе бросила Морин.
— Отец! — прошипел Джордж. Виктория сделала большие глаза.
Элис одарила Чарльза любезной улыбкой.
— Я не думаю, что кухня и избирательные участки исключают друг друга, — парировала она. — Или вы можете привести мне убедительный довод, мистер Грей?
— Кто-нибудь хочет еще овощей? — спросила Морин поспешно.
Никто не ответил. Все в упор смотрели на Чарльза.
— Женщина, мисс Чэпмен, — проговорил он медленно, — если говорить о ее сути и ее предрасположенности, думает не политически. Поэтому она не в состоянии понять структуру, цели и позиции партии. Она отдает свой голос на основании неопределенных эмоций и совершенно иррациональных идей. Я считаю это чрезвычайно опасным — отдавать политическое будущее страны, пусть даже наполовину, в руки людей, которые не имеют ни малейшего представления, о чем вообще идет речь!
Фрэнсис видела, что у Джорджа перехватило дыхание. Слова Чарльза представляли собой невыносимую провокацию для Элис. Но она хорошо владела собой.
— Сколько политических дискуссий с женщинами вы уже провели, мистер Грей? — спросила она. — Должно быть, немало, так как вы с такой уверенностью отказываете женщинам в отсутствии какого бы то ни было политического сознания.
— Я еще не вел никаких политических дискуссий ни с одной женщиной! — возразил Чарльз резко. — И поэтому знаю, что…
— Это зависело от женщин или от вас? Я имею в виду, вы ни разу не встретили женщину, которая была бы готова или заинтересована говорить с вами о политике, или вы всякий раз не были к этому готовы?
В глазах Чарльза появилось опасное мерцание. Те, кто его знал, были осведомлены о том, что он должен приложить усилия, чтобы остаться вежливым.
— Не думаю, — сказал он подчеркнуто спокойно, — что эта казуистика нам что-то даст.
— А я полагаю, что именно в этом заключается суть дела, — сказала Элис. — Женщины не дискутируют с мужчинами о политике, так как те ни секунды не станут их слушать. Женщины в таких вопросах хранят молчание, потому что для них не имеет смысла высказывать свое мнение. На основании этого делать заключение о неспособности женщин заниматься политикой и уж тем более выражать разумные мысли по общим проблемам я нахожу, мягко говоря, отвратительным. — Ее лицо оставалось неизменно дружелюбным, но в голосе послышались резкие нотки.
Чарльз отложил нож с вилкой.
— Я думаю, никто не будет возражать, если вы покинете этот дом, мисс Чэпмен, — сказал он.
— Вы так боитесь нас, суфражеток, что даже не можете выдержать разговор о наших требованиях? — язвительно спросила Элис и встала.
Джордж бросил салфетку на тарелку.
— Если она уйдет, то я тоже уйду, отец, — произнес он с угрозой в голосе.
Чарльз кивнул.
— Конечно. Кто-то ведь должен, в конце концов, отвезти ее на вокзал в Уэнсли.
Джордж вскочил. Он был белым как мел.
— Если я сейчас уйду, то не вернусь.
— Джордж! — крикнула Фрэнсис испуганно.
Чарльз молчал и лишь непрерывно смотрел на сына. Джордж чуть подождал и сказал дрожащим от возмущения и волнения голосом:
— Я от тебя этого не ожидал, отец. Именно от тебя! Ты должен понимать, что я чувствую. После того, как твой собственный отец порвал с тобой отношения, потому что ты с матерью…
Теперь вскочил Чарльз. В какой-то момент казалось, что он хочет ударить Джорджа по лицу.
— Вон! — крикнул он. — Вон! И никогда не смей больше сравнивать мать с этой… этой несносной суфражеткой, с этим ничтожеством… Это ведь ни мужчина, ни женщина, а нечто среднее между ними!
Джордж схватил Элис за руку.
— Пошли скорее отсюда, пока я не дошел до состояния, когда не знаешь, что творишь!
Он потянул ее к двери, где они едва не столкнулись с Джоном Ли, который как раз вошел в дом и теперь удивленно наблюдал за происходящим. На нем были сапоги для верховой езды. Он часто дышал.
— Добрый вечер, — сказал он. — Извините, что я…
— Мы как раз собрались уходить, — ответил Джордж и слегка подтолкнул Элис к двери.
Чарльз все еще стоял возле своего стула; руки его дрожали.
— Добрый вечер, мистер Ли, — сказал он, стараясь взять себя в руки.
— Джон Ли! — воскликнула Фрэнсис язвительно. — А я тебя уже не ждала!
Джон мельком взглянул на нее. Она заметила, что его лицо было бледным, и он казался очень взволнованным.
— Что случилось? — спросила она.
— Не хотите ли вы к нам присоединиться? — спросила Морин. — Я принесу прибор…
— Нет, спасибо, — отказался Джон. — Я должен сейчас же ехать. Только хотел вам… Вы, наверное, еще не знаете?
— О чем? — спросил Чарльз.
— Нам позвонили родственники из Лондона, — сказал Джон. — Его величество король умер сегодня вечером.
Все посмотрели друг на друга, шокированные и испуганные.
— О нет, — тихо произнесла Морин.
— Плохая новость, — пробормотал Чарльз, — очень плохая… — Казалось, что он внезапно сильно ослабел и сразу стал выглядеть более старым и седым.
— Я должен возвращаться домой, — сказал Джон, — отец очень болен и ужасно взволнован. Фрэнсис… извини, что не получилось с сегодняшней прогулкой!
— Ничего. Раз уж такие обстоятельства…
Морин встала.
— Я провожу вас до двери, мистер Ли, — предложила она. — Мы вам очень признательны, что вы специально приехали.
Фрэнсис знала, что мать прежде всего рассчитывала на то, что на улице она увидит Джорджа и Элис и сможет с ними поговорить. Как бы Морин ни сожалела о смерти короля, значительно важнее для нее в этот вечер была ссора между мужем и сыном.
После того как Морин и Джон вышли, в комнате воцарилась полная тишина. Наконец Чарльз тихо сказал:
— Король умер… Эра завершилась.
Он посмотрел в окно, за которым спустился теплый вечер. В его голове пронеслась мысль о том, что времена драматически меняются. Король Эдуард представлял собой последнюю связь с той Англией, в которой вырос Чарльз Грей, которая его сформировала и олицетворяла его мировоззрение. Во времена прогрессирующей либерализации, волнений, классовой борьбы, оглушительной критики устоявшихся традиций король Эдуард все еще был частью викторианской эпохи, воплощал ее ценности и идеалы. Вместе с ним умерла эпоха. И то, что придет ей на смену, представлялось сомнительным и опасным.
Чарльз взял свой бокал. Его руки все еще дрожали.
— Боже, храни Англию, — сказал он.
Фрэнсис потребовалось немало времени, чтобы действительно понять, что ее семья не такая, как другие семьи, и почему это именно так. Когда она была ребенком, мир, в котором она выросла, был для нее таким близким и притягательным, что она ничего в нем не подвергала сомнению. У них было не так много денег, как у Ли или у людей, которые часто бывали в Дейлвью. Но всегда были в достатке еда и хорошая одежда; был большой старый дом, в котором все себя чувствовали комфортно и надежно. Фрэнсис относилась к миссис Ли с определенным почтением, поскольку та носила прекрасные платья, сшитые по последней моде и сплошь украшенные рюшами, кружевами и бантами. Каждое утро служанка очень тщательно причесывала ее. Миссис Ли говорила тихим голосом, постоянно сидела в салоне своего дома с чашкой чая или с рукоделием и управляла целым штатом слуг со всей строгостью и жесткостью, на которую никто не счел бы способной эту мягкую даму с нежным голосочком. Она часто страдала мигренью или по иным причинам чувствовала себя неважно, и тогда никто в доме не смел произнести ни единого громкого слова — все вынуждены были ходить на цыпочках и беззвучно открывать и закрывать двери.
Для Фрэнсис, выросшей в доме, в котором по лестнице вверх и вниз и по саду постоянно бегали трое детей, это было совершенно непривычно, и если сначала она находила миссис Ли со всеми ее болячками действительно элегантной дамой, то в дальнейшем опять стала отдавать предпочтение собственной матери. Морин никогда не болела, насколько могли помнить ее дети, и никогда не сидела в гостиной с бледным лицом и чашкой чая в руке. Одежда, которую она носила, была значительно скромнее той, которую предпочитала миссис Ли, и она сама подкалывала по утрам волосы. Работая в любимом саду, она часто пела своим сильным, чуть хриплым голосом ирландские народные песни. Она мало что запрещала своим детям; кроме того, в таких случаях ей недоставало какой бы то ни было настойчивости, и она немедленно отменяла свои запреты, как только дети начинали на нее наседать.