Они сидели за завтраком в столовой. Фрэнсис отказалась от чая в постели, потому что ей хотелось поговорить с Маргарет. Филипп не появился. Тетя отправила мистера Уилсона наверх, чтобы тот посмотрел, всё ли в порядке, и тот сказал, что Филипп уже оделся и стоит у окна своей комнаты и смотрит на улицу. После этого Маргарет также отправилась наверх и через некоторое время вернулась с растерянным лицом.
— Он сказал, что не голоден и хочет только смотреть в окно. Он вежлив, но совершенно холоден.
— Почему он хотел покончить с собой? — спросила Фрэнсис, беря с сервировочного столика сосиски и яичницу. Этим утром она ощущала сильный голод.
— Не знаю, есть ли у него вообще склонность к депрессиям… во всяком случае, это, кажется, началось еще в школе. — У Маргарет, очевидно, в это утро также не было аппетита. Она выпила лишь немного чая и выглядела бледной и озабоченной. — Отец отправил его еще маленьким в очень строгий интернат. Филипп был на редкость чувствительным и мечтательным ребенком, очень робким и сдержанным. Его отец непременно хотел это из него выбить. Другие дети увидели в нем самого слабого и сразу начали над ним издеваться. С утра до вечера его дразнили и мучили.
— А не могли родители перевести его в другую школу?
— Его отец настоял именно на этой школе. Хотя, вероятно, такое случилось бы везде. По крайней мере, в том, что касается одноклассников. Но что в этом случае делало положение маленького Филиппа еще хуже, так это то, что и директор школы был отъявленным садистом. Он бил детей за малейшую провинность, и бил действительно жестоко. Кроме того, у него был наготове ряд безжалостных пыточных методов — например, держать ребенка запертым в течение трех дней и трех ночей в мрачном подвале. Некоторые ученики должны были снять с себя всю одежду, после чего на них выливали несколько ведер ледяной воды. Или тряпка смачивалась мочой, сминалась в ком и запихивалась бедному созданию, которое, по мнению директора школы, этого заслуживало, в рот…
Фрэнсис почувствовала позыв к рвоте и отодвинула тарелку. Теперь и у нее исчезло чувство голода.
— Но Филипп ведь наверняка ничего не сделал?
— Умышленно — совершенно точно нет. Напротив. Его как будто парализовало от страха, и он старался ни по какому поводу не вызывать недовольства. Но, разумеется, именно тогда и случается одна беда за другой… Кроме того, как я уже говорила, его мучили и другие дети; таким образом, его часто наказывали за то, что они ему устраивали — опрокинутые чернила на его парте, неубранная постель, разорванная одежда…
— Это на самом деле страшно, тетя Маргарет!
Та озабоченно кивнула.
— Директор тогда тоже придирался к нему. При этом нашел союзника в лице отца Филиппа, который был убежден в том, что именно это сделает из его сына мужчину.
— Я не понимаю, как можно быть таким жестоким со своим собственным ребенком! И он уже тогда пытался совершить самоубийство?
— Когда был ребенком — еще нет. Он только несколько раз сбегал, но каждый раз его возвращали, и за побег надо было платить приличные деньги. Позднее, в старших классах, лучше не стало, и однажды он вскрыл себе вены, но его спасли. Тогда ему было пятнадцать лет.
— А сколько ему сейчас?
— Двадцать четыре. Его отец настоял на том, чтобы Филипп пошел в военную академию. Он должен был непременно стать старшим офицером. Но к муштре мальчик, естественно, вообще не был готов. И снова попытался вскрыть вены. После этого ему пришлось уйти из академии — там не захотели иметь среди учащихся самоубийцу.
— И что он теперь делает? — спросила Фрэнсис.
Маргарет пожала плечами:
— В принципе ничего. Сидит дома, пребывая в полной апатии. Отец обрушивается на него при каждой возможности, называет его трусом и неудачником. В начале года Филипп пытался отравиться.
— А его мать? — резко спросила Фрэнсис. — Почему она это допускает? Как она могла терпеть все это столько лет? Ей надо было настаивать на своем, а не подчиняться отцу.
— Но как? Он же ее муж, — сказала Маргарет таким тоном, словно это было совершенно убедительное объяснение.
Пока Фрэнсис размышляла над ее ответом, дверь открылась и в комнату вошел Филипп. Он робко улыбался.
— Доброе утро, леди Грей. Доброе утро, мисс Фрэнсис.
— Как замечательно, что вы все же решили составить нам компанию, — воскликнула Маргарет подчеркнуто бодро. — Пожалуйста, присаживайтесь!
Юноша сел напротив Фрэнсис.
— Я бы выпил немного чая, — сказал он.
— Вы слишком худы для вашего роста, — констатировала Маргарет. — Вам надо немного поесть.
— Утром у меня никогда нет аппетита, — возразил Филипп.
Фрэнсис украдкой посмотрела на него. У Филиппа были очень тонкие черты лица, чувствительный узкий рот, густые темно-русые волосы. Зеленые глаза с длинными ресницами можно было бы назвать самым красивым фрагментом его лица, если б они не были наполнены пугающим отчаянием. Как и накануне вечером, Фрэнсис опять охватил ужас.
Неожиданно Филипп поднял глаза. Она не поддалась первому порыву быстро отвести взгляд, и их глаза встретились. Фрэнсис улыбнулась, и через секунду удивления Филипп ответил на ее улыбку.
— Давайте предпримем сегодня что-нибудь приятное, — предложила Маргарет. — Кто знает, сколько еще продержится хорошая погода! Мы могли бы поехать в Хелмсли и устроить пикник на берегу Темзы…
— Конечно. Если вы хотите, — ответил Филипп вежливо.
Маргарет вздохнула.
— Простите! — сказал мистер Уилсон, дворецкий, незаметно войдя в комнату. — Мисс Грей просят к телефону.
Это была Элис Чэпмен. Она приглашала Фрэнсис вечером на встречу ЖСПС.
Фрэнсис согласилась, и у Маргарет появилось серьезное основание, чтобы еще раз глубоко вздохнуть.
Ей стало ясно, что она приютила в своем доме не только склонного к суицидам молодого человека, но еще и суфражетку.
Четверг, 26 декабря 1996 года
Пока Барбара читала, ее руки заледенели. Она отложила листки в сторону и потерла руки под одеялом одна о другую, чтобы усилить в них кровообращение и согреть. Комната постепенно превращалась в ледяную пещеру. У нее мелькнула мысль: интересно, кто здесь раньше спал. Чарльз и Морин? Бабушка Кейт? Кто-то из детей? Может быть, Фрэнсис? Она представила себе, каким в то время было холодное зимнее утро. Потрескивающий огонь в камине. Запахи кофе и поджареного сала, поднимающиеся вверх. Украшенная елка в гостиной. Голоса шести человек, или даже семи, если считать горничную Аделину. И все друг друга перекрикивают, болтают, смеются и спорят… Дом, полный тепла и жизни. В какой-то момент у Барбары возникло чувство тоски; в ней шевельнулось что-то, что до сего времени никогда не проявлялось в виде желания.
«Это тоже жизнь, — подумала она, — в доме, вдали от города, с семьей…»
Но потом старшая дочь уезжает и присоединяется к воинствующим суфражисткам, что сегодня примерно соответствовало бы вступлению в террористическую организацию. Что еще ждало семью Грей? На пороге стояла Первая мировая война, а сын вступил в призывной возраст…
Она будет читать дальше. Она обязательно прочтет, что было дальше. Но сейчас должна что-то съесть. За последние часы Барбара просто-напросто забыла про голод, но он приходил в ее сознание все более настойчиво. Ее удивляло, что два дня голодания привели к такому ощущению слабости.
— Можно войти? — спросил голос за дверью. Это был Ральф. Он вошел, принеся с собой запах морозного воздуха. Его щеки раскраснелись от холода. — Завтрак готов, — сообщил он.
— Боже мой, — воскликнула Барбара с чувством вины. — А я все еще лежу в постели! Извини… — Она заметила, что его волосы были влажными. — Как погода?
— Идет снег. Я расчистил дорогу к сараю и принес дрова. Снег, похоже, не собирается прекращаться. — Он подошел ближе и осторожно дотронулся до ее подбородка. — Кровоподтек просто ужасный!
— Зеленый или синий?.. И боль тоже довольно сильная…
— Можно подумать, что ты принимала участие в боксерском поединке. Тебе надо было, наверное, сразу положить лед. Этого у нас, в конце концов, предостаточно!
Барбара спустила ноги с кровати.
— Я была слишком расстроена… Что у нас на завтрак?
— Чай сколько захочешь, — ответил Ральф лаконично, — половина яйца вкрутую и по куску хлеба для каждого. И тогда у нас останутся еще два яйца, два куска хлеба, немного масла и джема. А потом — всё.
— Во всяком случае, в этом году у нас не будет традиционной праздничной проблемы, — успокоила Барбара. — Нам не надо будет думать о том, как сбросить несколько фунтов, которые мы обычно наедаем за праздники.
— Мы вернемся стройными и закаленными, — добавил Ральф. — Голодание, уборка снега и колка дров не останутся без последствий.
Они оба несколько натужно рассмеялись, потом Ральф кивком указал на стопку листов на тумбочке Барбары.
— Ага, так ты действительно читаешь это?
— Да. Очень интересно. Эта Фрэнсис, чья фотография стоит на камине, была среди женщин, которые боролись за право голоса женщин в Англии.
— Да? Странно… — Как и многие мужчины, Ральф испытывал скрытую неприязнь к феминисткам, не будучи, в общем-то, противником их целей. — Так ты идешь завтракать?
Барбара влезла в халат.
— Можешь себе представить, что здесь когда-то жила семья из шести человек и горничная? — спросила она, спускаясь вслед за Ральфом вниз по лестнице. — Трое детей, родители, бабушка. И собака. Сад, должно быть, летом был великолепен… И когда-то все они были очень счастливы.
Ральф остановился и повернулся к ней. В сумеречном свете лестницы Барбара с трудом могла разглядеть его лицо, но тем более отчетливо уловила оттенок горечи в голосе мужа.
— Замечательно! — сказал он. — Это очень сильно напоминает мне мое представление о том, что для меня является понятием «счастье». У тебя это, правда, всегда вызывало полное непонимание и мгновенное неприятие. Но, к твоему собственному удивлению, ты, кажется, обнаружила, что это может иметь свою привлекательность…