Фрэнсис в изумлении посмотрела на него. Она и понятия не имела, что ему об этом известно.
— Ты знаешь об этом? — спросила она.
Джон улыбнулся.
— Ты думала, что нечто подобное может остаться неизвестным? Твоя тетя Маргарет совсем не та особа, которая будет хранить такую тайну. Мне кажется, она рассказала об этом почти каждому, кого встретила — от первого лорда Адмиралтейства до последней кухарки на Беркли-сквер. Ты в течение целого сезона была главной темой для сплетен в лондонском обществе!
Фрэнсис поняла, как отстраненно она жила, — потому что ничего об этом не знала. И как была наивна… Конечно, Маргарет рассказала всем о трагическом романе, разыгравшемся в ее доме, ведь она была прекрасно информирована благодаря прощальным письмам Фрэнсис. Наверняка прочла не только собственное письмо, но и письмо, адресованное Филиппу… Она не была тем человеком, который оставит нечто подобное при себе.
— С моей стороны это было далеко не так серьезно, как с его, — ответила она на вопрос Джона. — Но это то, что я… — Она замолчала.
Он остановился.
— Что?
— Эта история… это то, что я никогда себе не прощу. — Фрэнсис откашлялась. — У тебя, случайно, нет сигареты?
Джон оторопел. Дама, даже если она и курит, никогда не станет делать этого на улице. Но потом он вспомнил, что Фрэнсис еще несколько лет тому назад распрощалась с целым рядом условностей и в той или иной степени пренебрегала нарушением общественных норм.
Ухмыльнувшись, Джон достал серебряный портсигар и, открыв его, протянул Фрэнсис.
— Пожалуйста. За все эти годы ты не стала менее упрямой. — Он поднес ей спичку.
Фрэнсис сделала глубокую затяжку.
— В жизни можно многое потерять, — ответила она, — если все время следить за тем, чтобы любой ценой соблюдать установленные правила.
Его ухмылка исчезла.
— Но иногда, — сказал он, — в жизни можно упустить решающие вещи, если слишком вольно обращаться с правилами.
Что-то в его тоне заставило Фрэнсис насторожиться. Это не было перепалкой. В его голосе слышалась печаль, которая стала для нее неожиданностью. До сих пор Фрэнсис была убеждена, что она единственная, у кого за прошедшие годы было столько неприятностей. Теперь она увидела, что и Джон получил свою долю.
И ей вдруг сразу показалось таким тщетным, таким бессмысленным то, что они стояли здесь и были несчастливы, понимая, что упустили то, что принадлежало им с самого начала: их неразрывную, глубоко переплетенную связь. То, что они сделали, было заблуждением, самым большим заблуждением, какое только могло быть. Они растратили часть своей жизни, пребывая в ситуации, в которую угодили благодаря заблуждениям, недоразумениям и упрямству.
«Прежде всего, благодаря его упрямству, — думала Фрэнсис, — в значительно большей степени, чем моему».
Это осознание того, как много лет она уже потеряла, заставило забыть свою гордость, осторожность и сдержанность. Она пренебрегла всеми предостережениями, которые сама себе высказывала: «Не показывай ему, что тебе больно. Никогда не спрашивай его, почему он это сделал…»
— Почему ты это сделал? — спросила она. — Почему ты женился?
Секунду Джон пребывал в замешательстве, но быстро взял себя в руки.
— Это не тот вопрос, который нам следует обсуждать, — ответил он холодно и тоже закурил. Мимо них прошел отряд поющих призывников. Над рекой дул свежий ветер. Между домами заходило солнце.
— Ты один решаешь, какой вопрос нам следует обсуждать, а какой нет? — резко спросила Фрэнсис. Она была не намерена принимать этот отказ и хотела немедленно получить ответ на свое «почему».
— Почему? Почему так неожиданно? Я имею в виду, почему ты приехал и так внезапно женился?
— Почему тебя это интересует?
— А почему тебя интересует, что было между Филиппом и мной?
— Один-один, — сказал Джон.
— Я ответила тебе честно и хочу получить от тебя такой же честный ответ.
— Это не было так уж неожиданно. Мы встречались на некоторых праздниках. Вместе совершали конные прогулки. Она интересовалась моей предвыборной борьбой. Она… — он передернул плечами, — она как-то сразу перестала быть маленькой девочкой и превратилась в молодую женщину.
— Но ведь это не повод — сразу на ней жениться!
На его лице неожиданно появилось выражение враждебности.
— Ты не захотела быть со мной. Поэтому мне кажется, что ты не имеешь права…
— Ты хотел сыграть со мной злую шутку. Будь же честен и признайся в этом! Ты не мог смириться с тем, что я сразу не бросилась тебе в ноги, когда ты сделал мне предложение. Ты ведь такой привлекательный. Такой состоятельный. Честолюбивый и успешный. Ты не мог понять, как это женщина не упадет тебе на голову, как созревший плод!
Она видела, что Джон в ярости и с трудом заставляет себя сдерживаться — вероятно, чтобы не провоцировать ее на еще более резкие высказывания. Некоторые прохожие уже с любопытством оглядывались на них.
— Фрэнсис, сейчас нет ни малейшего основания, чтобы анализировать наше поведение в то время. Как вышло, так вышло; и никто из нас уже ничего не может изменить. Я женился на Виктории, и ты должна с этим смириться.
— Как убедительно ты опять изображаешь полное спокойствие! Только потому, что не хочешь признать, насколько детскими и к тому же расчетливыми и эгоистичными были твои мотивы… Ты хотел разозлить меня — и, кроме того, сообразил, насколько подходящей будет для твоей карьеры такая жена, как Виктория. Признайся же! Я с моим прошлым стоила бы тебе голосов. Как неловко было бы появляться со мной в приличном обществе! Другое дело — милая, симпатичная Вики… Ее можно прекрасно демонстрировать, не так ли? Беспорочная девочка из хорошей семьи — за исключением одного позорного пятна: она, как и я, является дочерью ирландской католички. Почему тебя это, собственно говоря, не остановило? Ты ведь все подчиняешь принципам, только чтобы в сохранении своей репутации не потерять ни одного очка…
— Фрэнсис, довольно! И потом, говори потише! Я не думаю, что всему городу следует знать, о чем мы спорим.
— А если мне это совершенно безразлично?
Джон бросил свою наполовину выкуренную сигарету на землю и растоптал ее.
— Делай что хочешь. Я пойду. Не хочу, чтобы ты впутывала меня в такой бессмысленный разговор!
— Иди! — Это прозвучало как выстрел из пистолета. Люди кругом остановились.
— Фрэнсис, я прошу тебя, прекрати! Ты ведешь себя смешно, — предостерег ее Джон.
— Это меня волнует вдвое меньше, чем тебя, — ответила она тише, чем прежде, но все равно очень резко.
Джон решительно схватил ее за руку и потянул за собой.
— Возьми себя в руки! — прикрикнул он на нее.
Фрэнсис выдернула руку и отступила на шаг, чувствуя, как на глазах бледнеет.
— Прекрати наконец демонстрировать что-то мне, себе и всем остальным!
Люди кругом замолчали, с интересом следя за происходящим.
— Ты не любишь Викторию! Ты не можешь любить эту безмозглую девчонку! Она ведь даже не способна выражать собственные мысли. Все, что она может — это наряжаться, хлопать ресницами и говорить «да, Джон» и «нет, Джон». Ты никогда не боялся, что и сам выживешь из ума, если проведешь остаток своей жизни с женщиной, которая не может сосчитать до трех?
Теперь Джон рассвирепел до такой же степени, что и она, и было видно, что он с невероятным трудом сдерживает себя, чтобы не дать волю рукам. Его губы сузились и побелели, а кожа стала матовой.
— Я запрещаю тебе говорить так о Виктории. Раз и навсегда. Она — моя жена. Она — твоя сестра. Своими словами ты в первую очередь дискредитируешь саму себя. У тебя нет ни малейшего права осуждать ее подобным образом, и я решительно прошу тебя никогда больше не делать этого!
Фрэнсис еще ни разу не приходилось видеть Джона таким разгневанным. Внутренний голос подсказывал ей, что лучше было бы помолчать, но она не хотела, чтобы он думал, будто смог запугать ее.
— Вики — одна из тех женщин, которые загребают жар чужими руками, — презрительно продолжала Фрэнсис. — В то время как она покупала себе новые платья, кривлялась перед зеркалом и в конце концов отхватила себе одну из лучших партий в северных графствах, я сидела в тюрьме и боролась за избирательные права женщин, что в конечном счете являлось борьбой и за нее как за женщину!
— Возможно, ее вовсе не интересовало избирательное право, так что не пытайся строить из себя великую благодетельницу. Борьба, которую ты вела, была исключительно твоим делом. Никто от тебя этого не требовал, никто не давил на тебя. И теперь не упивайся жалостью к самой себе, потому что последствия оказались более суровыми, чем ты себе это представляла. Прежде всего не требуй чтобы судьба вознаградила тебя за твои жертвы или предоставила тебе нечто вроде компенсации. Так в жизни не бывает!
Словами «жалость к самой себе» Джон попал в точку и вернул ее на землю с островка гнева и несдержанности. Жалость к самой себе она всегда презирала — неужели же на сей раз попалась на удочку?
Неожиданно Фрэнсис почувствовала, что у нее больше не осталось сил. Ее руки вяло обвисли, она не ощущала больше гнева, а только смертельную усталость и грусть.
— Ах, Джон… — проговорила она тихо.
— Мне надо идти, — сказал он, — уже поздно. Как ты доберешься до дома? Взять для тебя машину?
— Поеду на трамвае. Можешь идти, а я еще немного побуду здесь.
Он мялся.
— Если ты имеешь в виду…
— Конечно. Хочу еще немного прогуляться.
— Ну, хорошо. Прощай, Фрэнсис. Мы увидимся не скоро.
— Будь здоров. Береги себя.
Джон, кивнув, взял руку Фрэнсис и на мгновение поднес ее к своим губам, потом повернулся и пошел по дороге быстрыми шагами, которые, казалось, становились все легче, чем дальше он удалялся от Фрэнсис.
«Ты знаешь, что твой отец и я очень опечалены разладом в нашей семье», — писала Морин. Ее знакомый плавный почерк на белом листе бумаги болезненно тронул Фрэнсис. Она так долго ничего не слышала о своей матери!