Фрэнсис подошла к нему.
— Джордж!
Он поднял на нее глаза без особого интереса.
— А, это ты… Я думал, что Элис уже проснулась.
— Неужели она наконец-то отправилась спать?
— У нее уже не было сил. Она пошла к себе и хотела через час вернуться.
— Если Элис заснет, — сказала Фрэнсис, — то до вечера не проснется. Она совершенно измотана.
Она в нерешительности остановилась и подождала, пока Джордж предложит ей сесть рядом с ним. Но он больше не обращал на нее внимания и продолжал молча курить. Тогда Фрэнсис просто села на корточки в траву возле его ног. Трава была еще теплой и сухой от дневного солнца. Еще пара часов, и настанут сумерки — первый предвестник темного осеннего вечера, который принесет с собой холодный воздух и влагу, поднимающуюся с земли. Это еще больше обострит критическую ситуацию для раненых, которые лежат под открытым небом и борются со смертью.
— Как ты себя чувствуешь, Джордж? — спросила Фрэнсис.
Он проследил взглядом след от дыма своей сигареты. Затем ответил:
— Вполне прилично, спасибо.
Это был тот ответ, который Джордж постоянно давал на вопрос о его самочувствии. Потом он осознал, что Фрэнсис сидит на траве.
— Извини, — сказал он и с трудом попытался встать. Тело не хотело его слушаться. — Садись на мое…
Она мягко усадила его назад.
— Сиди. У меня сейчас более здоровые кости.
Он остался на месте.
— Хочешь курить?
— А у тебя есть?
Джордж, кивнув, достал из кармана пиджака помятую сигарету и раздавленный коробок спичек.
— Элис достала. Не знаю, как она это делает, но у нее каждый день есть для меня что-то особенное.
— Она любит тебя, я поняла это за последнее время. Возможно, она сама это осознала лишь тогда, когда от тебя в течение нескольких недель не было никаких известий. Она действительно испугалась.
— Элис никогда не хотела быть со мной, — сказал Джордж, но это прозвучало ни обиженно, ни печально. Признание, совершенно лишенное эмоций.
Он поднес Фрэнсис огонь, и та с наслаждением сделала длинную затяжку, преодолев угрызения совести из-за того, что лишила Джорджа такой ценности. Может быть, это было и неприлично, но она натосковалась по дурманящему действию никотина. Она не смогла бы от этого отказаться.
И ей действительно сразу стало лучше. Она расслабилась — и внутренне отстранилась от происходящих вокруг событий.
— Теперь еще бы виски, — сказала она с тоской в голосе, — и мир ненадолго стал бы почти нормальным…
Джордж улыбнулся.
— Фрэнсис! Разве дама у всех на виду будет пить виски?
Она пожала плечами:
— Как даму меня все равно больше нигде не воспринимают. Но меня это, честно говоря, не очень волнует.
Он кивнул.
— Это то, что приходит с годами, не так ли? Кого-то перестает волновать то, что раньше было для него очень важным. Ты гонишься за чем-то… и потом замечаешь, как несущественно это все… как бессмысленно…
Фрэнсис озабоченно посмотрела на него. Его пессимизм зашел слишком далеко. Она сама уже многое отсекла от своей жизни, а на оставшееся смотрела по-новому. Однако ничто из всего этого не обозначила бы как «бессмысленное» — ни прошлое, ни настоящее. Но Джордж… Фрэнсис рассматривала его серое лицо, его впалые глаза; казалось, в нем не было жизни, не было надежды…
— Мне кажется, для наших родителей многое изменилось, — сказала она. — Мама дала мне это понять в нашем последнем разговоре. Джордж, я совершенно уверена, что они встретят тебя с распростертыми объятиями. Для них будет важно только то, что ты жив.
— Врач сегодня сказал, что я уже транспортабелен. Элис хочет как можно быстрее вернуться со мной в Англию.
— Это хорошо. Тебе надо домой. В Уэстхилл. Там тебе будет спокойно.
— Не думаю, что хочу домой, — ответил Джордж. — И не знаю больше, что для меня дом. Все потеряло значение.
— Это ты сейчас так думаешь. Ты был очень болен. Пережил худшее. И это естественно, что сейчас ты ощущаешь пустоту.
— Никогда этого не забуду. — Его взгляд был устремлен вдаль, куда-то, где он видел то, чем ни с кем не мог поделиться. — Я думал, что умираю. Когда балки переломились, когда я услышал, как расщепилось дерево, когда земля посыпалась вниз и все стало черным, я подумал, что умираю. Мною овладел жуткий страх. Я все время испытывал страх. В окопах, когда справа и слева от меня гибли мои товарищи и, умирая, кричали, когда рядом свистели пули и весь мир казался преисподней… Я всегда испытывал страх. Но больше всего — там, внизу, в блиндаже. Мы сидели в воде, дрожа и замерзая, а снаружи, над нами, бушевал ураган; и я знал, что это воля случая — попадет в нас граната или нет. Чистая случайность. Мы ничего не могли сделать.
— Я знаю. Это страшно, что ты пережил…
Джордж ее совсем не слушал.
— Я пришел в себя еще когда лежал там, внизу. Стояла кромешная тьма. Я слышал, как кто-то стонет, совсем рядом со мной. Ничего не видел. Попытался что-то сказать, но не смог произнести ни звука. Мое тело было единой болью.
— Я понимаю.
— В какой-то момент товарищ рядом со мной перестал стонать. Это звучит страшно, но его стон был лучше, чем тишина. Я чувствовал себя… таким безнадежно одиноким… — Его рука, в которой он держал сигарету, дрожала. — Надо мной нависла гора земли; свободное пространство было только через две балки. Я знал, что могу лишь ждать, пока у меня не закончится воздух. Лишь лежать и ждать, когда умру…
Фрэнсис сжала его дрожащую руку.
— Но ты не умер, Джордж. Ты живешь, и только это важно. Все остальное ты должен забыть.
— Я ведь тебе сказал. — Его голос звучал так, будто он вынужден был объяснять что-то непонятливому ребенку. — Я не смогу это забыть.
— Тебе только так кажется. Ты увидишь, как только окажешься дома…
— Дома больше нет.
— Но ты же должен куда-то поехать!
— Посмотрим. — Джордж уже почти докурил сигарету и теперь осторожно теребил крошечный окурок кончиками пальцев. — Странно, — сказал он тихо, — когда я лежал засыпанный там, внизу, я боялся умереть. Испытывал жуткий страх, и все, о чем я мог думать, было одно: может быть, я как-то выживу… Ни за что на свете я не хотел остаться там, как мои товарищи. А сейчас… сейчас я хотел бы умереть, как они.
— Ты не должен так говорить. И не должен так думать. Все будет в порядке. Поверь мне!
Наконец он посмотрел на нее.
У него такие же красивые золотистые глаза, подумала Фрэнсис, как у мамы. В лучах солнца они сверкали, как два прозрачных топаза. Фрэнсис осознавала, какими холодными, почти водянистыми, должно быть, казались ее глаза, но если она завидовала глазам Виктории, то глазами Джорджа только восхищалась.
— Джордж, — сказала она тихо.
— Могла ли ты себе это представить? — спросил он. — Мы оба во Франции, в одном лазарете, а вокруг нас свирепствует страшная война… Мы не были к этому готовы. И это плохо. Я не могу с этим справиться, потому что ничто в моей жизни не научило меня, как это делать.
— Никто не сможет научить тебя чему-то подобному. Каждый сам должен решать, как он с этим будет справляться. — В какие размышления он погрузился? Бессмысленные, подумала Фрэнсис, и бесполезные.
— Это была полная идиллия, — продолжил Джордж, как будто сестра ничего не сказала. — Жизнь в Уэстхилле. Это было нереально. Мы были изолированы от мира как такового. Реально лишь то, что здесь. То, что здесь, это — жизнь.
— Нет. Это только ее часть. Злая, кошмарная часть. Не вся жизнь.
Он докурил сигарету — пепел падал под кончиками пальцев в траву — и опять ушел в себя; его глаза больше не смотрели на Фрэнсис. Где он был? Опять в блиндаже? Неужели он опять переживал те мрачные часы? И слышал, как смолкли стоны?
Впервые Фрэнсис испуганно подумала: «Элис все-таки права. Он болен. Значительно серьезнее, чем я думала».
По ее телу побежали мурашки, и она почувствовала страх. С Джорджем они прожили бо́льшую часть их прежней жизни. Это были самые лучшие годы. Он был ее старшим братом, ее опорой, ее надеждой. И теперь Фрэнсис осознала, что потеряла его. «Я потеряла того, прежнего Джорджа. Я никогда больше не смогу на него опереться. С этого момента — и только если он не откажется — он сможет опереться на меня».
Так они сидели некоторое время, погрузившись в свои мысли, пока не похолодало и не опустились сумерки.
Появилась бледная Элис.
— Завтра мы можем вместе с ранеными уехать назад в Англию, — сказала она. — Там будут места для нас троих.
Джордж равнодушно смотрел мимо нее. Фрэнсис подняла голову.
— Уже завтра?
Элис кивнула.
— Врач разрешил.
— Надеюсь, он не ошибся, — сказала Фрэнсис. — Здесь наверняка отправляют людей раньше, чем это допустимо. Им ведь дорог каждый миллиметр площади.
Завтра! Уже завтра они поедут домой, в Англию… Но она еще ничего не узнала о Джоне. Не говоря уже о том, чтобы хоть немного поговорить с ним. Его последним воспоминанием о ней была их случайная встреча, где Фрэнсис предстала перед ним на берегу Темзы в Лондоне в непривлекательном платье, пропотевшая и изможденная, ругающаяся как рыночная торговка… Ее еще и сегодня бросало в жар от стыда, когда Фрэнсис думала о том, какое впечатление тогда произвела на него. Она многое отдала бы, чтобы вернуть все назад.
— В отношении Джорджа доктор прав, — сказала Элис. — Его можно перевозить, даже я это вижу. Чем скорее он отсюда уедет, тем лучше. Ему нужен покой и тишина, а у меня он получит и то, и другое.
— Ты хочешь везти его к себе в Лондон? — удивленно спросила Фрэнсис.
— А куда же еще?
— Ему нужно в Йоркшир. Там его дом!
— Ведь отец Джорджа не желает его видеть, — тихо прошипела Элис, не желая напоминать об этом больному.
— Но ведь он был на волоске от смерти. Для моих родителей многое изменилось. Мама ясно сказала об этом.
— В Лондоне ему будет лучше, — настаивала Элис.
— В узкой, сырой, маленькой квартире? — воскликнула Фрэнсис. — Это несерьезно с твоей стороны!