Фрэнсис едва могла представить, что происходило в душе ее брата, когда он рисовал такие картины. Но все-таки всегда надеялась, что однажды он нарисует цветок или птицу, а может быть, и лицо ребенка, которому мир еще не причинил никакого страдания. Поэтому она постоянно покупала ему краски и холст. Кроме того, каждое воскресенье привозила в корзине продукты для него и для Молли. И тайком оплачивала две трети арендной платы за коттедж. Она договорилась с владельцем, чтобы Джордж об этом ничего не знал. Ему, теперь оторванному от жизни, было совершенно невдомек, что коттедж не может стоить той минимальной суммы, которую составляла его пенсия участника войны.
Фрэнсис, конечно, предпочла бы, чтобы Джордж остался в Уэстхилле, вблизи от нее и под ее присмотром; но он ни за что на свете не хотел этого, и в конце концов ей пришлось уступить. Это причинило ей боль, словно она отрывала от сердца любимое дитя.
Фрэнсис обернулась, услышав голоса, и посмотрела в сторону дома. Солнце уже сдвинулось дальше на запад; ей пришлось прищуриться и прикрыть сверху рукой глаза, чтобы что-то увидеть. Элис вышла из дома в сопровождении Джорджа. Фрэнсис сначала подумала, что она разговаривает с ним, но потом поняла, что Элис звала ее.
— Фрэнсис! Фрэнсис! Ты идешь?
Она подошла к ним. На лбу у Элис пролегла вертикальная складка. У нее был такой вид, будто ее мучает головная боль.
— Нам пора. Тебе ведь еще далеко добираться.
Фрэнсис, кивнув, легонько тронула Джорджа за плечо.
— Ты не возражаешь, если мы поедем? Или, может быть, ты хотел бы о чем-то поговорить?
Она знала ответ наперед.
— Нет, нет, спасибо большое, — ответил Джордж вежливо, — конечно, вы можете ехать.
Фрэнсис иногда думала о том, заметил бы он, если б они вообще больше не приезжали. У него тогда вряд ли было бы что-то поесть и не было бы красок для рисования… Может быть, он просто сел бы тогда в угол — и постепенно становился все меньше и меньше, пока однажды не исчез бы совсем.
— Увидимся в следующее воскресенье, — сказала она, и Джордж эхом откликнулся: «Да, в следующее воскресенье…»
Женщины вышли из сада. У калитки Фрэнсис еще раз оглянулась, но Джордж уже скрылся в доме. Одинокий, заколдованный цветущий сад стоял под лучами послеполуденного солнца.
Когда они сидели в машине и ехали по проселочной дороге, Элис неожиданно сказала:
— Я вернусь в Лондон. — Ее интонация не вызывала никаких сомнений в том, что это решение принято ею твердо.
Фрэнсис удивленно скосила на нее глаза.
— Ты уверена?
— Я только что еще раз разговаривала с Джорджем, — ответила Элис. — Все это не имеет смысла. Я для него чужой человек. Он не помнит ничего из того, что было раньше, или не хочет помнить. Я больше не верю в то, что что-то может измениться.
Фрэнсис тоже не верила.
— Он живет в своем собственном мире; это помогает ему уйти от воспоминаний.
— Иногда я спрашиваю себя, был бы у меня шанс, если б ты тогда с ним не уехала. Шанс пробиться к нему…
— Элис…
Было бессмысленно в сотый раз начинать этот разговор. Элис спорила, плакала и кричала. То, что она в один прекрасный момент бросила бороться, было вызвано ее нервным истощением и депрессией, в которой она жила годами. Та прежняя Элис — Фрэнсис это знала — выцарапала бы ей глаза и пустила бы в ход все средства, чтобы вернуть Джорджа в Лондон. Теперешняя Элис переехала в Северную Англию, чтобы быть рядом с ним, и примирилась со своей бывшей подругой, чтобы хоть что-то получить из того, что она давно потеряла: близость и расположение Джорджа.
Даже сейчас Элис ограничилась коротким замечанием, избегая дальнейших упреков и обвинений.
— Я хочу уехать как можно скорее, — сказала она.
— Тогда тебе придется опять искать квартиру.
— Я что-нибудь найду. На первых порах, наверное, смогу пристроиться у Хью Селли, а там уже что-то подыскивать.
Хью Селли, комендант…
— Я бы не стала этого делать, — предостерегла ее Фрэнсис. — Он сразу этим воспользуется. И не думай, что когда-нибудь он откажется от своих намерений.
Они остановились перед маленьким отелем в конце набережной в Скарборо. Грязные окна, поблекшие шторы, отслоившаяся голубая штукатурка. Несколько женщин, стоявшие и болтавшие у входа, прервали разговор и с нескрываемым любопытством стали пристально рассматривать автомобиль и его пассажиров.
— Да ладно… — проговорила Элис и уже хотела открыть дверь.
Фрэнсис задержала дыхание.
— Попробуй все же немного больше думать о себе, — попросила она. — Ты всегда была такой сильной… Ты ни в ком не нуждалась. Даже Джордж в течение многих лет тебе был не нужен.
Элис улыбнулась.
— Я знаю, Фрэнсис, что ты имеешь в виду. Что я несу заслуженное наказание. Когда Джордж за меня боролся, у меня в голове была сотня других вещей, более важных для меня на тот момент. А теперь, когда я чувствую себя у последней черты и брошенной всеми и когда нуждаюсь в нем, — его больше нет рядом. Если б он отвернулся от меня со злости или из-за уязвленной гордости, я смогла бы его вернуть. Я смогла бы все ему объяснить. Но он болен. Я могла бы сделать то, что хочу, — но никогда больше не смогу до него достучаться. Судьба может быть такой коварной, ты не находишь? Она готовит нам такие повороты, которые невозможно рассчитать.
— Да, — тихо сказала Фрэнсис, — иногда все действительно идет очень странно.
Они помолчали. Женщины у входа еще глазели на них.
— Если ты в следующее воскресенье опять поедешь к Джорджу, передавай ему от меня привет, — попросила Элис и вышла из машины.
— Конечно. И, Элис, — ты не должна себя недооценивать. Ты не всегда будешь чувствовать себя слабой и одинокой, ты опять встанешь на ноги. Сама. Не связывайся с недостойным человеком.
Элис кивнула. Фрэнсис посмотрела ей вслед — и лишь с трудом удержалась от желания показать глазеющим теткам язык.
Она услышала голос своей сестры еще у двери. Тот, как всегда, был жалобным и плаксивым. Уже некоторое время в нем слышалась резкая нотка, которой раньше не было и которая выдавала нервный надрыв и хроническое недовольство.
— Он обращается со мной хуже, чем с собакой. Ни одного дружеского слова, ни единого проявления нежности… И он так быстро раздражается… Иногда я по-настоящему начинаю его бояться.
— Но ведь он не применяет насилие? — спрашивал Чарльз, уставший, как всегда, но проявлявший озабоченность. Виктория была человеком, который все еще мог пробуждать в нем сильные эмоции.
— Нет, до этого не дошло, — подтвердила Виктория и через некоторое время важно добавила: — Пока не дошло.
Фрэнсис, стоя в прихожей, презрительно скривила рот.
Ох уж это вечное истеричное жеманство ее сестры! В последние годы она превратилась в женщину, постоянно ищущую сочувствия. Ее проблемы в браке были прекрасным поводом для того, чтобы повсюду вызывать жалость к себе, и, по мнению Фрэнсис, она слишком перегибала палку.
Как будто Джон действительно мог поднять на нее руку! Она действовала ему на нервы, и только, и он просто прибегал к грубому поведению, чтобы держать ее на расстоянии. Но это было бесполезно. Чем холоднее он с ней обращался, тем больше она к нему липла — и без конца ревела.
— Хорошо, дорогая, чем я могу тебе помочь? — воскликнул Чарльз.
Теперь настала его очередь выслушивать ее причитания. Фрэнсис почувствовала в его голосе печаль, и в ней опять закипела злоба.
Спустя два с половиной года после смерти Морин Чарльз отчасти вновь обрел внутреннее равновесие, но, разумеется, не стал прежним и не обрел вновь душевный комфорт. А теперь еще и Виктория со своими причитаниями осложняла его жизнь… Она была просто не в состоянии сама справиться со своими проблемами, а отец — слабый и неспособный подвергать ее даже малейшей критике — был самым подходящим человеком для ее исповедей. Она часами могла жаловаться ему, и при этом он никогда не терял терпения. Это же его Вики, его любимица!
У Фрэнсис, которая, рассчитывая только на себя, попыталась привести ферму в порядок, при этом оградив отца от всех проблем, иногда возникало желание схватить Викторию и влепить ей пощечину. Это ей пришлось взять на себя самые тяжелые заботы. Виктория не имела никакого понятия о том, сколько раз за последние месяцы они находились на грани выживания.
«Если б у нее были мои проблемы, она уже давно сломалась бы, маленькая глупая гусыня», — думала со злостью Фрэнсис.
— Эх, никто не может мне помочь, отец, это самое ужасное, — сказала Виктория. — Джон так сильно изменился с тех пор, как вернулся с войны… Я его просто не узнаю.
— Это произошло со многими мужчинами. Возьми, например, Джорджа.
— Джордж, по крайней мере, неагрессивен. Он от всего отстранился, но никогда не говорит ничего неприятного.
«И ты считаешь, что это лучше? — подумала с насмешкой Фрэнсис. — Хотела бы я знать, как бы ты отреагировала, если б Джон сидел в какой-нибудь халупе и рисовал, и совсем о тебе не заботился бы. Ты бы сетовала еще больше, чем сейчас!»
— Может быть, ему просто необходимо какое-то время, — предположил Чарльз.
— Сколько же еще нужно времени? — взволнованно спросила Виктория. — Скоро уж год, как закончилась война. Он вернулся домой победителем. Что мешает ему снова начать свою прежнюю жизнь? Он ведь мог бы вернуться в политику. Но нет, он этого больше не хочет. Черт возьми…
— Вики… — мягко остановил ее Чарльз.
— Ты знаешь, что я иногда думаю, отец? Как бы абсурдно это ни звучало, Джону не хватает войны. Такое ощущение, что он горит тем, чтобы еще раз там себя проявить. Он такой беспокойный… Он не может обрести свой собственный мир, хотя мир уже везде и давно.
Это описание состояния Джона показалось Фрэнсис, на цыпочках прокравшейся по коридору к двери, чтобы лучше слышать разговор, на удивление точным. На удивление — потому что оно исходило от Виктории, которая обычно мало понимала, что происходит в других людях.