– О, о! – прорыдал Витик. – Простите меня, моя мама умрёт от стыда и горя… Простите меня, Александр Васильевич!
– Я прощу тебя только в том случае, если тот, кто научил тебя этой злой шутке, назовёт себя, – ответил директор.
– Мальчики! Слушайте! – обратился он ко всем остальным пансионерам. – Если сейчас кто-нибудь из вас скажет мне, что он научил Витика так зло подшутить над нами, я оставлю Витика в пансионе и только примерно накажу его. Но того, кто придумал всё это, накажу ещё строже.
И Александр Васильевич снова умолк, ожидая, что будет.
Ждать пришлось очень недолго. Какая-то суматоха произошла в толпе мальчиков, и, расталкивая их ряды, откуда-то сзади протиснулся Котя. Его чёрные глаза горели. Горели золотом и белокурые волосы в лучах августовского солнца.
– Дяденька! А дяденька! – послышался звонкий голос новенького пансионера. – Ты… того… не моги Витьку гнать… Это я сорудовал… Право слово, я! Вели меня выдрать покрепче, а Витьку не тронь! Пожалуйста, дяденька, не тронь Витьку…
Котя проговорил всё это с большим увлечением, размахивая руками перед самым носом изумлённого директора. От волнения он совсем позабыл, как надо говорить с «начальствующими лицами».
Александр Васильевич пришёл в ужас.
– Как ты смеешь так разговаривать? Разве так тебя учили? – накинулся он на Котю. – Какой я тебя дяденька?.. Изволь говорить по-людски… Да не маши руками… Не маши, тебе говорят!..
Потом, когда Котя вытянул руки по швам, как его научили за эти три недели, Александр Васильевич окинул его долгим пристальным взором и строго спросил:
– Ты научил Виктора проделать эту штуку?
– Я, Ляксандра Васильич, – покорно ответил Котя.
– Не Ляксандра, а Александр Васильевич, – поправил его строго директор. – Ты будешь примерно наказан! – ещё строже заключил он.
– Ладно! – невозмутимо произнёс Котя, и его красивое личико не дрогнуло ни одним мускулом.
– Не смей отвечать мне! – рассердился директор.
– Ладно! – уже совсем радостно проговорил Котя, очень довольный тем, что ему удалось спасти приятеля и принять его вину на себя.
– Молчать! – топнул ногой директор, который был так же вспыльчив, как и добр.
– Ладно! – с полной готовностью исполнить всё произнёс покорно Котя и весело закивал головой.
– Ступай в спальню и сиди там, пока я не решу, как тебя наказать, – заключил директор и, сильно хлопнув дверью, вышел из класса.
За ним поспешили Жираф с Кар-Каром, упрашивая директора не беспокоить себя и не расстраивать своего здоровья из-за проказ двух «негодных мальчишек».
Лишь только все трое исчезли за дверью, как рыцари подняли невообразимый шум. Товарищи окружили Котю, хлопали его по плечу, пожимали ему руки и гладили по голове. Витик бросился в его объятия и покрыл его лицо градом поцелуев.
– Спасибо, Котя! Молодец, Котя! Герой, Котя! – слышалось отовсюду.
Только Гога и Никс стояли в стороне, насмешливо улыбались и делали свои замечания.
– Хорош герой! Велика важность получить порцию розог!.. – произнёс Гога, подёргивая плечиками…
– Ну, разумеется! – картавил графчик. – Его ведь в деревне небось каждый день драли!..
В другой раз мальчики не поленились бы устроить хорошую трёпку двум нелюбимым пансионерам, но сегодня им было не до того: все они были поражены геройством маленького Коти. Этот славный, великодушный и смелый мальчуган, принявший на себя чужую вину, окончательно всех покорил. Если его полюбили с первого же дня появления в пансионе, то теперь он завоевал уже полную и всеобщую любовь.
Только двое не разделяли этой общей к нему любви: Никс и Гога. Графчик Никс был гордый, чванливый мальчик. Его отдали сюда исключительно для того, чтобы в пансионе он мог потерять своё заносчивое тщеславие и чрезмерную гордость.
Гога Владин был не лучше. Капризный, завистливый, всегда всем и всеми недовольный мальчик, он был отдан в пансион на исправление своей матерью, которая не могла справиться с его дурным характером. Теперь обоим мальчикам было неприятно видеть, как рыцари восторгаются Котиным поступком, как наперерыв ласкают его.
– А всё-таки завтра, что там ни говори, его выдерут! – злорадно произнёс Гога.
– И это будет великолепно, потому что он слишком зазнался, этот маленький мужичонок, – заключил с торжествующим видом Никс, засовывая руки в карманы своих клетчатых панталон.
Глава XXXIIБеспокойная ночь. – Нянин рассказ
Жене не спалось. Ночь была лунная, светлая. Месяц приветливо заглядывал в комнату и серебрил Женину постельку. Женина кроватка поэтому казалась совсем голубой в его приветливых лучах. Рядом стояла кровать Маруси. Маруся спала давным-давно крепким сном, как и полагается маленькой девочке её лет. Женя же спать не могла. Десятки беспокойных мыслей теснились в её голове. Из них самыми важными были три, которые особенно не давали в эту ночь покоя Жене и не позволяли ей заснуть.
Во-первых, она начинала дрожать всем телом при одной мысли о том, что ожидало завтра её маленьких друзей, Витика и Котю… Эта мысль приводила в ужас девочку, так сильно любившую своих маленьких друзей.
Вторая мысль была совсем иного рода. Дядя велел ей подумать и сказать не позднее, как завтра утром, что она хочет получить от него в подарок ко дню своего рождения. Женя придумала, уже давно придумала. Она хочет лошадь. Маленькую верховую лошадь-пони, на которой она будет ездить по полям и лугам, окружающим Дубки. Женя знает, что дядя, обожавший свою баловницу, исполнит и это её желание. Ведь позволяет же он ей бегать и лазить по деревьям и ходить в костюме мальчика.
Ах, как хотелось бы Жене быть мальчиком! Она вот уже четвёртый год проводит среди маленьких пансионеров и не умеет и не хочет играть с девочками. Верховая лошадь тоже ведь совсем «мальчиковое» удовольствие, но Женя знает, что отказа ей не будет…
И наконец, третья мысль, самая странная и самая любопытная, не перестаёт сверлить мозг Жени. Вот уже скоро две недели, как каждую ночь у неё под полом, в подвале, слышится какая-то возня и глухие шаги. И всегда в один определённый час – около двенадцати ночи, как раз в то время, когда весь пансион погружается в тишину и сон. Женя по секрету уже сказала об этом старой няне Федосье, которая вынянчила их с Марусей и теперь была вроде экономки в пансионе дяди. Няня Федосья только замахала на Женю руками, и лицо у неё стало испуганное и взволнованное.
– Молчи! Молчи, матушка! «Он» не любит, когда о нём говорят громко, – произнесла она шёпотом, едва выслушав Женину тайну.
– Да кто же это, няня? – не унималась Женя.
– Да «он»… Домовой-батюшка! Неужто не знаешь?
– Кто?!
– Домовой!
– А что это за птица, няня? – не отставала Женя.
– Ой, не птица это, девонька, а дух… Весь мохнатый-мохнатый… с рогами и с хвостом, вроде зверя… А иной раз лицо у него будто человечье бывает, только тёмное, как земля. Он больше в конюшне живёт, промеж лошадок, а иной раз и под полом, в подвале… Кого полюбит, того во время сна мягкой ладонью гладит и грёзы сладкие навевает, а не полюбит – так, чего доброго, задушить может… Берегись!..
– Всё это чушь, няня, глупости! – неожиданно расхохоталась Женя. – Всё это одни выдумки деревенские. Никаких домовых нет на свете! Уверяю тебя!
Старуха обиделась.
– А коли так умна, что никому верить не хочешь, то и не лезь с расспросами к няньке! Умница-разумница какая нашлась! Старуху учит! – сердито заворчала она.
Жене ясно припомнился почему-то сейчас весь этот разговор с няней.
«А вдруг и впрямь у нас домовой в подвале, – пронеслось быстрее молнии в голове девочки. – Кто же, как не он, там под полом стучит, бегает, возится и точно рычит даже? Крысы не могут так шуметь. Крысы маленькие». Да и крыс у них в доме отродясь не бывало, насколько помнится Жене.
Неожиданно смелая мысль появилась в голове девочки. А что, если пойти в подвал и посмотреть? В подвал ведёт крошечная дверка. Чтобы попасть к ней, надо выйти на крыльцо и пробежать немного по садовой дорожке.
«Всё очень просто… Совсем даже просто!.. – мелькает в голове Жени. – Пойду непременно! – решает проказница. – Если услышу опять возню в подвале, обязательно пойду и увижу, узнаю, какой такой домовой бывает!..»
И она снова принялась мечтать о прелестной гнедой (непременно гнедой!) лошадке, которую она попросит дядю подарить ей ко дню рождения.
Женя так ушла в свои мечты, что не заметила, как пролетело время. Глухо и мерно отбили в соседней комнате стенные часы двенадцать ударов.
– Уже полночь! Как скоро! – удивилась Женя и вдруг вздрогнула всем телом.
Под полом спальни послышалась чья-то беготня… Прыжки… Глухое рычанье… И возня. Кто-то тихо ахнул – и всё смолкло.
Глава XXXIIIТаинственное чудовище
Женя вскочила с постели, набросила на плечи накидку, в два прыжка достигла двери, проскользнула в коридор, оттуда на террасу и выскочила на крыльцо.
Свежая ночь сразу охватила её своим студеным дыханием. Ветер вздувал парусом длинную ночную сорочку и трепал густые длинные косы девочки. Но Женя не боялась ни холода, ни ветра. Она стрелой пронеслась по дорожке и очутилась у двери подвала. И вдруг остановилась как вкопанная и даже протёрла глаза, как бы желая убедиться, не спит ли она, чего доброго.
Дверца подвала, всегда плотно прикрытая, теперь была раскрыта настежь. Дверца была в аршин [18] вышиной, и, чтобы попасть в подвал, приходилось ложиться на землю и ползти, как вползают в свою конуру собаки.
Женя постояла с минуту в нерешительности – ползти или нет? Несомненно, ползти очень неприятно. Из подвала глядела на Женю жуткая, чёрная мгла. Слышались какие-то странные звуки. Кто-то страшно скрежетал зубами и возился в углу…
Но смелая девочка никогда не останавливалась перед препятствиями. Недаром пансионеры любили десятилетнюю Женю за храбрость. К тому же ей непременно хотелось разузнать, в чём дело.