Алек рассказал ему в нескольких словах, как он придумал напугать Михея, как десять мальчиков отправились на чердак и взяли из большого сундука десять святочных костюмов чертей, которые им делали к прошлому Рождеству, и как, догнав Михея, они напугали его так, что он никогда уже не вернётся не только в Дубки, но и в эту местность.
Котя внимательно слушал, восторгался умом и находчивостью своих друзей-чертенят и пожимал их руки.
Друзья-чертенята подняли его на руки и торжественно понесли, но только не в ад, а в Дубки, предшествуемые Кудлашкой, сопровождавшей шествие оглушительным лаем.
Ровно в десять часов все пансионеры как ни в чём не бывало сидели за ужином. Мальчики едва успели смыть сажу с лиц, которой их тщательно намазал Алек, чтобы увеличить сходство с чертями. Костюмы же снять не успели.
Когда Макака, Жираф и Кар-Кар явились к ужину, они были неприятно поражены этим неожиданным маскарадом в неурочное время.
Директор сердито нахмурился и произнёс строго:
– Кто позволил вам взять костюмы с чердака? И как вам не стыдно думать о проказах, когда ваш маленький друг снова попал к своему притеснителю! У вас нет сердца, если вы…
Но директору не суждено было докончить его фразы. Чьи-то нежные ручонки обняли его сзади. Он быстро обернулся и радостно воскликнул:
– Котя!
Да, перед ним был сам Котя.
Мальчики быстро повскакали со своих мест, и, пока обрадованный директор обнимал общего любимца, они рассказали про свою проделку. Тогда господин Макаров сияющими глазами обвёл всех своих милых проказников.
– Слушайте, – произнёс он так задушевно и мягко, как никогда ещё не говорил с маленькими пансионерами, – слушайте, милые мои шалуны. Вы сегодня дали вашему директору самую сладкую минуту в его жизни. Спасибо вам за это, ребятки, золотые маленькие сердца! Никогда этого не забудет ваш старый ворчун директор! Никогда!
И, отвернувшись, он незаметно смахнул радостную слезу с ресницы.
– Ура! Ура! Ура! – хором подхватили мальчики. – Качать директора! Качать нашего доброго, милого директора! Ура! Качать! Качать!
И двадцать мальчиков бросились к Александру Васильевичу, стараясь поднять его на воздух маленькими слабыми руками.
Директор отбивался руками и ногами от всей этой шумливой оравы, пресерьёзно уверяя мальчиков, что они «сломают ему последний нос».
Весёлый хохот перекрыл его слова, и мальчики кинулись целовать своего добряка директора.
Глава LIVДва друга. – Бык
Под развесистым дубом, на лугу, примыкающем к скотному двору и птичнику, сидели Гога и графчик. Шагах в тридцати от них остальные пансионеры затеяли свою любимую игру в «белых и индейцев».
Но Гогу и Никса не приглашали играть. Этих двух мальчиков всегда чуждались за их напыщенность, высокомерие и дурной характер, а теперь, после их поступка с Котей, и совсем исключили из своей среды…
Правда, Котя упросил товарищей простить Гогу «ради него, на радостях», и мальчики скрепя сердце согласились не требовать исключения Владина из пансиона. Гога и Никс остались в заведении, но тем не менее никто из пансионеров не желал ни играть, ни разговаривать с ними.
Вот почему, в то время пока рыцари изображали «индейцев и белых», оба мальчика сидели в стороне и с завистью поглядывали на играющих.
– Гога! – произнёс Никс. – Что ты думаешь теперь делать?
– Я думаю поймать где-нибудь на задворках этого негодного Миколку и вздуть его хорошенько. Ведь я в десять раз сильнее его. Да и потом ты мне поможешь.
– Ну, конечно! – согласился с приятелем Никс. – Но всё-таки, мне кажется, нам не справиться с ним… Он очень сильный!
– Ну, тогда я ещё раз сделаю «штучку»… Напишу Михею, что напрасно он испугался в лесу тогда, потому что это были не настоящие чертенята, а святочные и что ему не грозит никакая опасность, если он придёт снова за Миколкой.
– А как же ты пошлёшь ему письмо?..
– Я знаю адрес. А когда Авдотья поедет на базар в город, я её попрошу опустить письмо в почтовую кружку. Ведь Авдотья неграмотная и не сможет прочесть, кому я пишу. Марка у меня есть. Мама мне постоянно посылает марки в письмах, чтобы я мог писать ей.
– Ты любишь свою маму? – неожиданно спросил Гогу Никс.
– Люблю. Только сержусь на неё. Зачем она отдала меня сюда? Ведь тебя отдали только потому, что ты сирота и твоему опекуну не было времени и охоты возиться с тобой. Это не обидно. А меня отдали на исправление! Мама говорила постоянно, что у меня недобрый характер и что я совсем-совсем нехороший мальчик и приношу ей много горя своими выходками и капризами. И ещё говорила, что я совсем не похож на моего брата.
– У тебя есть брат? – живо заинтересовался Никс.
– Теперь нет. Он умер. Но о нём постоянно говорили у нас в доме и ставили его мне в пример. Это было скучно. Я шалил ещё больше и делал много дурного, чтобы показать всем, что мне решительно всё равно то, что меня считают хуже моего брата. Вот меня и отдали сюда, ненадолго, правда. Ведь мне двенадцать лет, я почти самый старший здесь, если не считать Алека и Павлю. Мама пишет, что скоро возьмёт меня отсюда, чтобы отдать в гимназию.
– Ты хочешь поступить в гимназию? – заинтересовался Никс.
– Мне всё равно. Я уверен, что буду умнее и лучше всех гимназистов. Кроме того, в гимназии не будет этого мужика Миколки, с которым все нянчатся, как с каким-то сказочным принцем, и которого я ненавижу всей душой…
– Но ты ведь хочешь отделаться от него. Ты напишешь Михею?
– Конечно напишу! Я отомщу этому скверному мальчишке, чего бы мне это ни стоило, потому что никогда ему не прощу того, что по его милости меня чуть было не выставили из пансиона.
– Да, да, напиши. Пусть его уберут отсюда, – ответил Никс.
– О, я ему отомщу! Непременно отомщу.
Гога замолчал и злыми глазами посмотрел в ту сторону, где играли пансионеры.
И вдруг Никс неожиданно схватил его за руку.
– Гляди! Гляди, Гога! Быка ведут! – закричал он радостным голосом.
Действительно, дверь сарая распахнулась, и человек пять рабочих вытащили оттуда на длинной верёвке упиравшегося быка… Высокий мужик с ножом, заткнутым за пояс, погонял быка огромной дубиной. Это был мясник, приглашённый из города хозяином Дубков для того, чтобы заколоть страшное животное.
Ещё накануне господин Макаров предупреждал мальчиков, что на следующий день страшного быка заколют и чтобы они не подходили слишком близко к сараю в это время. Но мальчики, разумеется, позабыли это предостережение, а может быть, любопытство пересилило их благоразумие, и в перемену между завтраком и следующим за ним уроком они преспокойно отправились играть на лужайку рядом с сараем.
Но теперь, вспомнив о запрете директора, они не без волнения поглядывали, как появилась из сарая страшная фигура чудовища – огромного, свирепого быка.
Бык, очевидно, предчувствовал скорую гибель. Он упирался всеми своими четырьмя ногами, яростно мотал головой во все стороны и стучал о землю рогами с привязанной к ним для безопасности толстой доской. Его глаза, налитые кровью, дико глядели на людей. Пена клокотала у рта и брызгала во все стороны.
Рабочие употребляли все свои силы, чтобы стащить быка с места. Им надо было завести его за сарай, где его должен был поразить нож мясника. Бык упирался.
Страшный, сильный, огромный, он наводил трепет на мальчиков, невольно бросивших игру и всё своё внимание посвятивших теперь страшилищу.
Наконец кое-как быка удалось вытащить из хлева и завести за строения. Мальчики снова принялись было играть, как вдруг отчаянный рёв огласил лужайку. За ним пронёсся громкий испуганный крик, и из-за угла выскочил бык, ещё более дикий, страшный и свирепый, нежели прежде!.. Вокруг его шеи болталась верёвка или, вернее, кусок верёвки, потому что он порвал повод и вырвался на волю. Теперь, почуяв свободу, с налившимися кровью глазами, с опущенной книзу головой, взбешённый и рассвирепевший, бык нёсся с поражающей быстротой прямо к дубу, под которым сидели Гога и Никс.
Глава LVСмертельная опасность
– Бык сорвался! Берегитесь! Бык! – отчаянным криком пронеслось по поляне…
Оба мальчика, смертельно бледные, вскочили на ноги. Бык нёсся прямо на них, разъярённый, чудовищный. Они видели это. Не помня себя, Гога и Никс схватились за руки и испустили пронзительный, нечеловеческий вопль.
Бык был теперь всего в пятидесяти шагах от дуба, под которым они стояли.
– Спрячьтесь за ствол! Спрячьтесь за ствол! – кричали им остальные мальчики, перепуганные не менее их самих.
Но Никс и Гога не слышали этих криков, в которых было теперь их единственное спасение.
Если бы мальчики укрылись за древесным стволом, страшный бык ударился бы об него рогами и не причинил бы, может быть, им ни малейшего вреда. Но к ужасу всех остальных пансионеров и гнавшихся за быком рабочих, обмершие с перепугу мальчики не могли ничего слышать и метались под дубом, не зная, что предпринять. Бык между тем всё приближался. Уже слышно было страшное, хрипящее клокотание в его груди, его тяжёлое дыхание, вылетающее вместе с паром и пеной изо рта и ноздрей. Земля тряслась под сильными ударами его копыт.
Чуть живые, мальчики с замиранием сердца ждали приближения чудовища. Но вот от плотно сбившейся в кучку толпы пансионеров в один миг отделилась маленькая фигурка и помчалась прямо к дубу наперерез быку.
Отчаянный крик пансионеров пронёсся по поляне:
– Котя! Котя! Куда? Куда ты, Котя?
Но Котя, как будто ничего не слыша, летел стрелой. В его руках был красный платок, которым он махал над головой, как флагом. Он нёсся со всех ног прямо к чуть дышавшим от волнения Гоге и Никсу и изо всех сил всё махал и махал своей красной тряпкой.
За минуту до этого в белокурой головёнке Коти при виде всего происшедшего мелькнула отчаянная мысль: «Мальчики растерялись со страху, они не догадаются встать за дерево, надо поэтому отвлечь от них внимание быка и обратить его на себя. Надо махать красной тряпкой, которая случайно есть в кармане, потому что бык ненавидит красное и кинется на него, Котю. А он успеет добежать, и всем троим удастся скрыться за стволом дуба».