– Да.
– Но так и не встретились. Это следует из зашифрованного письма, которое мы обнаружили в Майрингене. Получается, что общих интересов у них пока что не было, – зачем же тогда убивать друг друга?
– Не исключено, что Деверо имеет какое-то отношение к событиям у Рейхенбахского водопада.
Джонс устало покачал головой:
– Сейчас делать выводы преждевременно. Мне нужно как следует подумать, собраться с мыслями. Но только не здесь. Сейчас надо обыскать дом и посмотреть, не хранят ли эти многочисленные комнаты какие-то тайны.
Итак, мы погрузились в мрачную действительность – можно было подумать, что мы движемся по подземным пещерам для захоронений. За каждой дверью нас ждал новый труп. Первым оказался помощник повара, Томас, ему было суждено смежить очи в последний раз в пустой и обшарпанной комнате около буфетной. Он завалился спать прямо в своей рабочей одежде, босые ноги поверх простыни… Это зрелище явно произвело впечатление на Джонса, и я вспомнил: у него же есть ребенок, может, всего на несколько лет моложе этого несчастного. Томаса задушили, его шею все еще обвивала веревка. Несколько ступенек вели в подвал, где жил и встретил смерть Клейтон. Здоровенный тесак, возможно с кухни, ему вонзили прямо в сердце, и он так и торчал, пригвоздив Клейтона к постели – так пришпиливают к лабораторному столу насекомое. В тягостном молчании мы поднялись на чердак – там, с перекошенным от злобы лицом, как в жизни, лежала повариха, как выяснилось, миссис Винтерс. Причиной смерти тоже стало удушение.
– Зачем было всех их убивать? – спросил я. – Ладно, у Лавелля было рыльце в пушку, но чем виноваты остальные?
– Нападавшие решили, что оставлять свидетелей слишком опасно, – пробормотал Джонс. – Они проснутся, увидят, что хозяин мертв, и обо всем без стеснения расскажут. А так они не расскажут нам ничего.
– Парня и женщину задушили, а Клейтона закололи.
– Из троих он был самый крепкий, его, конечно, тоже отравили, но была большая вероятность, что он проснется. Убийцы решили не рисковать. Поэтому для него в ход пошел нож.
Я отвел глаза – насмотрелся.
– Куда теперь? – спросил я.
– В спальню.
Огненноволосая дама, которую Лавелль назвал Цыпой, лежала, распростершись на матрасе из гусиного пуха, в ночной сорочке из розового батиста, вокруг шеи и на рукавах – кружевные оборки. Смерть состарила ее лет на десять. Левая рука откинута – в направлении мужчины, который обычно лежал рядом с ней, но сейчас уже ничем не мог ей помочь.
– От удушья, – сказал Джонс.
– Из чего это следует?
– На подушке следы помады. Подушка – это и есть орудие убийства. Видите покраснение кожи вокруг носа и рта? Сюда прижали подушку.
– Боже правый на небесах, – пробормотал я. Место на кровати рядом с ней, откуда сдернули одеяло, было свободно. – А Лавелль?
– Причина всему – он.
Мы быстро обыскали спальню, но ничего существенного не обнаружили. У Цыпы была слабость к аляповатым побрякушкам и дорогим платьям, особенно из шелка и тафты, – они едва помещались в шкафу. В ванной комнате духов и прочих туалетных принадлежностей было больше, чем на всем первом этаже бродвейского магазина «Лорд и Тейлор», – по крайней мере, именно это я сказал Джонсу. Мы оба знали, что просто оттягиваем встречу с неизбежным, и с тяжелым сердцем снова спустились вниз.
Скотчи Лавелль поджидал нас, вокруг него все еще крутились полицейские, явно мечтавшие поскорее унести отсюда ноги. Я наблюдал, как Джонс осматривает труп, переложив вес тела на свою палку, стараясь вплотную к телу не приближаться. Я вспомнил, с какой враждебностью Лавелль встретил нас всего день назад. «Вынюхивать сюда пришли, да?» Будь Скотчи полюбезнее, может, его не настиг бы такой конец?
– Его сюда приволокли в полуобморочном состоянии, – пробормотал Джонс. – О том, что именно здесь произошло, говорит многое. Во-первых, кресло подтащили сюда и стали к нему привязывать Лавелля.
– Вот откуда ленты!
– Никак иначе они здесь появиться не могли. Убийцы принесли их из спальни специально для этого. Потом привязали Лавелля к креслу, убедились, что все у них идет по плану, и плеснули ему в лицо воды, чтобы проснулся. Конечно, крови тут столько, что ничего не разглядишь, но воротник и рукава ночной рубашки остались мокрые, а вот и подтверждающая улика – перевернутая ваза, ее тоже принесли сюда, вчера я видел ее на кухне.
– Что было дальше?
– Лавелль просыпается. Не сомневаюсь, что нападавших он знает в лицо. Мальчика наверняка видел раньше. – Джонс остановился. – Зачем я так подробно рассказываю это вам? У вас глаз наметан не хуже моего.
– Глаз-то наметан, – согласился я, – но обобщать все, что видишь, – тут я вам уступаю, инспектор. Так что, прошу вас, продолжайте.
– Хорошо. Лавелль привязан к креслу, он беспомощен. Все его домочадцы мертвы, хотя этого он может и не знать. Тут и начинаются его собственные муки. Мужчина и мальчик хотят у него что-то выведать. И начинают его пытать.
– Приколачивают руки к креслу.
– Это не все. Не могу собраться с силами и подойти поближе, но подозреваю, что тем же молотком ему разбили колено. Посмотрите внимательно на ткань его ночной рубашки. Кость левой пятки тоже раздроблена.
– Фу, прямо с души воротит. Вот же мерзавцы. Но что они хотели у него узнать?
– Сведения об организации, на которую он работал.
– Он заговорил?
– Наверняка не скажешь, но думаю, что да. В противном случае ран было бы еще больше.
– И все же они его убили.
– Подозреваю, что смерть стала ему облегчением. – Джонс вздохнул. – В Англии я с подобным преступлением еще не сталкивался. В голову приходят убийства в Уайтчепеле, не менее злодейские. Но даже там не было такой жестокости и хладнокровного расчета, что мы видим здесь.
– Куда идем дальше?
– В кабинет. Ведь Лавелль принял нас там, и какие-то письма или бумаги, представляющие интерес, могут быть в кабинете.
Итак, мы вернулись в кабинет. Занавески на окнах были приоткрыты, и какой-то свет извне проходил, но без хозяина комната казалась мрачной и заброшенной, словно в доме давным-давно никто не живет. Между тем лишь день назад эти стол и кресло были подмостками, на которых играл свою роль ведущий актер. Мебель выглядела бесполезной, а нечитаные книги – как никогда неуместными. Но мы осмотрели ящики, прошлись по полкам. Джонс был убежден: Скотчи Лавелль должен был оставить хоть что-то, представлявшее для нас ценность.
Я был готов ему возразить. Ибо знал: организация, которой управляет человек, подобный Кларенсу Деверо, для собственной защиты примет все меры предосторожности. В корзинах для бумаги не будет беззаботно оставленных писем, на тыльной стороне конвертов мы не найдем легкомысленно нацарапанных адресов. Весь дом был призван охранять свои тайны и держать окружающий мир в неведении. О себе Лавелль сказал, что помогает компаниям встать на ноги, но в подтверждение этих слов мы не нашли ничего. Это был человек-невидимка, без следов из прошлого и без планов на будущее, а все свои коварные помыслы и заговорщицкие идеи он унес с собой в могилу.
Этелни Джонс с трудом скрывал разочарование. Все найденные бумаги ничем не желали нам помочь. Незаполненная чековая книжка, несколько квитанций по мелким хозяйственным делам, какие-то безупречные с виду аккредитивы и векселя, приглашение на банкет в американское посольство… «отпраздновать открытие англо-американской компании». И только перелистывая дневник Лавелля, переворачивая одну пустую страницу за другой, Джонс вдруг замер и показал мне одинокое слово и цифру, написанные заглавными буквами и обведенные кружком:
ХОРНЕР 13
– Что скажете? – спросил он.
– Хорнер? – Я задумался. – Может, это Перри? Ему с виду лет тринадцать.
– На мой взгляд, ему больше. – Джонс залез вглубь ящика и на что-то наткнулся. Когда он вытащил руку, в ней был совершенно новый, завернутый в бумагу брусок мыла для бритья. – Странное место для хранения бритвенных принадлежностей, – заметил он.
– Думаете, это что-то означает?
– Вполне возможно. Пока не знаю, что именно.
– Здесь ничего нет, – сказал я. – По крайней мере, для нас. Я начинаю сожалеть, что мы вообще нашли этот дом. Он окутан тайной и смертью и ничем не хочет с нами делиться.
– Не надо отчаиваться, – возразил Джонс. – Да, тут много неясного, но наш противник о себе заявил. По крайней мере, линия фронта очерчена.
Не успел он это сказать, как из холла донесся какой-то шум. В дом явно вошли посторонние, хотя полицейские пытались им помешать. Мы услышали разгневанные голоса, среди них я различил акцент, который, несомненно, принадлежал американцу.
Мы с Джонсом поспешили выйти из кабинета – перед нами предстал некий худосочный проныра, с маленькими глазками, черные волосы маслянистой волной спадали на лоб, а над губой нависали ухоженные усы. Если Скотчи Лавелль олицетворял насилие, этот человек вызывал ощущение расчетливой угрозы. Он тебя убьет, можно не сомневаться, но сначала все тщательно обдумает. Он провел много лет в тюрьме, и это время оставило на нем заметный отпечаток – кожа его была неестественно тусклой, можно сказать мертвенно-бледной. Свою лепту в пугающий облик вносил тот факт, что он был одет во все черное: плотно облегающий сюртук, патентованные кожаные туфли, а в руке держал черную же трость и размахивал ею, словно шпагой, отгоняя окруживших его полицейских, которые пытались выставить его за дверь. Он пришел не один. Его сопровождали трое хулиганского вида парней, лет двадцати, лица у всех бледные, одежда потрепанная, ботинки тяжелые.
Все они уже увидели, что произошло со Скотчи Лавеллем. Не могли не увидеть. Пришедший смотрел на труп с ужасом, но и с отвращением, словно был лично оскорблен тем, что подобное бывает в жизни.
– Какого дьявола здесь случилось? – вопрошал он. Тут из кабинета вышел Джонс. – А вы кто такой?
– Меня зовут Этелни Джонс. Я детектив из Скотленд-Ярда.
– Детектив! Что ж, вам тут самое место. Только поздновато явились, вам не кажется? Вам известно, чьих это рук дело?