– Ваш друг Лавелль оставил в своем дневнике записку.
На сей раз ответил Джонс, сквозь сломанные зубы и разбитые окровавленные губы. К вину он не прикоснулся.
– Нет! Я вам не верю, инспектор Джонс. Скотчи не настолько глуп.
– Тем не менее уверяю вас, все было именно так.
– Посмотрим, что вы запоете через полчаса. Все так же будете меня уверять? Из-за вас этот мой план рухнул, и я готов был с этим смириться. В конце концов, всем планам сбыться не суждено. А вот с чем я не готов смириться, так это с вашим вторжением в посольство, и на этот вопрос вы мне ответите. Как вы там оказались? Каким образом вышли на меня? Ради моей безопасности в вашей стране я должен это знать. Вы слышите меня, инспектор Джонс? Именно поэтому я потратил столько сил, чтобы доставить вас сюда. Вы бросили мне вызов в моем собственном доме. Унизили меня, воспользовавшись моим недугом. Дело не в том, что я намерен вас за это наказать. Но я должен принять меры к тому, чтобы подобное не повторилось.
– Свои возможности вы явно переоцениваете, – сказал Джонс. – Найти вас было достаточно просто. Пройти по следу от Майрингена до Хайгейта, а потом до Мейфэра и посольства особого труда не составило. Этот след взял бы любой.
– Если думаете, что мы будем делиться с вами своими методами работы, можете идти к дьяволу! – добавил я. – Зачем нам вообще с вами разговаривать, Деверо? Вы все равно собираетесь нас убить. Вот и действуйте!
Повисла тягучая пауза. Все это время Эдгар Мортлейк смотрел на нас с плохо скрываемой ненавистью, остальные стояли вокруг, храня полное безразличие.
– Что ж. Пусть будет так.
В ходе разговора Деверо беспрестанно крутил средний палец перчатки, но теперь опустил руки. Казалось, он опечален тем, что собирается сказать.
– Знаете, где вы находитесь? Под Смитфилдом, крупнейшим мясным рынком в мире. Этот город – прожорливый зверь, он заглатывает столько мяса, что и представить себе невозможно. Каждый день это мясо поступает сюда со всего мира… быки, свиньи, ягнята, кролики, петухи, куры, голуби, индюшки, гуси. Их везут за тысячи миль из Испании, Голландии и еще дальше – из Америки, Австралии и Новой Зеландии. Мы сейчас на самом краю этого рынка. Нас никто не услышит, и мы никого не потревожим. Но неподалеку отсюда делают свое дело мясники в фартуках. Им надо наполнить свои тележки и плетеные корзины. За углом – станция Сноу-Хилл. Да. У рынка есть своя подземная станция, и скоро сюда прямо из дептфордских доков подойдет первый поезд. Здесь его разгрузят… пятьсот тонн в день. От всей этой живности остаются только языки, хвосты, почки, сердца, филейные части, пашины и бесконечные бочонки с требухой.
Зачем я вам об этом рассказываю? У меня есть личный интерес, и я им с вами поделюсь, прежде чем предать вас вашей судьбе. Мои родители родом из Европы, но ребенком я воспитывался в Чикаго, в Пэкингхаусе, и все хорошо помню. Жил я на Мэдисон-стрит, возле рынка Буллсхед и скотного двора. У меня все и сейчас стоит перед глазами… паровые лебедки, холодильные машины, внутрь загоняют стада животных, у которых от страха глаза лезут из орбит. Разве такое забудешь? Мясной рынок прошел красной нитью через всю мою жизнь. Повсюду дым и запахи, запахи! В летнюю жару прилетали полчища мух, а местная река становилась красной от крови – с потрохами да отбросами мясники не слишком церемонились. Столько мяса, что можно накормить армию! И это буквально, потому что много мяса посылали для армии северян, которая еще вела гражданскую войну.
Вас едва ли удивит, что я рос с крайним отвращением к мясу. И когда я подрос для того, чтобы принимать самостоятельные решения, я стал так называемым вегетарианцем – это слово, кстати говоря, появилось в Англии. Мой недуг, от которого я страдаю всю жизнь, тоже родом из детства. По ночам мне снились животные, плененные в своих загонах, они с ужасом ждали, как их поведут на мясобойню. Я видел их глаза, смотревшие на меня через решетку. И их страх каким-то образом передался мне. В моем несформировавшемся мозгу засела мысль: животным ничего не угрожает, пока они взаперти, но, как только их забирают из клеток, впереди неминуемая смерть. И я в свою очередь стал бояться открытого пространства, внешнего мира. Ребенком я всегда натягивал на голову покрывало, иначе не мог заснуть. По сути, это детское покрывало я ношу по сей день.
Задумайтесь на минуту, сколько страданий мы причиняем животным, как жестоко обращаемся с ними, только чтобы насытить наше чрево. Я говорю совершенно серьезно, эти мои слова имеют отношение к вашему ближайшему будущему. Я вам покажу…
Он подошел к столам и жестом предложил взглянуть на лежавшие там предметы. Я с трудом сохранил самообладание. Впервые я смотрел на пилы, ножи, крюки, стальные стержни, железные штампы для клеймения – все это было выставлено перед нами для обозрения.
– Животных бьют. Погоняют кнутом. Ставят на них клеймо. Кастрируют. Сдирают шкуру, а потом бросают в кипяток, и они при этом далеко не всегда мертвы. Их лишают зрения, измываются над ними, а уже после всего подвешивают вверх ногами и перерезают глотку. Все это произойдет с вами, если вы не ответите на мой вопрос. Как вы меня нашли? Откуда вам так много известно о том, чем я занимаюсь? И на кого вы работаете? – Тут он вскинул руку. – Вы, инспектор Джонс, служите в Скотленд-Ярде. Вы, мистер Чейз, агент Пинкертона. Мне приходилось сталкиваться с этими ведомствами, их методы мне более или менее известны. Но вы двое действуете иначе. Вы нарушаете международные конвенции, пренебрегая неприкосновенностью посольства, и у меня закрадывается сомнение: а вы, собственно говоря, на какой стороне закона? Вы беседуете со Скотчи Лавеллем – на следующий день его находят мертвым. Вы берете под арест Лиланда Мортлейка – и через минуту он умирает, потому что в шею ему вонзилась отравленная стрелка.
Встречаться с вами при таких обстоятельствах для меня огромный риск, поверьте, я бы предпочел подобной встречи избежать. Я прежде всего человек практического склада и знаю, что стражи закона – и в Англии, и в Америке – после вашей смерти удвоят свои усилия. Но у меня нет выбора. Мне надо знать истину. Обещать могу только одно: если согласитесь сказать мне правду, конец будет быстрым и безболезненным. Если вонзить в позвоночник быка маленькое лезвие, он умирает мгновенно. Так можно поступить и с вами. И тогда обойдемся без грубости. Скажите мне то, что я хочу знать, – и ваш уход будет легким.
Снова долгая тишина. Вдалеке я услышал удар металла о металл, но это могло быть за добрую милю отсюда, над или под поверхностью дороги. Мы были совершенно одни, в окружении шестерых головорезов, которые намеревались сделать с нами что-то неописуемое. Кричать бессмысленно. Если кто-то наши крики и услышит, он решит, что это животные на мясобойне.
– Мы не можем ответить на вопрос, который не дает вам покоя, – заговорил Джонс. – Потому что ваши выводы основаны на ложных посылках. Я сотрудник британской полиции. Чейз последние двадцать лет работает в агентстве Пинкертона. Мы вышли на след, пусть и странный, который привел нас в посольство и на Чансери-лейн. Вполне возможно, у вас есть враги, о которых вам ничего не известно. Эти враги и привели нас к вам. Но вы сами проявили легкомыслие. Не попытайся вы связаться с профессором Мориарти, нашего расследования вообще бы не было.
– Я и не пытался с ним связаться.
– Я читал письмо своими глазами.
– Лжете.
– Зачем мне лгать? О том, что меня ждет, вы сказали предельно ясно. Чем мне поможет обман?
– Возможно, письмо написал Эдгар или Лиланд Мортлейк, – вмешался я. – А может быть, и Скотчи Лавелль. Но это была одна из совершенных вами ошибок. На вашей стороне сейчас сила, делайте с нами что хотите, но вместо нас придут другие. Ваше время вышло. Странно, что вы этого не понимаете.
Деверо с любопытством взглянул на меня, потом снова повернулся к Джонсу.
– Вы кого-то защищаете, инспектор Джонс. Не знаю, кого именно и по какой причине вы готовы страдать за чей-то счет, но я это чувствую. Как думаете, почему я так долго держусь на плаву, неподвластный закону, неуязвимый для конкурентов, которые были бы счастливы видеть мой крах? У меня сильно развита интуиция. И сейчас она мне говорит: вы ведете со мной нечестную игру.
– Ошибаетесь! – вскричал я и в ту же секунду вскочил со стула.
Мортлейка и всех остальных я застал врасплох. Долгая речь Деверо, да и наша кажущаяся сонливость их явно убаюкала. Не успели они опомниться, как я кинулся на Деверо, одной рукой ухватил его за шелковый жилет, а другой вцепился в горло. Жаль, что я не мог дотянуться до лежавших на столе ножей! Мне удалось повалить его на землю и даже как следует придушить, но меня схватили несколько рук и оттащили от главного злодея. Тут же огрели дубинкой по голове, но сознание я не потерял, а еще через мгновение в скулу въехал чей-то кулак. В глазах сверкнуло, из носа пошла кровь… Меня швырнули на мой стул.
Кларенс Деверо поднялся, бледный от ярости. Я знал, что подобному нападению он подвергся впервые – по крайней мере, на глазах у своих пособников.
– Разговор окончен, – проскрипел он. – Я надеялся, что мы будем вести себя, как подобает джентльменам, но теперь отношения между нами прекращены, и я не собираюсь наблюдать, как вас разорвут на части. Мортлейк! Вы свое дело знаете. Пусть умрут, но не раньше, чем скажут правду, – потом мне доложите.
– Погодите! – воскликнул Джонс.
Но Деверо оставил этот возглас без внимания. Он забрался в свой экипаж. Кучер потянул поводья, развернул лошадей. Хлестнул их кнутом – и сооружение на колесах исчезло в туннеле, из которого недавно появилось.
Мортлейк подошел к столу. Не торопясь, провел рукой по орудиям разделки. Наконец остановил свой выбор на штуковине, напоминавшей бритву брадобрея. Щелчком открыл ее – миру было явлено необычное зазубренное лезвие – и оглядел на свет. Шесть человек с кладбища подошли к нам вплотную.
– Что ж, – сказал Мортлейк, – начнем.