Я все время соблюдал скрупулезную точность, пусть даже ради собственного развлечения. Я ни разу не описал ощущений, которых реально не испытывал. Я познакомил вас даже со своими снами. (Разве Фредерику Чейзу могло присниться, что он тонет в Рейхенбахском водопаде? Сильно сомневаюсь.) Мои мысли и мнения я для вас тоже не искажал. Этелни Джонс мне нравился, я даже пытался отговорить его браться за это дело, когда узнал, что он женат. Я действительно считал его человеком способным, хотя и не без слабых мест. К примеру, его попытки изменить внешность были смехотворны. Когда перед походом в Блэкуолл-Бейсин он явился в обличье пирата или рыбака, я не просто узнал его, мне пришлось сдерживать себя, чтобы не расхохотаться. Я добросовестно записывал все произнесенные слова, мои и всех остальных. Возможно, иногда я не раскрывал все подробности, но уж точно ничего не привносил от себя. Вы подумаете, что письмо такого рода – это тонкая и благодатная работа, но мне она показалась на удивление нудной… сколько часов я провел за машинкой, на которую взвалил непосильный труд: отстучать восемьдесят тысяч двести сорок шесть слов (есть у меня такая особенность: я способен подсчитать и запомнить количество знаков в каждом напечатанном слове). Несколько клавиш запали. Клавиша с буквой «е» настолько обесцветилась, что стала нечитаемой. Однажды кому-то все это придется перепечатать заново. Моему давнему противнику Шерлоку Холмсу повезло – у него был верный летописец его приключений доктор Ватсон. Вот бы мне такую роскошь! Я знаю, что напечатать это повествование при моей жизни не получится, если получится вообще. Такова природа моих занятий.
Я должен объясниться. Мы проделали вместе долгий путь, и, прежде чем мы расстанемся, надо полностью снять все вопросы. Я устал. Мне кажется, я написал уже достаточно, но все равно необходимо вернуться к началу и даже углубиться еще дальше, чтобы все расставить по своим местам. Мне вспоминается теория гештальта, выдвинутая Христианом фон Эренфельсом в его замечательной работе «О качествах формы» – кстати, именно ее я читал по дороге в Майринген, – которая изучает взаимоотношения между мозгом и глазом. Сейчас широко известно такое явление, как оптический обман. Вам кажется, что вы видите подсвечник. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это два человека, которые смотрят друг на друга. Предложенное вам упражнение – нечто в этом роде, хотя куда менее банальное.
Зачем я оказался в Майрингене? Зачем мне понадобилось имитировать собственную смерть? Зачем я повстречался с инспектором Этелни Джонсом и стал его спутником и товарищем? Позвольте, я включу электричество и налью себе еще один бокал бренди. Вот так. Теперь я готов.
Я был Наполеоном преступного мира. Первым так меня назвал Шерлок Холмс, и без ложной скромности скажу: такая характеристика мне приятна. 1890 год был на исходе, а я, увы, и понятия не имел, что очень скоро мне предстоит высылка на остров Святой Елены. В описаниях приключений Холмса изредка встречаются ссылки на мою собственную жизнь, в основном они верны, и много распространяться на эту тему я здесь не собираюсь. Я был одним из близнецов, родившихся в уважаемой семье в городке Баллинасло, графство Голуэй. Мой отец работал адвокатом, но, когда мне было одиннадцать или двенадцать лет, он связался с Ирландским республиканским братством и, зная о том, какой опасностью это для него чревато, решил отправить меня с братом продолжить учебу в Англии. Так я попал в академию Холла в Уоддингтоне, где преуспел в астрономии и математике. Оттуда я перебрался в Корк учиться в Куинс-колледже, где я постигал науку у великого Джорджа Буля, и именно под его руководством в двадцать один год опубликовал трактат о биноме Ньютона, который, могу с гордостью признаться, не прошел в Европе незамеченным. В результате мне предложили заведовать кафедрой математики в университете, который, к сожалению, останется здесь неназванным, ибо там произошел крупный скандал, изменивший весь ход моей жизни. Проливать свет на природу этого скандала я не буду, скажу лишь, что гордиться в связи с ним мне нечем. Брат взял мою сторону, но родители после этой истории прекратили со мной всякое общение.
«Но в его жилах течет кровь преступника. У него наследственная склонность к жестокости…»
Эти слова принадлежат Холмсу, точнее, Ватсону – но они неверны, и прочитай эти строчки мои родители, они пришли бы в ужас. Я уже сказал, что они были люди уважаемые, и в моем разлапистом семейном древе не встречалось и намека на какие-то отклонения. Возможно, моим читателям трудно смириться с тем, что рядовой учитель по доброй воле посвятил себя карьере преступника, но именно это со мной и произошло. Я тогда давал частные уроки в Вулидже, и хотя среди моих учеников действительно было несколько курсантов Королевской военной академии, находившейся неподалеку, но утверждать, что я был «наставником военных», все же неверно. Один из них, трудолюбивый молодой человек по имени Роджер Пилгрим, набрал карточных долгов и в итоге связался с шайкой негодяев. Однажды вечером он пришел ко мне страшно подавленный. Он боялся вовсе не полиции. Его же шайка ополчилась на него из-за небольшой суммы денег, которую он якобы был должен, и Пилгрим серьезно опасался, что его в прямом смысле разорвут на части. Без особой охоты я согласился выступить в его защиту.
Тогда я и сделал открытие, изменившее мою жизнь во второй раз… а именно что преступное отребье – воры, грабители, фальшивомонетчики, шулеры, которые расползлись по Лондону, как чума, – все они безнадежные недоумки. Я думал, что буду их бояться. Ничего подобного. Мне было бы куда беспокойнее, попади я в стадо овец. Я сразу понял: им самым решительным образом не хватает организатора, и, как математик, я для этой роли подходил идеально. Если в их гнусные делишки я привнесу дисциплину, как в случае с биномными уравнениями, я создам силу, которая подомнет под себя весь мир. Поначалу эта задача увлекла меня, как упражнение для тренировки мозга, но, не скрою, подумывал я и о личной выгоде, потому что от жизни впроголодь я стал уставать.
На достижение поставленной цели ушло больше трех лет – не исключено, что когда-нибудь я опишу этапы этого пути, хотя… едва ли. Помимо прочих соображений, хвастовство никогда не было моим слабым местом. Моим кредо всегда была анонимность – как полиции охотиться на человека, в чьем существовании они вынуждены сомневаться? Скажу лишь, что Роджер Пилгрим остался со мной и оказывал мне услуги физического свойства, когда кого-то требовалось в чем-то убедить – иногда такая необходимость возникала, хотя к насилию мы прибегали крайне редко… грубые методы Кларенса Деверо и его шайки – это было не для нас. Мы с Роджером стали ближайшими друзьями. Я был свидетелем у него на свадьбе и до сих пор помню день, когда его жена родила их первенца, Джонатана. Вот мы и подобрались к началу нашей истории.
Заканчивался 1890 год. Я был на коне и не сомневался, что моя карьера будет только процветать. Весь преступный мир Лондона работал на меня. Пока формировалась моя империя, время от времени лилась кровь, но постепенно все отладилось, и всякого рода неприятности отошли в прошлое. Даже самые отъявленные злодеи, а также самые безмозглые в конце концов поняли: работать под моим прикрытием им только выгоднее. Да, немалую долю их прибыли я забирал себе, но я всегда был рядом, когда у них начинались хлопоты, с готовностью платил за них выкуп или нанимал им защитника. Оказывал я и другие услуги. Взломщик ищет скупщика краденого? Жулику нужен достойный поручитель? Я сводил людей, открывая для них нужные двери.
Разумеется, был Шерлок Холмс. Величайший в мире детектив-консультант не мог остаться для меня незамеченным, но, как ни странно, мои мысли он никогда не занимал. Разве я имел касательство к абсурдному обряду дома Месгрейвов, к столь же невероятному знаку четырех? Какое мне было дело до свадьбы лорда Сент-Саймона? Или банального скандала в Богемии? Знаю, Ватсон заморочил вам голову и представил дело так, будто я и Холмс были злейшими врагами. Что ж, благодаря мне записки Ватсона лучше продавались. Но факт остается фактом: наши сферы деятельности не пересекались и, если не считать одного случая, мы с Холмсом вполне могли бы не встретиться.
Этот единственный случай – приезд Кларенса Деверо и его свиты, Эдгара и Лиланда Мортлейков и Скотчи Лавелля. Все, что я рассказал о них Этелни Джонсу, – чистая правда. Это были отъявленные бандиты, в преступном мире Америки они числились на первых позициях. Неправдой было одно: объединять силы со мной в их планы не входило. Наоборот, они приехали в Англию, намереваясь меня вытеснить, отобрать у меня мою преступную империю, и в первые месяцы действовали так энергично, что застали меня врасплох. Не гнушаясь грязнейшими методами, они переманили моих сторонников на свою сторону. Если кто-то пытался протестовать, его убивали – всегда с обилием крови, чтобы другим было неповадно. Они натравили на меня полицейских осведомителей, и те принялись давать сведения обо мне и в Скотленд-Ярд, и Холмсу, и вдруг выяснилось, что я вынужден воевать на три фронта! Вот вам и воровская честь! Возможно, я позабыл об осторожности. И к такому повороту событий оказался не готов. Хотя в свое оправдание могу сказать одно: эта публика – не джентльмены. Они американцы. Правила, честная игра, порядочность – на это им глубоко плевать. Я же, наоборот, придерживался таких принципов всегда.
Я уже говорил, что преступники – народ безмозглый. Можно добавить, что все они люди корыстные.
Мои помощники быстро скумекали, куда ветер дует, и тут же повернули нос в нужную, как им казалось, сторону. Один за другим от меня ушли мои ближайшие сподвижники. Винить их не буду. Видимо, на их месте я поступил бы так же. Еще недавно такое нельзя было представить, но к началу апреля я оказался в положении беглеца. У меня было лишь одно преимущество: Деверо не имел представления, как я выгляжу, и не мог меня найти. А значит, и убить.
В то время у меня осталось всего три близких союзника. Все они в нашем рассказе уже появлялись.