– Он в палатке, – машинально сказал Андрей.
– Ты ведь сам говорил, что он осекается.
– Почищу после завтрака.
– Возьми, лентяй. – Она просунула руку в клапан и достала тяжелый пистолет. В левой руке она держала ложку с кофе.
– Все равно не буду, – сказал Андрей, расстегивая кобуру. Он разложил детали на промасленной тряпке и, гоняя шомпол в стволе, соображал, как бы к Алене подступиться. Если она заупрямилась – ищи обходной маневр. Это он усвоил.
Он собрал пистолет, вложил обойму и заправил в ствол восьмой патрон. Пистолет поймал солнце – багровый край, беспощадно встающий над черной водой, среди черных стволов. В чаще ухнула обезьяна-ревун.
– Готово, – сказала Аленка.
– И это не первый раз? – спросил Андрей, принимая у нее миску.
– Говорю тебе – всю жизнь.
Помолчали.
– Это фокусы Большого Клуба, – неожиданно сказала Аленка. – Он же совсем рядом.
– Может быть. А часто это бывает? И как ты это слышишь?
– Я веду дневник, – сказала Аленка. – По всем правилам, уже пятнадцать дней. Иногда я слышу тебя оттуда. Как будто ты говоришь за моей спиной, а не возишься у Клуба или в термитниках. В дневнике все записано.
– Брось, – сказал Андрей. – Оттуда добрый километр. – Он положил ложку и смотрел на Аленку сквозь темные очки. – И ты все время молчала?
– Тебе этого не понять. Ешь кашу. Ты ужасный трепач, только и всего.
– Покажи дневник.
– Вечером, вечером. Солнце уже встало.
– Нет, это невозможно! Какие-то детские фокусы! – Андрей бросил миску и встал с ложкой в руке.
– Каша остынет, – кротко сказала Алена.
– Какая каша? – завопил Андрей. – Ты понимаешь, что надо ставить строгий эксперимент?
– «Строгий заяц на дороге, подпоясанный ломом», – тонким голосом пропела Алена. – Эксперимент достаточно строгий. Ешь кашу.
– Хорошо. Я доем эту кашу.
– Вот и молодец. «И кому какое дело; может, волка стережет!»
– Аленка!
– Я же слушаю твои магнитофонные заметки. Слово в слово с моим дневником. Понял? И все. Пей кофе, и пойдем.
Комбинезоны висели на растяжке. Андрей молча влез в комбинезон, застегнул молнию, молча нацепил снаряжение: кинокамера, термос, запасная батарея, фотоаппарат по кличке «Фотий», ультразвуковой комбайн, набор боксов, инструменты. Магнитофон. Теперь все. Он натянул назатыльник, заклеенный в воротник комбинезона, и надел шлем. Плексигласовое забрало висело над его мокрым лицом, как прозрачное корытце.
– Включи вентилятор, ужасный ты человек, – сказала Аленка. – На тебя страшно смотреть. И возьми пистолет.
Под комбайном зашипел воздух, продираясь через густую никелевую сетку, и вентилятор заныл, как москит.
– Родные звуки, – сказала Аленка. – Я тоже пойду, после посуды.
– Мы же договорились. Я иду к Клубу.
– Андрейка, они мне ничего не сделают. Я знаю слово. Ну один разок сходим вдвоем.
– Не дурачься. Клуб начнет нервничать, и пропадет рабочий день. У тебя хватает работы. Сиди и слушай.
Он уже сошел с мостков, взял шестик, прислоненный к перилам, и посмотрел на жену – все еще с досадой. Аленка улыбнулась ему сверху.
– Ставь в дневнике точное время, часы сверены. Я пошел.
– Очень много крокодилов. Ты слышал, сегодня один шнырял под палаткой?
– Тут везде полно этой твари. Будь осторожна.
– Я ужасно осторожна. Как кролик. Сейчас я их пугну. Поспорим, что я попаду из пистолета вон в того, большого? – Аленка достала из-под палатки свой пистолет и положила его на локоть. – Нет, лучше с перил. Вот смотри.
Солнце уже поднялось над черной водой, и ровная, как тротуар, дорожка шла к палатке, и по ней ползли черные пятна треугольниками, и рядом, и еще подальше. За пятнами по тихой воде тянулись следы, огромным веером окружая палатку. Выстрел и удар пули грянули разом, палатка дрогнула, и крокодил забил хвостом, уходя под воду.
– Вечная память, – сказала Аленка. – Вечная память, сейчас мы вам добавим, вечная…
Палатка снова качнулась, и зазевавшийся крокодил щелкнул пастью над водой и скрылся в темной глубине, и вот уже над поляной тишина, гладкая маслянистая вода отражает солнце. Андрей бредет по вешкам к берегу, ощупывая дно шестиком и обходя ямы. Кинокамера сверкает на поворотах. Хлюп-хлюп-хлюп – он идет по вязкому дну, а вот и шагов не слышно. Андрей подтянулся на руках, прошел по сухому берегу и исчез. Обезьяна снова заорала в джунглях. День начался.
– Сегодня день особенный, – сказала Аленка, обращаясь к примусу. – Понял, крикун? Ну то-то…
Она сидела под тентом, придерживая пистолет, и прислушивалась, хотя почему-то была уверена, что теперь ничего не услышит – с сегодняшнего дня. После еды ей стало совсем нехорошо. Она достала щепотку кофе из банки, пожевала и плюнула в воду.
– Все ученые – эгоисты, – сказала Аленка. – Завтра все равно пойду в муравейник. Я тоже стою кой-чего, только я очень странно себя чувствую. И еще это. Когда-нибудь это должно было получиться. И все равно завтра я пойду.
Она попробовала представить, что он там видит, продвигаясь по пружинистой тропке, и, как всегда, увидела первую атаку муравьев, первый выход в муравейник три месяца тому назад.
Они шли вдвоем по главной тропе, потея в защитных костюмах, и в общем все было довольно обыденно. Как в десятках муравьиных городов по Великой реке. Они осторожно ставили ноги, чтобы не давить насекомых, хотя много раз объясняли друг другу, что это чепуха, сентиментальность – этим не повредишь муравейнику, который занимает десятки гектаров. Они часто нагибались, чтобы поймать муравья с добычей и посадить его в капсулу, иногда смахивали с маски парочку-другую огненных солдат, свирепо прыскающих ядом.
На повороте тропы Андрей обнаружил новый поток рабочих – они тащили в жвалах живых термитов – и сказал: «Ого, смотри!..»
Это было немыслимое зрелище: огненные муравьи, свирепые аракара, тащили живых термитов, держа их поперек толстого белого брюшка, а живые термиты покорно позволяли беспощадному врагу нести себя неизвестно куда…
– Ну и ну! – сказала Аленка. – Если в джунглях встретишь неведомое…
– …оглянись по сторонам, авось увидишь что-нибудь еще.
Сидя на корточках, они рассовывали термитов по боксам, и вдруг она сказала:
– Ой, Андрей. Мне страшно.
– Кажется, мне тоже… – пробормотал Андрей.
Они встали посреди тропы, спина к спине, и Аленка услышала щелчок предохранителя, и новая волна ужаса придавила ее, даже ноги обмякли. Маленький тяжелый пистолет сам ходил в руках – набитый разрывными снарядами в твердой оболочке, оружие бессильных.
– Смех да и только, – пробормотал Андрей. – Как будто рычит лев, а мы его не слышим.
– Откуда здесь львы?
– Откуда хочешь, – ответил Андрей совершенно нелепо, и тут страх кончился, как проходит зубная боль, и они увидели алый полупрозрачный диск, неподвижно висящий метрах в двадцати от них, над низкими деревьями, как летящее блюдце. Так они и подумали оба, таращась на него сквозь стекла масок. Наконец Андрей поднял стекло и посмотрел в бинокль:
– Крылатые, только и всего…
Именно с этого момента и началась игра в «только и всего». Когда они добрались до Большого Клуба, Аленка сказала: «Только и всего»; и когда в первые дни разлива огромный муравьед удирал от огненных, Андрей вопил ему вслед: «Только и всего!» – а муравьед в панике шлепал по воде, фыркал и вонял от ужаса.
…Андрей смотрел, а она подпрыгивала от нетерпения и канючила: «Дай бинокль, дай-дай бинокль», пока их не укусили муравьи – сразу обоих, – и тогда пришлось опустить стекла, и они сообразили, что диск надо заснять. Огненный укусил ее в нос, было ужасно больно, и нос распух, пока она меняла микрообъектив на телевик, стряхивая муравьев с аппарата. Андрею было лучше – он просто повернул турель кинокамеры. Она сделала несколько кадров, тщательно прокручивая пленку, потом диск пошел к ним и повис прямо над головой – в шести метрах, по дальномеру фотоаппарата, – и в фокусе можно было различить, как мелькают и поблескивают слюдяные крылья и весь диск просвечивает на солнце алым, как ушная мочка…
– Ты встречал что-нибудь в этом роде? – спросила Аленка.
– Не припоминаю.
– Но ты предвидел, да? Только и всего, и великий Шовен!
Они захохотали, с торжеством глядя друг на друга. Никто и никогда не видел на Земле, чтобы муравьи роились диском правильной формы.
Никто и никогда! Значит, не зря они угрохали три года на подготовку экспедиции, не зря клеили костюмы, парафинили двести ящиков со снаряжением, и притащили сюда целую лабораторию, и обшарили десять тысяч квадратных километров по Великой реке…
– Я тебя люблю, – сказал Андрей, как всегда не к месту, и Аленка процитировала из какой-то летописи:
– «Бе бо женолюбец, яко ж и Соломон».
На Андрея напал смех. Они хохотали, а диск висел над головой, слегка покачиваясь, сильно и неприятно жужжа. Они до того развеселились, что второй приступ страха перенесли легко – не покрываясь потом и не вытаскивая пистолетов. Но хохотать они перестали. И когда колонны огненных двинулись к ним, шурша по тропе и между деревьями, они сначала не особенно удивились.
Но только сначала.
«Наверно, так видна война с самолета», – подумала Аленка и заставила себя понять – почему появилась эта мысль. Муравьи шли колоннами, рядными колоннами, и, наклонившись, она увидела сквозь лупу в забрале, что сяжки каждого огненного скрещены с сяжками соседа. Скульптурные панцири светились на солнце, ряды черных теней бежали между рядами огненных – головы подняты, могучие жвалы торчат, как рога на тевтонских шлемах. Крупные солдаты, до двух сантиметров в длину, двигались с пугающей быстротой, но Аленка наклонилась еще ниже и увидела в центре колонны цепочку, ниточку рабочих с длинными брюшками и толстыми антеннами. Она сказала: «Андрюш, ты видишь?» – а он уже водил камерой над самой землей и свистел.
Они снимали, сколько хватило пленки в аппаратах, потом пытались переменить кассету кинокамеры, и в это время их атаковали сверху крылатые – другие, не из диска, – сразу покрыли забрала, грызли костюмы, и вентиляторы завыли, присасывая муравьев к решеткам, а снизу поднимались пешие, и Аленка испугалась. Она увидела, что Андрей судорожно чистит забрало и он был весь шуршащий, облепленный огненными, как кровью облитый, – и тогда она выхватила контейнер из-за спи