Хайдаров кивнул.
– Не согласитесь – значит не согласитесь. Подумаем, как ускорить расследование. Почему бы не спросить у пассажиров прямо – кто был в кают-компании?
Тогда заговорил командир:
– Пассажирская инструкция предписывает пассажирам сообщать экипажу о каждом происшествии, причем сомнение должно толковаться как наличие факта происшествия.
«Не удивлюсь, если он держит в голове оба тома „Корабельного свода“», – подумал Хайдаров.
– Здесь нет аутсайдеров, – продолжал Уйм. – Здесь космический персонал. Знание правил и традиций, навыки. Чувство локтя у моих пассажиров неизмеримо выше, чем у тех людей, для которых составлен катехизис. Пассажирская инструкция. – Он сделал острое, внезапное движение всем корпусом. – Куратор! Я не мог оскорбить шестьдесят своих коллег подозрением в бесчестии и предательстве. – Он вытянул руку. – У меня язык бы не повернулся.
– Шестьдесят и не требуется, – флегматично возразил Хайдаров. – Субъект, о котором идет речь, вернулся в каюту через нижний люк. Следовательно, его каюта в четвертом ярусе? Ведь путь дальше вниз – люк между четвертым и пятым – был уже перекрыт, не так ли?
Сверху ответил Албакай:
– Перекрыт.
– А сколько кают в четвертом?
– Пятнадцать, – сказал Бутенко.
– Из шестидесяти пяти, – сказал Хайдаров. – Конечно, от вашего внимания не ускользнула еще одна деталь. В момент аварии вне своих кают находились пять пассажиров. Номера… тридцать четвертый – Линк, тридцать седьмой – Гольданский, сорок первый – Томас, сорок второй – Стоник. Все из четвертого яруса. Я не ошибаюсь?
– Так есть, – сказал Бутенко. – Ярус содержит каюты с тридцать четвертой по сорок восьмую включительно.
– Пятый, Савельев, – из первого яруса, – сказал Хайдаров. – Он будто бы вне подозрений, однако… Что скажет экипаж, если я предложу для начала вызвать этих пятерых пассажиров? – И он посмотрел на всех по очереди.
Уйм хмуро улыбнулся – сверкнули зубы, нос еще сильней приплюснулся, но глаза глядели пристально-печально. Краснов и Жермен кивнули. Бутенко проговорил: «Так можно…» Такэда, глядя в пол, сказал: «Делать нечего. Ты специалист, куратор». Албакай почти демонстративно отвернулся от экрана.
Да-да, все вернулось на круги своя, сценарий разыгрывался дальше, разыгрывался плавно. Экипаж, мол, не вправе подвергнуть пассажиров допросу, но куратор Хайдаров, старший специалист ИКП, член Совета космокураторов, – он имеет право на все. Сценарий разыгрывался, но Хайдарову чем дальше, тем больше хотелось кончить эту игру, высадить пассажиров, вернуть их к земной безопасности, на которую они, черт побери, имеют право…
Он мог еще раз обратиться к экипажу с увещеванием. Объяснять еще и еще, что они вместе с водою выплескивают ребенка. Что чувство чести – не безупречный пробный камень для поведения. Что есть эн кодексов чести и эн взглядов на каждый поступок. С точки зрения земного жителя, преступно рисковать пассажирами во имя их чести – вопреки даже собственному мнению пассажиров. Вопреки разумному опасению, что в космосе неизвестный трус может натворить совершенно страшных дел…
– Пока куратор размышляет, – сказал Жермен, – взгляни-ка на кормовой экран, Лев Иванович… Во-он, за маяком…
Штурман поднялся с места. Хайдаров рассеянно следил за ним. Чувство чести! В нем-то и закавыка. Если смотреть на дело объективно, куратору Хайдарову было бы на руку, чтобы следствие затянулось, а пассажиры подвергались опасности. Всей Космической службе это было на руку. Несомненно, несомненно! Поэтому директор и послал его, а не Смирнова, Ранке или кого угодно – директор тоже психолог, и знает Хайдарова, и рассчитывает на его чувство масштаба. Ведь в космосе заняты сотни тысяч человек, в космос вкладывается половина планетного дохода, и давно пора вложить настоящие средства в психологический контроль, вести его, как на Земле, – непрерывно, всеохватывающе, с активным воздействием на психику, с системой машин, скользящими критериями – как на Земле, и еще более тщательно. В космосе это нужней, и вот вам очевидное доказательство – гипертрофированная реакция космонавтов на единичный проступок члена корпорации, и результат – шестьдесят пять человек в космосе без необходимости… Реакция, угрожающая более серьезными бедствиями, чем сам проступок… Примерно так и выступил бы директор на Совете Межплатранса. Нужны миллиарды? Что из того – у Земли они есть!.. Чтобы прийти к решительным результатам, желательным директору ИКП, надо было следствие сорвать. Или затянуть до безобразия. «На это он и рассчитывал, Макиавелли, – беззлобно подумал Хайдаров. – Не выйдет… У меня тоже гипертрофированный стандарт чести…»
– Не узнаю, – говорил Краснов. – Раньше такого не было. Разве новый телескоп подвесили…
– Телескоп у маяка? – Командир тоже поднялся и стал смотреть на экран. – Реестр запрашивал, Марсель? Запроси…
Жермен сказал: «Есть», и сверху донесся писк позывных – Албакай соединился с центральной диспетчерской Межплатранса.
– В самом деле, чиф, мало ли здесь понавешали за два месяца, – примирительно сказал Краснов. – Телескоп, конечно…
– Вот и запросим, – сказал Уйм. – Итак, куратор? Вызываем четверых пассажиров?
– Пятерых. Всех, кто был вне кают. Но я, повторяю, остаюсь при своем мнении. Ладно. Выделяйте помещение, начнем, – сказал Хайдаров.
«В конце концов, так будут волки сыты и овцы целы, – подумал он. – Директор получит повод для нажима на Межплатранс, экипаж найдет предателя, а я… Я буду козлом отпущения. Экие у тебя зоологические сравнения, Николай, тебе зоопсихологией бы заняться, – подумал он и пошел за Уймом.
Командир провел его через кают-компанию в свою каюту. Только в ней можно было разместиться вдвоем. Уйм откатил дверь, взглянул на Хайдарова внимательными, несколько воспаленными глазами и ушел.
Хайдаров прошелся по пустой каюте. Он был недоволен собой, и, как всегда в таком состоянии, его захлестывала тревога, которая – врачу, исцелися сам – мешала ему, как всякому астеничному обывателю. Причины и следствия, тревога направила его мысли к Инге, ласковой, веселой, ласково-ненадежной, к которой он слишком привязался.
Он передернул плечами, вздохнул, постоял над местом, где нашли Шерну, и решительно двинулся в каюту. В тесноте его голос прозвучал глухо:
– Оккам! Николай. Пригласи в каюту номер три семнадцать пассажира тринадцать.
– Николай, я Оккам. Пассажир тринадцать, Константин Савельев, подтверди.
– Подтверждаю, конец.
Он присел на командирскую койку. Над его головой, почти касаясь затылка, висел распяленный под потолком скафандр, такой же, как пассажирский, только с оранжевым диском на груди. Скафандр был вмонтирован в аварийный колпак, опускающийся на койку при разгерметизации каюты. Все вместе выглядело гробом, перевернутым и подвешенным к потолку. Впечатление портили лишь весело растопыренные рукава скафандра. Обычно к этой штуке привыкают и перестают ее замечать – вроде бы перестают, – но первый симптом неблагополучия у пассажиров всегда одинаков: попытка снять скафандр с аварийного колпака и убрать подальше. Хайдаров брезгливо посмотрел на «гроб», пожал плечами. Совет кураторов безуспешно добивался, чтобы инженеры затянули скафандр шторками, избавив пассажиров от отрицательных эмоций. Инженеры резонно возражали, что каждая лишняя деталь в системе безопасности недопустима. Что будет, если шторка вовремя не откроется?..
Каюта командира была чуть шире остальных – за счет переборки, отодвинутой на двадцать – тридцать сантиметров в кают-компанию. В широкую часть каюты конструкторам удалось втиснуть кресло, а изголовье койки отгородить от двери шкафчиком. В ногах, на броневой стене, помещались репитеры основных ходовых приборов. Каюта была безукоризненно чистой, словно бы покрытой тончайшим слоем лака, только клавиш диктофонного бортжурнала выглядел потертым. Тонко, торопливо посвистывал динамик радиомаяка.
– …Приветствую вас, куратор!
Пассажир номер тринадцать, Константин Савельев, главный врач-диетолог Марса. Хайдаров почувствовал, что его лицо само собой расплывается в улыбке, – диетолог оказался живым воплощением своей профессии. Он был румян, бело-розов, щеки его походили на пончики, а пухлые губы складывались в трубочку, словно он снимал пробу со сладкого блюда. Кивая и улыбаясь, он уютно устроился в кресле и приготовился слушать. Ну и хитрый мужичок! Можно подумать, что в корабле постоянно возникают кураторы со значками члена Совета и Савельев уже попривык с ними толковать о том о сем, а когда не о чем говорить, то и помалкивать… Да, диетолог никак не мог быть субъектом Икс, зато наверняка был сплетником. Уютным таким, всеми любимым: «А вы слышали, коллега? На борту гость, представьте себе!»
«Напрасно я его вызвал, – думал Хайдаров, приятно улыбаясь. – Ну и пончик!» Он сказал:
– На борту «Мадагаскара» происшествие – метеорная атака. Об этом вы осведомлены. Имело место нарушение пассажирской инструкции…
– Ай-ай-ай! – пропел Савельев. – Какое безобразие!
И на Хайдарова пахнуло ванилью. И тут же выяснилось, что Савельев, будучи врачом – космическим врачом! – с многолетним стажем, безукоризненно соблюдает требования инструкции. Он привык следить за своим здоровьем и посему регулярно производит небольшой моцион в башмаках-утяжелителях. «Очень советую, коллега, знаете ли, влияние ослабленной гравитации на организм до сих пор не раскрыто полностью. Да-э-э… Тридцать кругов по коридору – неутомительно и достаточно. Да-э-э… Итак, он делал двадцать третий круг, и прозвучал тревожный сигнал, по которому следовало лечь в амортизаторы, что он и выполнил неукоснительно… Да. К сожалению, атака застала его еще в коридоре, он открывал дверь своей каюты… Что? В коридоре никого не было, ни-ко-го. Вот выйдя на прогулку, он встретил доктора Шерну – конечно, куратор знает его, – известный, известный человек, главный космокуратор станции «Марс-2»… Приятнейший человек! Последнее время – несколько замкнутый. Всегда в одиночестве. Они обменялись парой слов, и доктор Шерна удалился. Кажется, он спешил. Когда это было? Да минут за десять до метеорной атаки…