Он мог быть доволен собою. Сердце стучало ровно и неторопливо, губы оставались влажными. Только было странно. И сквозь людей, сквозь взволнованное, жесткое лицо Такэды, юношескую фигуру Льва Краснова, сквозь матово-черные экраны, просвечивал любимый им склон Большого Чимгана – камни, прозрачные кусты и пасущиеся среди черных теней ослики. Маленькие ушастые ослики, кроткие и смирные. А наверху – снег, и воздух легкий и чуть дымный. Он услышал голос Сперантова:
– Что скажет куратор?
И свой голос:
– Вот в чем вопрос: можно ли определить маневры НО как поведенческие акты?
– Поведение, поведение… – пробормотал физик. – Дорогой куратор, кому судить об этом, как не вам?
– Давайте по порядку, – сказал Хайдаров. – Если факты не объясняются только физикой и другими небиологическими дисциплинами, тогда поведение. То есть первое слово за вами.
Сперантов кивнул, уставил глаза на хайдаровский подбородок.
– Рискну сформулировать: те факты, которые поддаются какому-либо объяснению, можно истолковать как физические. Погоню за «Мадагаскаром» и захват проще всего толковать как поиск гамма-квантов – реактор их излучает. Менее вероятен принцип магнитного поиска. Самым изящным, хотя и еще менее вероятным, представляется поиск массы.
– Самым изящным? – спросила Стоник.
– Коллега, еще бы! – живо отнесся к ней Сперантов. – Объект не имеет собственной массы – раз. Экранирует гравитацию, то есть специфическое поле, свойственное массе, – два. Третья связь с массой – поиск. Поиск массы вписывается в эту картину гармонично и изящно. Принципы малой массы и экранирования измеряемого поля чрез-вы-чайно распространены в измерительной технике. Я не ошибаюсь? – (Кивок в сторону Такэды.) – Благодарю. Почему бы НО не быть целиком измерительной системой с экраном и нуль-массой?
Хайдаров думал: действительно, изящная гипотеза. И снова, как со стороны, услышал собственный голос:
– Действительно, изящная гипотеза. Но – опасная. Так можно и кошку считать измерительно-поисковой системой, настроенной на мышь и потому не обладающей поведением… Мы уже пытались атаковать плазмой.
Такэда подхватил:
– Следовательно, зондирование без взрывов? На телеметрии? Нет возражений?
Сперантов благосклонно кивнул. Возражений ни у кого не было. Один лишь Юнссон молчал, всматриваясь в черные экраны. Такэда окликнул его:
– Тиль! Мы ждем.
– Меня? – встрепенулся Юнссон. – Вот уж придумали! Старый пират, сын греха, всегда готов к абордажу!
– Даю зонды, – сказал Такэда. – Албакай, шлюз!
Отдаленное звонкое звяканье вакуум-насоса стало глухим, бормочущим – откачивался воздух из шлюзовой камеры. Насос опять зазвенел, мигнули лампы, и Албакай доложил: «Готов».
– Включаю кинограмму. Пуск! – сказал Такэда.
Еще раз мигнуло на пульте. Первый зонд ушел с катапульты. Оккам бархатным голосом доложил: «Нет информации».
– Как в банку с тушью, – сказал Такэда. – Воспроизвожу кинограмму.
Старт зонда в замедленной демонстрации выглядел впечатляюще: из люка выплыл протуберанец синего пламени, погас, и стал высовываться обтекатель ракетки, и тут же, в метре-полутора от брони, стал укорачиваться, как в дурном сне. Чернота съедала обтекатель, начиная с трубки Питу. Срезала. Усилием воли Хайдаров заставил себя сменить начало отсчета и понять, что не чернота съедает ракетку, а ракетка уходит в черноту, в НО. Тонет. Действительно, как в банке с тушью. Чернота казалась плотной, как жидкость, зонд вонзался в нее на большой скорости, и – ни всплеска, ни самой крошечной морщинки. Ровным серпом надвигался НО на зонд. Обтекал выступы фото-, фоно-, гамма-, газо– и прочих датчиков. Бомбового отсека. Топливного отсека. Двигателей. Все…
– Он будто отстоит на дистанции, – услышал Николай голос Бутенко.
Такэда что-то проговорил по-японски. Остальные молчали. Спустя несколько длинных секунд Жермен неуверенно сказал:
– Дадим еще, а?
– Наверно, надо еще, – так же неуверенно ответил Краснов.
– Без толку, – сказал Такэда. – Валить добро… в яму…
– Негативный результат – тоже полезен, – срезонерствовал Бутенко.
Хайдаров посмотрел на Стоник. Она сидела в кресле, комочком, и не сводила глаз с Уйма. Юнссон постучал ладонью по пульту:
– Клянусь бородой Эйрика Рыжего! Я пойду в капсуле, говорю вам!
– Куда ты пойдешь? – осведомился Краснов.
– Туда. Пройду насквозь и вернусь.
– А как ты найдешь, где «насквозь»?
– Пойду прямо и до конца.
– А как ты будешь знать, где «прямо»?
– Попробую. Вдруг пройду.
Первый штурман пожал плечами.
– Ну, предположим, пройдешь. А вернешься как? Ощупью?
– Он отстоит на полтора-два метра от корпуса. Стану шарить на газовом движке, спиралью, пока не выскочу между ним и корпусом.
Уйм до сих пор внимательно слушал, перебрасывая взгляд с Краснова на Юнссона. Тут он вмешался – вытянул палец и спросил:
– Намерен пилотировать по акселерометру, так?
– Так, командир. По акселю.
– О-а! Это штука. По акселю можно ходить и год. Возможно, ты разведаешь полезную информацию, но мы ее не получим.
– Ну хорошо, – сказал Юнссон. – Пустите меня на лине. У вас есть суперскаф? Дайте линь, суперскаф, и я пойду.
Легчайшая тень пробежала по лицу Уйма, а Сперантов внезапно оживился:
– Оч-чень толковое предложение! Но почему вы?..
– Моя мысль, мое исполнение, – сказал Юнссон.
– Что вы, что вы! Ручаюсь, все об этом думали. Вы нас опередили.
– Кому идти, в данном случае не важно, – сказал Уйм. – Вопрос – нужно ли идти?.. У нас уже три предложения: зонды, капсула и суперскафандр. Что еще можно предложить?
Юнссон дернул плечом. Эк ему неймется, подумал Хайдаров.
– Можно капсулу на тросе, – сказал Такэда. – Дистанционное управление. Видеоканал. Никакого риска.
– Проводное дистанционное? – спросил Юнссон. – А коаксиальный кабель есть у тебя?
– Есть.
– Десять метров?
– Шестьсот пятьдесят, – невозмутимо сказал Такэда.
– Клянусь шкотами и брасами! Откуда, о сын скопидома? Тебе же положено пятьдесят!
– О, значит – семьсот, – легко сказал Такэда. – О штатном кабеле я забыл. Семьсот метров. Сойдет? Тросом состыкую на километр.
Теперь все, кроме Марты Стоник, уперлись глазами в Такэду. Уйм тихо переспросил:
– Семьсот метров, Киоси? Не шутишь? Где?
– В анкерной кладовой, мой командир.
– Пойдем…
Странное, странное ощущение появилось у Хайдарова. Будто стальная лента – спиральная, вроде пружины для старинных стенных часов, которые он в детстве разобрал и безнадежно испортил и в которых самое сильное впечатление произвела на него именно упругая, длинная, свернутая в плоскую спираль пружина, – да, такая вот штука незаметно обвила его сердце – в какой-то момент, который он упустил. Здесь, в уюте рубки, где все еще припахивало вишневым компотом, не ощущалась неистовая стремительность, с которой «Остров Мадагаскар» уносился по вытянутой кометной орбите прочь от Солнца. Уносился, закованный в черное облако Неопознанного. Уносился, потеряв связь с миром, даже со звездами, вечными и неподвижными, и только манипуляции Оккама с платформами и волчками инерциального курсографа позволяли видеть этот путь и ощущать эту скорость. Двадцать два километра в секунду, восемьдесят тысяч – в час, два миллиона – в сутки… Так мчался «Мадагаскар», как бы устремившись назад, к Марсу, отчаянно мигая всеми излучателями, от стояночных огней до радиотелескопа, и люди в рубке ощущали это движение лишь как боль в сердце.
Но пружина разжалась. Маленький квадратный японец погрузил на корабль сколько-то метров кабеля, не взявши из земного цейхгауза еще чего-нибудь, предписанного инструкцией, – запасного моторчика к электрической мороженице или гидравлического стропа для причаливания санитарной капсулы. И теперь можно выйти за пределы Неопознанного, дать сигнал, и помощь придет…
– Пойдем! – приказал Уйм.
Чмокнула дверь в кают-компании. Такэда и Уйм выскользнули в темный проем – оставшиеся посмотрели вслед, отвели глаза. Бутенко эпически-спокойно проговорил:
– Время пассажирского завтрака. Лев Иванович, могу я разослать завтрак, либо ускорения вновь превысят допустимые?
Юнссон хлопнул себя по бедру:
– Ускорения? Так нечем их давать, твои ускорения!
– Но возможно, наш первый инженер припрятал несколько тонн рабочего тела, – отозвался Бутенко. – Я даже уверен.
– Ладно, корми, – сказал Краснов. – Только не усердствуй.
– Пассажиры, внимание! – заговорил Бутенко. – Прошу приготовиться принять завтрак. Внимание! Сохраняется положение номер один. Колпаки можно поднять, из амортизаторов не подниматься.
– Ксаверы, тебе помочь? – спросил Хайдаров.
– Не надо помогать, невесомость… – буркнул врач, выплывая в кают-компанию. Было слышно, как он открыл дверцу промежуточной кладовой, вытащил контейнер с завтраками и, щелкнув карабином, прицепил его к лееру, натянутому вдоль коридора. Затем он всунулся в рубку, вручил Жермену – ближнему к двери – мешок с завтраками для гостей и команды и горделиво выплыл из рубки, словно выступая на вышколенном коне впереди гусарской роты.
– Пистолет!.. – восхищенно проговорил Юнссон.
– Человек без нервов, – сказал Жермен. – Ловите, дамы и господа…
– Он действительно человек без нервов? – спросила Марта, подхватывая на лету двойную тубу.
– Не принуждайте меня к разглашению профессиональной тайны, – сказал Жермен.
– Куда они запропастились, клянусь мартин-гиком? – крикнул Юнссон. – Эй, на верхней палубе, малыш! Принести тебе завтрак?
– Благодарю, я сыт, – ответил бас Албакая. – Скажите, Тиль, что значит «мартин-гик»?
– А какая-то деревяшка. – Юнссон простодушно ухмыльнулся. – Проклятая деревяшка на проклятых парусниках, которые бороздили океаны, когда земля была молодой и красивой.
– Жаль, что вы не знаете, – сказал Албакай.
– Если вам интересно… – послышался голос Сперантова.