— Вранье это, вранье! — крикнул я и задохся. — Вранье-е!..
«А-о-о!» — ответило эхо и стало перекатываться. Крик метался вокруг, гудя на стенках пузыря.
— Этот заяц дрессиро-ованный, — выговорил я. — А вы нездо-оро… — Почему-то я стал заикаться. На букве «о».
— Вдохни три раза глубоко и потряси головой, — сказал Сурен Давидович. — Девятиугольнику пора на патрулирование, а ты отдохни пока.
Как Девятиугольник поскакал на свое патрулирование, я еще видел: он прыгал чуть боком, занося задние лапы вперед головы, и любопытно блестел выкаченным глазом. Скрылся на подъеме, потом уже вверху подпрыгнул свечкой и сгинул. И у меня тут же начало мутиться в глазах, все исчезло, сойдясь в одну точку. Очнулся я лежащим на сыром овражном песке, а рядом со мною сидел на корточках Сур.
Пришельцы
Я сел. Сурен Давидович аккуратно устраивал в кармане куртки небольшой зеленый ящичек. Уложил, застегнул «молнию» и спросил:
— Скажи, тебе лучше по самочувствию? (Я кивнул: лучше.) Замечательно! Я ведь хочу тебе добра, а сейчас открываются блестящие возможности для тебя…
Я снова кивнул. Я чувствовал себя неуклюжим и спокойным, как гипсовая статуя, что ставят в парках. Сурен Давидович это заметил и прихлопнул ладонями — верный признак удовольствия.
— Скажи, ты понял насчет пришельцев?
— Не понял.
— Опять не понял! Спроси, я объясню… Не понимает! — Он пожал плечами.
— Конечно, — сказал я. — Если я придумаю, будто я — не я, а вовсе киноартист или Петр Первый, вы тоже не поймете.
Тогда он мне и объяснил сразу все. Ну, вы знаете. Как они выдумали машинки для записи сознания, стали бессмертными, а их тела умирали, и поэтому они двинулись в Космос за телами. Он сказал, что корабль Десантников совсем маленький. В него помещается несколько сотен кристаллических записей размером с крупнокалиберную пулю. В большом же корабле, для переселенцев, их помещается несколько миллионов, и такие корабли спустятся на Землю. Они так уже делали много раз — захватывали чужие планеты. Без выстрела. Они просто подсаживали в каждого «дикаря» сознание одного из своих. Для Земли приготовлено как раз три миллиарда кристаллических записей. По количеству людей.
Не путайте мои приключения со Степкиными. Он уже знал про «вишенки», а я — нет. Сурен Давидович называл их «Мыслящими». Он говорил, говорил… Может быть, пришельцу, который сидел в его мозгу, хотелось выговориться. Я слушал и с жуткой ясностью представлял себе зеленые корабли, летящие в черной пустоте. Не такие, как десантный, — огромные. Они расползались по всей Галактике, без экипажей, без запасов воды и пищи. Даже без оружия. Только у Десантников было оружие. А большие корабли шли, набитые кристаллическими записями, «Мыслящими» этими, как мухи, несущие миллионы яичек. Корабль Десантников отыскивал для них подходящую планету, спускался и выбрасывал «посредник». Понимаете? Некому было даже выйти наружу. Вылетал робот и неподалеку от корабля оставлял замаскированный «посредник». У нас его замаскировали под пень. И первый, кто случайно подходил к нему, становился первым пришельцем. Как этот несчастный заяц. Он просто подскакал к «посреднику», и — хлоп! — в него пересадили кристаллическую запись Десантника девятого разряда. Он стал одним из Девятиугольников. А под утро на пень набрел Федя-гитарист.
«Так был я всюду — везде, — слышал я странную, слитную речь. — Тысячелетия мы шли по Космосу. Сотни, сотни, сотни планет!»
Потом он замолчал, а я сидел съежившись, и было очень холодно. Озноб вытекал из меня в жаркий, стоячий воздух оврага. Я знал, что вокруг тепло, и ощущал теплую, твердую поверхность, на которой сидел, и теплый, плотный песок под ногами, и жар, излучаемый кораблем. Но я замерзал. У меня в глазах был черный, огромный, ледяной Космос, и в нем уверенно ползущие огни кораблей. С трудом я пошевелил губами:
— Какой у вас вид на самом деле?
Он сказал:
— Тебе будет непонятно. Нет «на самом деле».
Я пожал плечами и спросил:
— Как вас зовут?
— Квадрат сто три. Такие имена у Десантников. «Квадрат» — я Десантник четвертого разряда. «Сто три» — мой номер в разряде. Квадрат сто три.
— А настоящего имени у вас нет?
— Мы служим Пути. Наша работа — готовить плацдарм для больших кораблей. Они приходят — мы уходим. Пятьсот — семьсот тел, которые мы временно занимаем, освобождаются, и их берут переселенцы. Мы уходим дальше, высаживаемся на другой планете, с иными языками, на которых нельзя произнести имени, свойственного предыдущей планете…
— Погодите, — сказал я. — У вас что, нет своего языка? Есть? А как вас звать на вашем языке?
— Квадрат сто три. Объясняю тебе: я — Десантник. Мы не носим настоящих имен.
— Погодите… На своей планете тоже?
Он хрипло рассмеялся.
— Когда наступит ночь, посмотри вверх. Выбери любую звезду и скажи нам: «Это ваше солнце!» Мы ответим: «Может быть».
Я почему-то кивнул, хотя и не понял его слов. Потом все-таки переспросил, почему любая звезда может оказаться их солнцем.
— Мы не знаем, откуда начался Путь, — ответил он.
— Не знаете? Как это может быть?
— Космос огромен. Путь начался, когда звезды еще были иными. Путь велит нам смотреть вперед.
Он говорил равнодушно, будто о гривеннике, потерянном из дырявого кармана, и меня это поразило. Сильнее всего остального. Я получил масштаб для сравнения: планета дешевле гривенника! А я? Наверно, как гусеница под ногами. Захотели — смахнули с дороги, захотели — раздавили. И не захотели, а просто не заметили. Разве мое тело им понадобится под Мыслящего.
И я замолчал. Хоть режьте, буду молчать и все равно удеру. А если вы захватите всю Землю, уйду на край света, и вы до меня не доберетесь.
Так я решил и повернулся спиной к Квадрату сто три. Больше я не звал его Суреном Давидовичем. Баста.
Он заговорил снова — я молчал. Но тут прикатился заяц Девятиугольник, вереща Нелкиным голосом:
— Дрянь, дрянь, собака! Понимает о себе много! Уф! Она околачивается у прохода, Квадрат сто три.
Квадрат быстро пошел наверх. Я выждал минуту. Заяц опять таращился на меня и подпрыгивал. А когда я встал и попробовал уйти, корабль ослепил меня лучом. Заяц предупредил:
— Сидел бы ты, щенок… Лучемет головешки от тебя не оставит…
Я сел и на всякий случай прижался спиной к кораблю — туда луч не достанет… Я помнил, как Девятиугольник требовал, чтобы меня пристукнули. Все-таки я хотел жить и выбраться отсюда.
А заяц тряс ушами — смеялся.
…Я закрыл глаза и вообразил, будто сплю, лежа в своей кровати у открытого окошка. Сейчас зазвонит будильник, я проснусь, мать накормит меня завтраком. Пойду в школу, высматривая по дороге Степана, а на ступеньках универмага будет совершенно пусто, и сегодняшний день ничем не будет отличаться от всех весенних дней.
— Собака ушла, — сказал заяц. — Квадрат сто три возвращается. — Он подпрыгнул несколько раз, все выше и выше, и начал расписывать, какая страшная была собака.
В породах он, понятно, ничего не смыслил. По описанию получалось — дог. Огромная, с короткой шерстью, светло-серая. Морда квадратная, тупая. Хвост длинный, юный, как змея, — тут зайца передернуло. Я злорадно спросил:
— Боишься собак, гаденыш?
Вернулся Квадрат сто три, прогнал зайца на патрулирование. А мне приказал:
— Алеша, твой микрофон! — и подставил руку.
Я выплюнул в нее «слизняк». Квадрат сто три небрежно опустил его в карман и пошел следом за зайцем. Я не мог удрать, для того у меня и отобрали эту штуку — она служила пропуском в «зону». Остался в проклятом пузыре и мог молчать, сколько мне было угодно.
Допрос
Я отполз от корабля, забился в моховые кочки под откос и там лежал. Слышал, как вернулся Квадрат сто три. Потом ухо, прижатое к земле, уловило чужие шаги. Они дробно простучали по откосу и стихли поблизости. А мое тело отказывалось двигаться. Веки не хотели подниматься… Решайте свои дела без меня, я полежу, здесь мягко. На свете два миллиарда больших людей. Что вы привязались, почему я обязан заботиться и где это сказано, что один мальчишка на огромной Земле обязан и должен? У вас армии, ракеты. Кидайте сюда ракеты, и пусть все кончится, я согласен. Не хочу подниматься.
…Еще шаги. Что-то тяжело ударилось о землю. Потом голоса. Опять Киселев — Угол третий! Он говорил где-то поблизости…
Пусть. Меня это не касается. Слышать не хочу их разговоров. Я один, мне еще четырнадцати нет, сопротивлялся я. И вдруг над лесопарком затрещал самолетный мотор. Звук приблизился, стал очень сильным, загрохотал и умчался.
— Зашевелились…
Это сказал плотный человек, седой, важный. В Тугарине я его никогда не видел. Он восседал на плите корабля, подтянув на коленях дорогие серые брюки, а пиджак держал на руке. Рядом примостился Федя-гитарист. Вертя головой — шнур бластера, видимо, резал ему шею, — он проговорил:
— Еще девяносто пять минут. Придется драться, Линия восемнадцать?
Седой неторопливо ответил:
— Потребует служба — будем принимать меры. Решим вопрос. — Он выпятил губы и искоса взглянул на Киселева. — Самочувствие-то как, Угол первый?
Я подумал, что Линия — большой начальник у Десантников и путает их имена. Наш завуч, например, старается каждого ученика звать по имени и всегда путает. Но Киселев не поправил седого. Пожал плечами и стал отряхивать песок с брюк и рубашки.
— Да-а, начудил Угол третий, начудил… — сказал седой.
— Отличный, проверенный Десантник, — вступился Киселев. — Это обстановка. Абсолютно!
— Мне адвокатов не надо, Угол первый, — сказал седой. — Утечка информации, — он загнул толстый палец, — утрата оружия да еще история с Портновым. Мало? О-хо-хо… За меньшее Десантников посылают в распылитель!
Я даже заморгал. Утечка информации — понятно, Анна Егоровна доехала до района. Вот почему самолеты летают, у-ру-ру! Оружие — тоже понятно. Это бластер, который мы увезли из подвала и который сейчас лежит у самого входа в «зону». Какая-то «история с Портновым» меня не интересовала. А вот почему Киселев сменил номер?..