— Пошевеливайтесь уже! А ну быстрей, быстрей!
— Мы стараемся, Вашество! — откликнулся слабый голосок.
Девочка увидела семенящую цепочку кобольдов, нагруженных толстыми мешками. Кожа крохотных существ отдавала серо-зелёным цветом, а сами они выглядели бесконечно несчастными. Возможно, отчасти выглядели они так из-за солнечного света, — ведь кобольды любят тьму своих пещер, — но Чармейн полагала, что дело всё же в истощённых силах и болезненности. Они устало шаркали ногами. Один или двое заходились в кашле. А самый последний в веренице оказался настолько плох, что бессильно рухнул на землю, выронив мешок. На белой дорожке засверкала россыпь золотых монет.
Появился бесцветный джентльмен. Он подошёл к лежащему кобольду и принялся пинать его. Не сильно и без злобы, а механически и монотонно, будто пытался заставить работать сломавшийся прибор. Кобольд приподнялся, стал собирать разбросанные монеты и, когда подобрал все до единой, вновь взвалил мешок на плечи и шатаясь встал на ноги. Бесцветный джентльмен прекратил пинать его и подошёл к принцу Людовику.
— Золота в этот раз совсем немного, — доложил он принцу. — Скорее всего, последняя ходка. У них в сокровищнице больше нет денег, если только король не решится продать свою библиотеку.
— Он скорее умрёт, чем расстанется с ней, — во всё горло рассмеялся принц Людовик, — и меня, конечно же, очень устроит подобный вариант. Придётся теперь подумать, где бы нам ещё разжиться деньжатами. Замок Радости стремительно богатеет.
Он посмотрела на плетущихся кобольдов.
— Пошевеливайтесь там! — прикрикнул принц. — Я ещё должен поспеть к чаю в королевский дворец.
Бесцветный джентльмен кивнул и направился к кобольдам, готовый в любую минуту пнуть кого-нибудь из них. Кронпринц ждал.
— Попомни моё слово, — сказал он, — как только стану королём, в жизни больше не съем ни единой оладьи с маслом!
Кобольды, завидев идущего к ним бесцветного джентльмена, заторопились и заспешили пуще прежнего. Казалось, прошли годы прежде, чем процессия скрылась из виду, и затихли последние шуршащие шаги. Чармейн крепко сжимала кипящую от злости Бродяжку, готовую вот-вот вырваться и броситься следом за вереницей кобольдов. Девочка повернулась к Тимминзу и удивлённо спросила:
— Почему вы молчали об афёре принца? Почему не рассказали о ней хотя бы волшебнику Норланду?
— Нас никто не спрашивал, — уязвлено ответил кобольд.
«Естественно, никто не спрашивал! — размышляла Чармейн. — Теперь понятно, почему лаббок хотел посеять раздор между кобольдами и двоюродным дедушкой Уильямом! Он боялся, что однажды волшебник непременно спросит их. И двоюродный дедушка Уильям обязательно бы расспросил кобольдов, если бы не болезнь.» Девочка ещё раз с облегчением подумала о смерти лаббока. Если лаббок и правда приходился принцу Людовику родителем, как говорил Тимминз, то, скорее всего, он собирался убить принца, едва тот взойдёт на престол, чтобы единолично править всей Верхней Норландией. В тот раз, на лугу, лаббок сказал ей примерно то же самое. «В любом случае, лаббок мёртв, а вот принц Людовик здравствует и творит, что хочет, — проносилось в голове Чармейн. — Я просто обязана рассказать всё королю.»
— Похоже, туго приходится тем кобольдам, — заметила девочка.
— Верно, — кивнул Тимминз. — Но они до сих пор не попросили о помощи.
«И, конечно же, тебе в голову не придёт помочь им, пока они попросят, — мысленно ответила Чармейн. — Просто невозможно! Умываю руки, пусть сами разбираются!»
— Не мог бы ты показать мне дорогу домой? — обратилась она к Тимминзу.
Он немного поколебался, а затем проговорил:
— Думаешь, огненный демон обрадуется знанию, что королевское золото уходит в Замок Радости?
— Да, — кивнула Чармейн. — Или его семья обрадуется.
Глава пятнадцатая,в которой похищают Блика
Тимминз с неохотой отправился в обратный, долгий и извилистый, путь и проводил Чармейн до выхода из пещеры. Там он остановился, произнёс бодрым голосом: «Дорогу дальше ты и так знаешь», — и исчез.
Но девочка вовсе не знала дороги дальше. Она стояла рядом с конструкцией, которую Тимминз назвал парящими санями, размышляя, что же делать дальше. Кобольды не обращали на неё внимания и, не отрываясь, красили, вырезали, обивали. В конце концов, Чармейн опустила собачку наземь и сказала:
— Бродяжка, будь умницей, покажи мне путь до дома двоюродного дедушки Уильяма.
Собака с готовностью потрусила прочь. В скором времени Чармейн серьёзно засомневалась в навигаторских способностях Бродяжки. Собачка семенила впереди, а девочка шла следом; они поворачивали налево, а потом направо, и снова направо — казалось, они будут идти так всю жизнь. Чармейн погрузилась в размышления об открытии, сделанном у Замка Радости, так что несколько раз не уследила, куда повернула Бродяжка. Девочка стояла в кромешной темноте и звала: «Бродяжка! Бродяжка! Ты где?», — и собачка находила её. Они шли уже приличное время, Бродяжка начала ковылять и тяжело дышать, высовывая свой язык всё ниже и ниже. Девочка хотела было взять её на руки, но решила, что тогда они точно не доберутся до дома. Чтобы подбодрить собачку и себя, Чармейн принялась говорить вслух.
— Бродяжка, я просто обязана рассказать Софи о случившемся. Она, наверняка, уже переживает за Кальцифера. И как можно скорее нужно рассказать королю о Замке Радости и золоте. Но, если я отправлюсь во дворец как только вернусь домой, то, скорее всего, наткнусь там на принца Людовика, который с притворством будет хвалить масляные оладьи. И почему он не любит их? Просто замечательные оладьи! Наверно, потому что он лаббокин. Нет, я не осмелюсь говорить при нём. Мне следует подождать до завтра. Как думаешь, когда принц Людовик уедет? Сегодня вечером? Король сказал, чтобы я пришла через два дня, так что принц должен уехать до завтра. Если завтра я приду пораньше, то успею сперва переговорить с Софи… Вот чёрт! Совсем забыла. Кальцифер ведь говорил, что они хотят притвориться, будто покинули дворец, а значит, я могу и не найти Софи. Ох, Бродяжка, что же мне делать?
Чем больше Чармейн рассуждала, тем меньше она понимала, как же ей дальше быть. В конце концов, девочка устала говорить и молча плелась за тусклым светлым пятнышком, громко сипящим, но упорно чапающим вперёд. Бродяжка навалилась на очередную дверь, и они очутились в гостиной двоюродного дедушки Уильяма. Собачка заскулила и повалилась на бок, часто-часто дыша. Чармейн выглянула в окно — вечернее солнце красило лепестки гортензии в розовый и фиолетовый цвета.
«Мы проходили целый день! — подумала девочка. — Неудивительно, что Бродяжка выбилась из сил, а мои ноги вот-вот отвалятся! Питер, должно быть, уже дома. Ох, надеюсь, он приготовил ужин.»
— Питер! — позвала она.
Ей никто не ответил. Чармейн подхватила Бродяжку и отправилась на кухню. Собачка слабо лизнула её руку в знак благодарности, потому что сама она уже не могла ступить ни шага. За кухонным окном виднелись розово-белые зигзаги белья, развевающегося в лучах заходящего солнца. Питера не оказалось ни на кухне, ни во дворике.
— Питер? — ещё раз окликнула девочка.
Тишина. Чармейн вздохнула. Очевидно, что Питер так и не нашёл обратной дороги, и одному богу известно, где он сейчас блуждал.
— Слишком много разноцветных резинок! — бормотала девочка, снимая с очажной полки миску с собачьей едой. — Глупый мальчишка!
Чармейн слишком устала, чтобы готовить ужин. Когда Бродяжка опустошила две миски и вылакала всю воду, которую девочка принесла из ванной, Чармейн пошла в гостиную и заказала чай к полднику. Затем ещё один. А потом утренний кофе. Девочка подумала было сходить на кухню за завтраком, но ноги не желали слушаться. Тогда она подняла книжку с пола и стала читать.
Через час или два девочку разбудила Бродяжка, запрыгнувшая к ней на диван.
— Вот ведь! — недовольно пробурчала Чармейн. Она сонно встала и отправилась в спальню, где заснула, как убитая, забыв умыться, раздеться и даже снять очки.
Проснувшись утром, девочка услышала шум воды в ванной комнате, затем шаги и звуки открывающихся и закрывающихся дверей. Питер вернулся. «Ну и шуму от него, — подумала Чармейн. — Носится бодрячком — мне бы так.» Она помнила, что сегодня непременно должна попасть во дворец. Девочка вздохнула и нехотя поднялась с кровати. Откопав и надев свой последний приличный и свежий наряд, Чармейн отправилась в ванну, где так долго и тщательно умывалась и заплетала волосы, что Бродяжка с беспокойством заглянула к ней.
— Да. Завтрак. Я помню, — обратилась к ней девочка. Она подхватила собачку и по дороге на кухню призналась ей: — Кого я по-настоящему боюсь, так это бесцветного джентльмена. По-моему, он куда хуже принца.
Чармейн пихнула дверь ногой, повернула налево и, очутившись на кухне, замерла от неожиданности.
За столом восседала какая-то незнакомая женщина и преспокойно завтракала. Одного взгляда на неё хватило, чтобы понять — очень энергичная женщина. Энергия так и сквозила в её манерах, сильных узких руках и отражалась на точёном загорелом лице. Она деловито расправлялась с высокой стопкой блинчиков, политой сиропом, и хрустящим поджаренным беконом.
Чармейн неотрывно глядела как на незнакомку в пёстрых одеждах, так и на аппетитные блинчики. На женщине было яркое, хотя и немного выцветшее платье с воланами, а голову покрывал лёгкий разноцветный шарф, скрывавший густые вьющиеся волосы. Она оторвалась от завтрака и уставилась на Чармейн.
— Кто вы? — удивлённо спросила девочка.
— Кто ты? — одновременно с ней спросила женщина, дожёвывая бекон.
— Чармейн Бейкер, — представилась Чармейн. — Я присматриваю за домом двоюродного дедушки Уильяма, пока сам он у эльфов на лечении.
— Прекрасно, — проговорила женщина. — Я рада, что он хоть кого-то здесь оставил. Я беспокоилась, что тут с Питером лишь маленькая собачка. Кстати, что-то она слишком раскормленная. Собаки недолюбливают Питера. Он ещё спит?