Я пошел домой, поставил бутылки в холодильник, но дьявол попутал меня, когда я закрывал дверцу, я не сдержался и выпил стакан ракы на голодный желудок, как лекарство. Потом пошел к Нильгюн. Она тоже ждала меня, чтобы погулять. Ее волосы и страницы книги развеваются по ветру. Я сказал ей, что в квартале смотреть не на что. Мы решили покататься на машине. Я поднялся наверх за ключами, тетрадь свою тоже захватил, а с кухни взял бутылки с пивом и ракы, бутылку воды и открывалку. Увидев, что я набрал, Нильгюн посмотрела на меня так, будто она тоже хочет выпить со мной, потом сбегала, принесла радио. Машина со стоном и кашлем завелась. Мы медленно проехали в толпе людей с пляжа, и, когда выезжали из квартала, вдалеке, на горизонте, беззвучно ударила молния. Гром до нас донесся гораздо позже.
Я спросил: «Куда поедем?» – «В этот твой караван-сарай, где жили зачумленные, – ответила Нильгюн. – В страну чумы». – «Я не уверен, существовало такое место или нет», – заметил я. «Ну вот и хорошо, – сказала Нильгюн, – поедешь, посмотришь, решишь окончательно». – «Решишь окончательно», – задумался я, как вдруг она добавила: «Или ты боишься что-либо решать окончательно?» – «Истории, рассказанные во время чумы…» – пробормотал я. «Ты читаешь какой-то роман?» – спросила Нильгюн удивленно. «Знаешь, – ответил я, волнуясь, – эта мысль о чуме постепенно начинает занимать все мои мысли. Вчера ночью я вспомнил, что где-то читал, что после того, как Кортес с таким маленьким войском нанес поражение ацтекам и захватил Мехико-Сити, была чума. Когда в городе началась эпидемия чумы, ацтеки решили, что Бог на стороне Кортеса». – «Ну и очень хорошо, – ответила Нильгюн. – Ты тоже узнаешь, что у нас была чума, свяжешь это с другими событиями и будешь изучать все это». – «А если ничего такого не было?» – «Тогда не будешь!» – «А если не буду, тогда что мне делать?» – «Ты всегда будешь делать то, что делаешь. Будешь изучать историю». – «Я боюсь, что теперь не смогу ее изучать». – «Почему ты не хочешь верить, что ты можешь быть хорошим историком?» – «Потому что я знаю, что в Турции не может ничего хорошего получиться». – «Неправда, дорогой». – «Нет, правда, пойми это наконец; такая у нас страна. Дай мне ракы». – «Не‑е‑ет. Смотри, как здесь красиво. Коровы. Коровы тети Дженнет, помнишь про тетю Дженнет?» – «Коровы!!! – взорвался я вдруг. – Чертовы тупые коровы! Заурядности! Черт бы их всех побрал!» Затем я расхохотался, но, наверное, смех мой звучал не очень естественно. «Ты ищешь повод, чтобы махнуть на себя рукой, правда?» – спросила Нильгюн. «Ищу. Дай-ка мне ракы!» – «Почему ты хочешь махнуть на себя рукой? Ведь у тебя нет никаких причин, – сказала Нильгюн. – Разве тебе себя не жалко?» – «А чего жалеть? Чем я отличаюсь от множества других людей, махнувших на себя рукой?» – «Сударь, вы же такой ученый человек!» – насмешливо произнесла Нильгюн. «На самом деле тебе хочется сказать это серьезным тоном, но ты не можешь решиться, правда?» – «Да, – решительно согласилась на этот раз Нильгюн. – Да. Почему нужно махнуть на себя рукой без всякой причины?» – «Так ведь не без причины, – ответил я. – Когда я махну на себя рукой, я стану счастливым. Я стану настоящим тогда». – «Ты и сейчас настоящий», – не очень уверенно сказала она. «Я только стану настоящим. Понимаешь? Я сейчас не настоящий! Человек, который судит сам себя, который каждое мгновение спрашивает с себя за все, не сумеет быть настоящим в Турции, обязательно сойдет с ума. Чтобы в Турции не сойти с ума, нужно плюнуть на себя. Так ты дашь мне ракы?» – «Бери!» – «Наконец-то! И приемник свой включи!» – «Тебе нравится строить из себя старшего брата». – «Я ничего из себя не строю. Я такой и есть. Я турок!» – «Куда ты едешь?» – «На холмы, – ответил я, внезапно заволновавшись. – Куда-нибудь, откуда нам будет лучше всего видно всё. Всё вместе…» – «Что – всё?» – «Может, если я увижу всё вместе и сразу…» – «Может быть – что?» – спросила Нильгюн, но я не ответил.
Я молчал, мы молчали, поднимаясь на холм перед домом Измаила. Я свернул на дорогу в сторону Дарыджи и, проехав мимо кладбища, выехал за цементной фабрикой на старую, земляную дорогу, и мы, качаясь, поднялись на холм, размытый дождевой водой. Когда мы поднялись, начал накрапывать дождь. Я развернул «анадол» к равнине, и мы, как подростки, которые приезжают сюда поздно ночью из Дженнет-хисара на машинах целоваться и забывать, что они живут в Турции, тоже сидели в машине и смотрели: берег с изгибами, тянувшийся от Тузлы до Дженнет-хисара, фабрики, курортные поселки, санатории банков, редеющие оливковые рощи, черешневые сады, сельскохозяйственная школа, луг, где умер султан Фатих, баржа на море, деревья, дома, тени, – все постепенно скрывалось под пеленой дождя, подступавшего к нам из Тузлы. Мы видели белое пятно грозы на поверхности моря, чуть дрожа приближавшееся к Дженнет-хисару. Я вылил себе в стакан остатки со дна бутылки и выпил.
«Ты окончательно испортишь себе желудок!» – проворчала Нильгюн. «Почему меня жена бросила, как ты думаешь?» – спросил я. Наступила недолгая пауза, а потом Нильгюн осторожно сказала, смущаясь: «Я думала, что вы расстались, потому что оба хотели этого». – «Нет, это она меня бросила. Потому что я никак не мог дойти туда, куда она хотела… Должно быть, она поняла, что я стану заурядным». – «Нет, дорогой мой!» – «Да-да, так, – сказал я. – Смотри, какой дождь!» – «Не понимаю». – «Что? Дождь?» – «Нет», – ответила Нильгюн очень серьезно. «Ты знаешь, кто такой Эдвард Дж. Робинсон?» – «Кто?» – «Актер, двойника которого я видел в Турции. Мне надоела двойная жизнь. Понимаешь?» – «Нет». – «Поймешь, если выпьешь. Почему ты не пьешь? Ты думаешь, что алкоголь – это символ слабости и поражения, да?» – «Нет, я так не думаю». – «Думаешь, я знаю, думай. А я ведь сдаюсь…» – «Но ты еще даже нигде и ни с кем не сражался», – заметила Нильгюн. «Я сдаюсь потому, что не могу жить, имея две души. С тобой бывает такое иногда? Иногда мне кажется, что я – это два человека». «Нет! – ответила Нильгюн. – Никогда не бывает». «А со мной бывает, – проговорил я. – Но я уже решил, теперь не будет. Я стану одним человеком, единым цельным здоровым человеком. Мне нравится то, что показывают по телевизору забитые едой холодильники, рекламы ковров, мои студенты, которые, подняв руку в классе, спрашивают: профессор, мы можем начать отвечать на вопросы со второго, страницы газет и журналов, пьяные и целующиеся люди, реклама учебных курсов и колбасы, развешанная по автобусам. Ты поняла?» – «Немного», – грустно ответила Нильгюн. «Если тебе скучно, то я замолчу». – «Нет, что ты, мне интересно». – «Будет жуткий ливень, правда?» – «Да». – «Я запьянел». – «От такого количества не пьянеют». Я взял одну из пивных бутылок, открыл и, глотая из горлышка, спросил: «А ты что думаешь сейчас, когда смотришь на все сверху?» – «Так всего же не видно…» – радостно ответила Нильгюн. «А если бы ты могла увидеть всё? В „Похвале глупости“ я прочитал такую мысль: если бы кто-нибудь поднялся на Луну, посмотрел на мир и в один миг увидел всё, всё движение мира, что бы он подумал?» – «Наверное, подумал бы, как все запутанно». – «Да, – ответил я и внезапно вспомнил: – Представь этот хаос, и всё покажется запутанным…» – «Чье это?» – «Ахмеда Недима![67] – ответил я. – Тахмис[68] газели[69] „Радость“. Как-то прочел случайно, и мне запомнилось». – «Прочти еще раз!» – «Да я не очень хорошо помню. Памяти-то нет! И вообще я читаю Эвлию. По-твоему, почему мы не такие, как он?» – «Какие?» – «У этого парня, Эвлии, только одна душа. Ему удается быть самим собой. А мне – нет. А тебе?» – «Не знаю», – ответила Нильгюн. «Ах, – вздохнул я. – Какая ты ос‑то-рож‑ная! Боишься сделать шаг за рамки книг. Молодец, верь, верь! Они тоже верили, верят… Но однажды не смогут верить. Смотри, и фабрика уже под дождем. Какое странное место этот мир!» – «Почему?» – «Не знаю… Тебе со мной скучно?» – «Не-ет!» – «Надо было Реджепа взять с собой». – «Он не поехал бы». – «Да, он стесняется». «Я очень люблю Реджепа», – сказала Нильгюн. «Квилп!» – «Что?» – «Коварный карлик из одного романа Диккенса…» – «Братец, ты безжалостный». – «Вчера он, кажется, собирался спросить меня о чем-то по истории Юскюдара!» – «И о чем же он спросил?» – «Так и не спросил! Как только он произнес „Юскюдар“, мне вспомнился Эвлия Челеби, и я проговорил: „сей Юскюдар – искаженное от «Эски Дар», «Старые ворота» – на самом деле открытые ворота тюрьмы“». – «А он что сказал?» – «Кажется, он понял только „старые ворота“, смутился и замолчал, Квилп! Но смотри, что он сегодня мне показал!» – «Ты очень безжалостный!» – «Список, написанный дедом!» – «Нашим дедушкой?» – «Список того, чего у нас в Турции неоправданно много, и того, чего у нас нет, непонятно почему». Я потянулся к своей тетради и достал его оттуда. «Откуда взялась эта бумага?» – «Говорю же, Реджеп дал! – повторил я и прочел: – „Наука, шляпа, живопись, торговля, подводная лодка…“» – «Что?» – «Это список того, чего у нас нет…» – «Помнишь, у Реджепа есть племянник Хасан!» – «Нет!» – «Этот Хасан меня преследует, братец!» – «Прочитать список?» – «Я говорю, что он ходит за мной». – «Зачем ему за тобой ходить?.. Подводная лодка, фабриканты, искусство живописи, водяной пар, шахматы, зоопарк». – «Я тоже не понимаю…» – «Ты же из дома не выходишь, как он может тебя преследовать… Фабрика, профессор, дисциплина. Правда, смешно?» – «Смешно!» – «Нет! Трагично!» – «Да ладно тебе! Каждый раз, когда я возвращаюсь с пляжа, – Хасан следом за мной». – «Может, он подружиться хочет». – «Да, он так и сказал!» – «Ну вот видишь! Тогда слушай. Смотри, как много лет назад человек подумал и написал о том, чего нам не хватает. Слушай». – «Так скучно!» – «Что скучно? Зоопарк, фабрика, профессор… по-моему, сейчас уже достаточно профессоров, потом дисциплина, математика, книга, принцип, тротуар, и тут он другой ручкой приписал – страх смерти, осознание незначительности, затем консервы, свобода…» – «Хватит, брат!» – «Еще надо добавить: гражданское общество. Наверное, он в тебя влюблен». – «Может быть». – «А вот то, чего у нас неоправданно много: люди, крестьяне, чиновники, мусульмане, военные, женщины, дети…» – «Мне не смешно». – «…кофе, протекции, лень, наглость, взятки, инертность, страх, уличные носильщики…» – «Он, кажется, даже демократом не был». – «…минареты, балкончики на минаретах, кошки, собаки, гости, друзья-приятели, постельные клопы, клятвы, растяпы, попрошайки…» – «Хватит!» – «…чеснок, лук, слуги, ремесленники… всего этого слишком много…» – «Хватит!» – «…маленькие лавочки, имамы…» – «Ты все выдумываешь!» – «Нет. Возьми посмотри». – «Это старая запись». – «Реджеп сегодня показал, сказал почитать, ему якобы дал это наш дедушка.» – «Зачем?» – «Не знаю». – «Смотри, какой дождь! Слушай, а разве это не шум самолета?» – «Самолет!» – «В такую погоду!» – «Какие удивительные эти самолеты!» – «Да!» – «Представь себе, мы бы сейчас были в нем». – «Братец, мне скучно, поехали домой». – «Представь себе, он бы упал!» – «Давай вернемся». – «Представь себе, он бы упал, мы бы погибли и увидели бы другой мир». – «Братец, говорю тебе, мне уже надоело». – «Представь себе, другой мир существует, и там с нас спросят за все! Почему ты не выполнил свой долг? Какой у нас был долг? Простой: давать людям надежду». – «Правильно!» – «Да, и моя сестра напоминала мне об этом. Но мне было на себя наплевать». – «Нет, ты делал вид, что тебе на себя наплевать». – «Делал, потому что мне было тоскливо и скучно». – «Братик, хочешь, я поведу машину». – «Ты умеешь водить машину?» – «Ты же мне показывал как-то в прошлом году…» – «А я был в прошлом году?» – «Реджеп нас уже за