ждался». – «Квилп. Он так странно смотрит на меня». – «Хватит, брат». – «Моя жена всегда тоже говорила: „Хватит, Фарук!“» – «Я не верю, что ты такой пьяный». – «Ты права, верить вообще не во что. Поехали на кладбище». – «Братец, давай вернемся, дорога уже в грязь превратилась». – «А представь себе – мы останемся здесь, в грязи, на долгие годы». – «Я выхожу из машины». – «Что?» – «Выхожу и пойду домой пешком». – «Не говори глупостей!» – «Тогда поехали». – «Скажи, что ты обо мне думаешь». – «Я очень тебя люблю, братец». – «А еще?» – «Не хочу, чтобы ты так много пил». – «А еще?» – «Почему ты такой?» – «Что значит – такой?» – «Я хочу вернуться домой!» – «Тебе со мной скучно, да? Подожди, я сейчас тебя развеселю! Где моя тетрадь? Дай! Слушай: мясник Халиль взвесил говядину на 21 акче, оказалось – 120 дирхемов не хватает. Дата – 13 зильхаджа[70] 1023 года. Какой в этом смысл?» – «По-моему, смысл понятен». – «Слуга Иса, украв у своего хозяина Ахмеда 30 тысяч акче, седло, лошадь, два меча и щит, укрылся у некоего человека по имени Рамазан». – «Интересно!» – «Интересно? Что именно – интересно?» – «Так, все, я выхожу и иду домой». – «Хочешь жить со мной?» – «Что?» – «Я не имею в виду – здесь, в машине, я сейчас серьезно говорю, послушай: чем с тетями жить, живи в Стамбуле у меня, Нильгюн. У меня в доме есть огромная пустая комната, я очень одинок». Наступило молчание. «Я как-то об этом не думала», – проговорила Нильгюн. «И?» – «Думаю, не обидятся ли тети?» – «Ладно, – внезапно сказал я. – Возвращаемся». Я завел мотор, включил дворники.
25
Мы сидели у Турана. Все решили, что вчера ночью они славно повеселились, поэтому хотели сегодня ночью повторить то же самое.
– Кто-нибудь хочет шоколада? – спросил Тургай.
– Я! – отозвалась Зейнеб.
– Ой, этот шоколад! – сказала Гюльнур. – Я скоро лопну! Она поднялась с сердитым видом. – Чего сегодня вечером все такие скучные? Я знаю: вы не выспались, поэтому! Здесь так скучно, никто не веселится.
Она нервно потопталась на месте и скрылась в разноцветных огнях и звуках медленной мелодии, силившейся быть печальной.
Рот Зейнеб был забит шоколадом.
– Она сошла с ума! – расхохоталась она.
– Нет, – сказала Фунда. – Мне тоже скучно.
– Из-за дождя!
– Как было бы здорово покататься на машине в темноте по такому дождю! Поехали, ребята!
– Поставили бы они лучше другую музыку! – сказала Фунда. – Ты говорила, у тебя есть старая пластинка Элвиса Пресли…
– «Best of Elvis», что ли? – спросила Джейлян.
– Да! Давай неси ее, послушаем.
– В такой дождь?
– Я на машине, Джейлян, – внезапно предложил я. – Я тебя отвезу!
– Да ладно…
– Езжай, привези пластинку, Джейлян, хоть нормальную музыку послушаем! – уговаривала Фунда.
– Давай, вставай, подруга, привезем им эту пластинку, – сказал я.
– Ладно, подруга! – усмехнулась Джейлян.
Так мы вдвоем с Джейлян вышли из дома, оставив там всех этих несчастных, что засыпали, поддаваясь медленному действию яда грустной и банальной музыки, и побежали к старой машине моего брата. Мы ехали вместе, глядя на капли дождя, падавшие с листьев, на мокрую дорогу, освещенную старыми, тусклыми фарами машины, на темноту и со стоном бормотавшие что-то дворники. Я остановил машину перед домом Джейлян. Она вышла из машины, а я смотрел на ее оранжевую юбку и на то, как она бежит к дому в свете фар. В доме начали загораться огни, я попытался представить, как Джейлян переходит из комнаты в комнату в поисках пластинки. Затем подумал: какая странная вещь любовь! Я как будто не живу в настоящем! С одной стороны, я без скуки думаю о будущем и в то же время живу в прошлом, по многу раз вспоминая его в поисках нового смысла ее поступков и слов. Но я даже не знаю, является ли это любовью, как хвастливо выражаются всякие негодяи. Но какая разница? Пусть хотя бы прекратятся мои бессонные ночи, когда я пытаюсь остудить пылающие щеки и мысли, разыскивая прохладный край подушки! Джейлян вскоре вернулась с пластинкой в руке и села в машину.
– Поругались с мамой! – сказала она. – Спрашивает, куда это я отправляюсь в такое время!
Мы немного помолчали. Я проехал мимо дома Турана не останавливаясь. Джейлян взволнованно и подозрительно спросила:
– А куда мы едем?
– Я тут умираю от тоски! – сказал я с виноватым видом. – Я не хочу туда возвращаться! Давай погуляем – можно? Джейлян, мне действительно очень скучно, и воздухом подышим!
– Хорошо, но только недолго, нас ждут.
Я замолчал. Послушный и довольный, медленно поехал по переулкам. Я смотрел на тусклые огни в окнах скромных людей, наблюдавших за постепенно унимавшимся дождем и за деревьями с маленьких балконов своих маленьких домов, и думал: какой я дурак, мы ведь тоже сможем стать такими же, мы сможем пожениться, у нас даже дети будут! Когда пора было уже возвращаться, я еще немного подурачился и, вместо того чтобы вернуться к Турану, быстро поехал по кварталу наверх, к холму.
– Что ты делаешь? – спросила Джейлян.
Я не ответил и продолжал вести машину, не отворачиваясь от дороги, как опытный гонщик. А потом, зная, что она догадается о моем обмане, сказал, что нам нужно заправиться. Я казался себе очень заурядным.
– Нет, поехали обратно! – сказала она. – Нас ждут!
– Я хочу немного побыть с тобой и поговорить, Джейлян.
– О чем? – спросила она довольно резко.
– Что ты думаешь о том, что было вчера ночью?
– Ничего! Всякое случается, а мы оба были пьяные.
– Это и все, что ты можешь сказать? – обиженно спросил я. И еще сильнее нажал на газ. – Это и все?
– Метин, давай вернемся, стыдно уже.
Я, ненавидя себя и свои заурядные слова, обреченно произнес:
– Я никогда не забуду вчерашнюю ночь!
– Да, ты много выпил, больше так пить не будешь!
– Нет-нет, не из-за этого!
– А из-за чего? – спросила она с невероятным безразличием.
И тогда моя рука отчаянно схватила ее руку, лежавшую на подлокотнике. Ее маленькая ручка была очень жаркой. Как я и боялся, руку она не убрала.
– Давай вернемся!
– Я люблю тебя, – сказал я смущенно.
– Давай вернемся!
Внезапно я чуть не расплакался, сильнее сжал ее руку и отчего-то вспомнил свою маму, которую никогда не вспоминал, испугался, что на глаза навернутся слезы, и, когда захотел ее обнять, она закричала:
– Осторожно!
Мои глаза ослепила пара ярких, безжалостных фар, они неслись на нас, я сразу же вывернул руль вправо. Длинная фура, пронзительно гудя в свой отвратительный гудок, с ужасным грохотом, как поезд, пронеслась мимо нас. Я забыл выжать сцепление, когда с перепугу навалился на тормоз, и пластиковый «анадол» вздрогнул и остановился. Мотор заглох. Слышно было только пение цикад.
– Испугалась? – спросил я.
– Все, немедленно возвращаемся, мы и так уже долго! – сказала она.
Я повернул ключ, но мотор не завелся. Я заволновался, попробовал еще раз, но он опять не завелся. Я вышел из машины, захотел завести ее, подтолкнув, но она все не заводилась. Обливаясь потом, я вытолкал машину на ровную часть дороги. Потом сел, выключил фары, чтобы не посадить аккумулятор, и пустил старый «анадол» быстро и беззвучно вниз с холма.
Мы соскользнули с холма, как корабль, плывущий в слепой тьме открытого моря, когда машина, приятно хрустя колесами по мокрому асфальту, набрала скорость. Я пытался несколько раз завести мотор, но он не заводился. Где-то далеко сверкнула молния, небо окрасилось в ярко-желтый цвет, и мы увидели тех парней, расписывавших стены. Я не притрагивался к тормозу, и мы проехали спуск, а потом на той же скорости проскользили до самого железнодорожного моста, а оттуда медленно до заправки на Анкарской трассе, и все это время ни о чем не разговаривали. Приехав на заправку, я вышел из машины и пошел будить заправщика, дремавшего на столе, сказал, что не запускается стартер и сломалось сцепление, спросил, есть ли кто-нибудь, кто разбирается в «анадолах».
– А какая разница, «анадол» у вас или нет? – спросил заправщик. – Стой, подожди немного!
Я оторопело взглянул на плакат на стене с маслом «Mobil»: девушка-модель, державшая в руке канистру с маслом, была невероятно похожа на Джейлян. Я растерянно вернулся к машине.
– Я люблю тебя, Джейлян!
Она нервно курила.
– Мы так задержались!
– Я говорю, что я тебя люблю.
Мы, наверное, с глупым видом смотрели друг на друга. Я опять вышел из машины и быстро куда-то зашагал, как будто вспомнил о чем-то серьезном. Отошел в сторонку, спрятался в темный угол и стал наблюдать издалека. На Джейлян падал неприятный свет мигавшей неоновой вывески, она казалась курившей тенью, от которой цепенели мои мысли; мне было страшно, жарко, когда я смотрел, как часто мигает красная точечка сигареты. Должно быть, я стоял там около получаса, наблюдая за ней, чувствуя себя подлецом и предателем. Затем я пошел в буфет при заправке, купил одну из тех шоколадок, которые чаще всего рекламируют по телевизору, вернулся в машину и сел рядом с ней.
– Где ты был, я волновалась, – сказала она. – Мы очень задержались.
– Я купил тебе подарок, смотри.
– А-а-а, с фундуком! Я такие не люблю…
Я еще раз сказал, что люблю ее, но эти слова были не только уродливыми – в них не было никакой надежды; они были совершенно пустыми; я попытался сказать их еще раз, а потом вдруг моя голова упала к ней на руки, скрещенные у нее на груди. Я несколько раз торопливо, словно боясь что-то упустить, поцеловал эти ее трепещущие, нервные руки и, быстро повторяя все те же пустые и уродливые слова, взял ее руки в свои ладони, и меня охватило чувство безысходности и поражения, словно оттого, что я не понимал, почему у нее ладошки соленые – от пота или от слез? Потом я выпрямился, поцеловав их еще несколько раз и опять пробормотав эти бессмысленные слова, и, чтобы не задохнуться от ощущения безысходности, отвернулся к открытому окну.