о от прочих тисте эдур. Лысина, шрам на лбу. Но физические изменения казались ничем по сравнению с тем, что произошло с его духом. Онрак понял, что ему спокойно в обществе Трулла Сэнгара, и это чувство вызвано мягкими манерами тисте эдур и тем, с какой лёгкостью тот сносит нужду и лишения. Теперь казалось, что это спокойствие было наивным. Выдержку Трулла Сэнгара породили раны, исцеление от которых сделало его бесчувственным. Его сердце стало ущербным. Он — т’лан имасс, запертый в плоти смертного. Мы просим его воскресить память о былой жизни, а затем удивляемся, что он противится нашим желаниям. Это наша ошибка, не его.
Мы говорим об изгнанных, но вовсе не предупреждения ради, как утверждает Монок Охем. Ничего благородного. Мы говорим, чтобы подтвердить свою правоту. Но наша непреклонность сталкивается в яростном бою со страшнейшим противником — с самим временем, с изменяющимся миром.
— Предисловием моей истории, — проговорил Трулл Сэнгар, поджаривая ошкуренного зайца, — станет предостережение, известное всем.
— Что за предостережение? — спросил Монок Охем.
— Я скажу, заклинатель. Это касается природы… и необходимости поддерживать равновесие.
Если бы у Онрака была душа, она бы ушла в пятки. Услышав слова Трулла Сэнгара, воин медленно обернулся.
— Сила и давление всегда в противостоянии, — сказал эдур, вращая тушку зайца над огнём. — Борьба всегда стремится к равновесию. Она — превыше богов, конечно, — в самом потоке существования, нет, превыше даже этого потока, ведь и существованию противостоит небытие. И борьба эта захватывает всех, определяет собою всякий островок в Бездне. Точнее, я так думаю. Смерть отвечает жизни. Тьма отвечает свету. Невероятный успех уравновешивается катастрофическим провалом. Ужасающее проклятие — чудесным благословением. Похоже, все склонны забывать эту истину, ослеплённые триумфальными победами. Взгляните, если хотите, на этот скромный огонь передо мной. Скромная победа… но если я буду питать пламя, чего я так страстно желаю, оно поглотит всю равнину, затем лес, а после и весь мир. Так и борьба за истину… в том, чтобы загасить огонь, приготовив мясо. Ведь если сжечь целый мир, всё живое в нём погибнет, не от огня, так от последующего голода. Понимаешь, о чём я, Монок Охем?
— Нет, Трулл Сэнгар. Это предисловие ни к чему.
Онрак заговорил:
— Ты ошибаешься, Монок Охем. Это предисловие… ко всему.
Трулл Сэнгар окинул их взглядом и ответил улыбкой.
Преисполненной печали. Полной… отчаяния.
И бессмертный воин был потрясён.
Бесчисленные ряды холмов змеились по земле, будто бы сходя на нет под осыпающимся с неба песком.
— Скоро, — пробормотал Жемчуг, — эти гребни исчезнут под дюнами.
Лостара отмахнулась.
— Мы зря тратим время, — ответила она и отправилась к первому гребню.
Пыль и песок превращали воздух в сплошную стену, глаза резало, горло першило. Зато дымка сузила видимый горизонт, скрывая их присутствие. Неожиданное падение Стены Вихря означало, что адъюнкт и её армия не только достигли Рараку, но уже продвигаются к оазису. Она решила, что вряд ли воины Апокалипсиса будут особенно охранять северо-восточную границу пустыни.
Жемчуг объявил, что теперь безопасно продвигаться днём. Богиня ушла в себя, вероятно, собирая силы для последнего, смертельного удара. Для столкновения с адъюнктом. Удивительная сосредоточенность, скованная яростью, — такой недостаток грех не использовать.
Она позволила себе внутренне улыбнуться. Недостаток. Их-то у нас всех полно, да? Короткий миг внезапной страсти, как она считала, миновал. Долго сдерживаемые желания удовлетворены, и теперь можно сосредоточиться на своих делах. Куда более важных. Однако Жемчуг, казалось, считал иначе. Он даже попытался утром взять её за руку; этот жест она убедительно отвергла, несмотря на его прочувствованность. Смертоносный убийца вот-вот превратится в скулящего щеночка — её передёрнуло от отвращения, и Лостара отогнала от себя эти мысли.
У них почти не оставалось времени, не говоря уж о еде и воде. Рараку была неприветливой землёй, в штыки принимавшей любые попытки жизни проникнуть в себя. Ничего священного, всё — проклятое. Место, разбивающее мечты, уничтожающее амбиции. Почему бы и нет? Это же треклятая пустыня.
Карабкаясь по булыжникам и камням, они добрались до первой гряды.
— Уже близко, — сказал Жемчуг, щурясь. — За самой высокой террасой будет видно оазис.
— И что потом? — спросила она, отряхивая рваную одежду от песка.
— Было бы серьёзным упущением с моей стороны не воспользоваться превосходством нашей позиции. Думаю, я смогу проникнуть в лагерь и навредить. К тому же, — прибавил он, — один из следов, по которым я иду, ведёт в самое сердце повстанческой армии.
Персты. Глава возрождённого культа.
— Ты уверен?
Он кивнул, затем чуть пожал плечами:
— Это логично. Я пришел к выводу, что они проникли в ряды восставших очень давно, если не с самого начала. Что освобождение Семи Городов для некоторых было далеко не основной целью — и мы вот-вот узнаем их истинные мотивы.
— И ты не можешь допустить, чтобы подобные откровения случились без твоего присутствия в первых рядах.
Он взглянул на неё:
— Дорогая, ты забываешь, что я агент Малазанской империи. У меня есть некоторые обязанности…
Её взгляд упал на лежащую среди камней вещицу. Быстрое узнавание, и затем она резко отвела взгляд. Некоторое время Лостара изучала хмурое небо.
— Не случится ли так, что твоё появление поставит под угрозу тех, кто уже действует в лагере? Императрица не знает, что ты здесь. В самом деле — даже адъюнкт, вероятней всего, считает, что мы далеко отсюда.
— Я не люблю роли второго плана…
Лостара фыркнула.
— Как по мне, — уточнила она, — не самая предосудительная роль. Я это переживу.
Врёшь ведь. Она опустилась на одно колено, чтобы поправить поножи, привязанные к затянутым в кожу голеням.
— Надо пройти этот гребень до заката.
— Ладно.
Лостара выпрямилась.
Они продолжили путь по каменистому склону. Земля была покрыта крошечными сморщенными тельцами бесчисленных обитателей пустыни, которых затянуло в Вихрь; погибшие в нескончаемой буре, они оставались внутри него, пока ветер внезапно не стих, низвергнув их обратно на землю. Они падали с небес целый день, с хрустом и грохотом валясь со всех сторон, барабаня по её шлему и скатываясь по плечам. В основном ризаны и накидочники, хотя несколько раз на землю грохнулось что-то покрупнее. Лостара была рада, что ливень из тел закончился.
— Стена Вихря сурово обошлась с Рараку, — отметил Жемчуг, спихивая с дороги тело бхок’арала.
— Даже если пустыне есть до этого дело, хотя ей нет, — вряд ли это на что-то сильно повлияет. Эта земля существует куда дольше, чем всё, с чем мы знакомы, и уж точно дольше, чем эти злополучные создания. К тому же Рараку и так почти мертва.
— Внешность обманчива. В Священной пустыне таятся глубинные духи. Погребённые в камне…
— А на жизнь над камнем, как и на песок, им наплевать, — кивнула Лостара. — Если думаешь иначе, ты глуп, Жемчуг.
— Я думаю о многих глупых вещах, — пробормотал он.
— Не жди, что я стану спорить.
— Мне и голову не приходило, что станешь, Лостара Йил. Так или иначе, я бы посоветовал тебе отыскать в себе уважение к тайнам Рараку. Слишком легко обмануться видимой пустотой и безжизненностью пустыни.
— Как мы уже выяснили.
Он насупился, затем вздохнул:
— Мне жаль, что ты так… смотришь на мир. И я могу лишь сделать вывод, что ты находишь особую прелесть в раздорах, а если их нет — или, точнее, для них нет причин, — ты сеешь раздор сама.
— Ты слишком много думаешь, Жемчуг. Это твой самый раздражающий недостаток, и, будем честны, учитывая глубину и ассортимент твоих пороков, это о многом говорит. И раз уж мы начали обмениваться советами, я бы рекомендовала тебе вообще перестать думать.
— И как же мне этого достигнуть? Последовать твоему примеру?
— Я думаю не много и не мало. Я идеально сбалансирована, это тебя и привлекает. Как мотыльков — огонь.
— Значит, я рискую обгореть?
— До чёрной хрустящей корочки.
— Значит, ты отталкиваешь меня ради моего же блага. Жест сострадания.
— Огонь не притягивает и не отталкивает. Он просто существует, бесчувственный и равнодушный к суицидальным порывам порхающих насекомых. Это ещё один твой недостаток, Жемчуг. Ты додумываешь несуществующие эмоции.
— Пару ночей назад я мог бы поклясться, что видел эмоции…
— Огонь горит ярче, если подкинуть хвороста…
— А на утро остаётся лишь холодное пепелище.
— Ты начинаешь понимать. Конечно, тебя это вдохновит, и ты попробуешь понять ещё глубже. Но это пустая трата времени, так что рекомендую и не пытаться. Удовлетворись мерцанием, Жемчуг.
— Ясно… и туманно. Хорошо, я приму твои советы.
— Правда? Легковерие — очень отталкивающая черта, Жемчуг.
Лостара ждала, что он сорвётся на крик, и была впечатлена его неожиданным самоконтролем; он лишь медленно выдохнул, будто выпуская пар из-под крышки котла, пока давление не спало.
Они приблизились к подъёму на последний гребень. Лостара впервые за день выглядела довольной, Жемчуг же явно не разделял эти чувства.
Когда они достигли гребня, Коготь заговорил вновь:
— Что ты подняла на той террасе, дорогая?
Значит, видел?
— Блестящий камушек. Приглянулся. Уже выбросила.
— Да? То есть он больше не лежит в той поясной сумочке?
Ощерившись, она отстегнула сумку с пояса и швырнула на землю. Затем вытащила свои кольчужные рукавицы.
— Сам посмотри.
Он бросил на неё удивленный взгляд, затем наклонился, чтобы поднять сумку.
Когда он выпрямился, Лостара шагнула вперёд.
Её перчатки с силой врезались в висок Жемчуга.
Со стоном он рухнул без сознания.
— Идиот, — пробормотала она, поднимая сумку.