Даруджийца прошиб озноб. Одно дело, если старик просто умер во сне, и совсем другое, если сам Худ — или один из его приспешников — явился во плоти для того, чтобы забрать его душу.
Плач Апсалар был тихим, едва слышным среди шелеста волн и слабого свиста ветра в искривлённых досках стен лачуги. Девушка стояла на коленях, опустив голову. Длинные чёрные волосы, точно шаль, скрывали лицо. Её ладони сжимали правую руку отца.
Крокус не стал подходить к ней. За те месяцы, что они провели в дороге, он каким-то извращённым образом почти перестал её понимать. Глубины её души стали непроницаемы, и всё, что лежало на их дне, было не от мира сего и… не совсем человеческим.
Бог, который вселился в неё, — Котильон, Граф Узел, Покровитель убийц в Доме Тени, — когда-то был смертным человеком, известным как Танцор, спутник Императора, будто бы погибший вместе с ним от рук Ласиин. Конечно, на самом деле никто не умер. Вместо этого они стали Взошедшими. Крокус не имел ни малейшего понятия, как происходят такие вещи. Взошедшие были лишь одной из бесчисленных тайн мира — мира, в котором неопределённость в равной степени правила всеми — и богами, и смертными, — и правила её были непостижимы. Но с его точки зрения, Взойти также означало отказаться. Чтобы принять объятия того, что во всех смыслах можно назвать бессмертием, нужно было, как он думал, отречься. Разве судьба смертного — он знал, что «судьба» не то слово, но не мог придумать лучшего, — разве судьба смертного не в том, чтобы объять саму жизнь, будто возлюбленную? Жизнь, со всей её горестной, мимолётной хрупкостью.
И разве жизнь нельзя назвать первой возлюбленной смертного? Возлюбленной, чьи объятия он отвергает в огненном горниле Восхождения?
Крокус задавался вопросом, как далеко Апсалар зашла по этому пути, — а она, несомненно, по нему шла, эта красивая женщина не старше его самого, способная двигаться потрясающе тихо, с ужасающей грацией убийцы, смертельная соблазнительница.
Чем больше она отдалялась, тем сильнее Крокус чувствовал, что его тянет к этому обрыву внутри неё. Соблазн броситься в эту тьму порой был ошеломляющим, одна только мысль об этом заставляла сердце неистово биться, а кровь в венах — яростно полыхать. Что особенно пугало его, так это явное безразличие, с которым Апсалар делала своё безмолвное предложение.
Будто его привлекательность… самоочевидна. Не нуждается в объяснениях. Хотела ли Апсалар, чтобы он шёл с нею по пути к Восхождению — если оно, конечно, было тем, чем было? Нужен ли ей именно Крокус или просто… кто-нибудь? Любой?
Правда была такова: он стал бояться смотреть ей в глаза.
Крокус поднялся со своего спального мешка и тихонько вышел наружу. На мелководье виднелись рыбацкие лодки. Их белые паруса натянулись, словно гигантские плавники акул, бороздящих море под волнами. Когда-то Псы прошли по этой части побережья, оставив за собой одни лишь трупы, но люди всё же вернулись — если и не в эту деревню, то, по крайней мере, к морю. Или, возможно, их вернули, — насильно. Сама земля без труда поглощала пролитую кровь, её жажда не знала различий — такова уж природа земли повсюду.
Крокус присел и набрал пригоршню песка. Смотрел, как кусочки коралла сыплются между пальцами. В конце концов, умирает даже сама земля. И всё же мы отвернёмся от этих истин, если продолжим идти этим путём. Любопытно — не страх ли смерти лежит в основе Восхождения?
Если это так, то Крокус никогда не совершит его, поскольку где-то среди всего случившегося, всего пережитого по дороге сюда он потерял этот страх.
Он сел, прислонившись спиной к стволу огромного кедра, с корнями и ветвями выброшенного на берег, и вытащил ножи. Он выполнял последовательные перехваты, когда одна рука повторяет движения другой в обратном направлении. Юноша смотрел вниз до тех пор, пока оружие — и его пальцы — не стали размытыми от быстроты движений. Затем поднял взгляд и принялся разглядывать море, перекатывающиеся в отдалении волны, треугольные паруса, скользившие вдоль линии белой пены. В случайном порядке он провёл серию перехватов правой рукой. Потом повторил то же самое левой.
В тридцати шагах ждала одномачтовая лодка с зарифленным пурпурным парусом. Её корпус блестел в свете солнца пятнами красной, синей и золотой красок. Это корелрийское судно досталось в уплату долга некоему букмекеру в Кане — ибо Престол Тени отправил их именно в переулок в Кане, а не на прибрежную дорогу, как обещал.
И букмекер, в свою очередь, расплатился быстроходной шлюпкой с Апсалар и Крокусом за одно ночное дело, которое для даруджийца стало жестоким, чудовищным испытанием. Одно дело отрабатывать выпады с клинками, чтобы довести до совершенства смертоносный танец с призраками воображения, — но в ту ночь он убил двух человек по-настоящему. Конечно, они были головорезами на службе у того, кто сделал вымогательство и запугивание своей карьерой. Перерезав ему глотку, Апсалар не выказала ни раскаяния, ни дурноты от пролитой крови, которая брызнула на её перчатки и предплечья.
Один из местных пошёл с ними, чтобы удостовериться в успехе ночной работы. Когда всё кончилось, он, стоя в дверях и глядя на три трупа, поднял голову и встретился взглядом с Крокусом. И — что бы канец ни увидел в его глазах — смертельно побледнел.
Наутро Крокус обрёл новое имя. Резчик.
Поначалу он отверг это прозвище. Местный неверно истолковал выражение глаз даруджийца в ту ночь. Никакой свирепости в них не было. Была стена потрясения, и та быстро рассыпалась под давлением самоосуждения. Убийство убийц — всё равно убийство, и этот поступок словно замкнул между всеми ними цепь — от одного убийцы к другому, — бесконечную шеренгу, из которой невозможно бежать. Его разум отшатнулся от нового имени и всего, что оно означало.
Но угрызения совести продлились недолго. Двое убийц действительно погибли — от руки человека по имени Резчик. Не Крокуса, юного даруджийского карманника, который исчез. Исчез и, скорее всего, больше никогда не появится.
Самообман содержал в себе известное утешение, столь же пустое в своей основе, как и ночные объятия Апсалар, но всё равно желанное.
Резчик пройдёт её путь.
У Императора был Танцор, так? Спутник, ибо именно спутник был нужен. И сейчас нужен. У неё есть Резчик. Резчик из Дома Ножей, который танцует в своих цепях, словно на невесомых нитях. Резчик, который, в отличие от бедного Крокуса, знает своё место, знает свою единственную задачу — прикрывать ей спину, соответствовать её холодной точности в смертоносных искусствах.
Такой была окончательная правда. Любой может стать убийцей. Любой.
Она вышла из лачуги — бледная, но с сухими глазами.
Одним плавным движением юноша спрятал свои ножи, поднялся и повернулся к ней.
— Да, — сказала она. — Что теперь?
Однообразие холмистого пейзажа нарушали сломанные каменные столбы. Из полудюжины тех, что были видны, только два достигали высоты человеческого роста, и ни один не стоял прямо. У их подножий пучками росли бесцветные травы равнины, спутанные и маслянистые от серого, тяжёлого воздуха.
Когда Калам оказался среди столбов, приглушённый стук копыт его коня, казалось, стал отражаться от земли. Эхо росло, пока убийце не почудилось, что он едет во главе армии всадников. Он сдержал бег коня и наконец осадил его рядом с одной из разбитых колонн.
Эти безмолвные стражи вызывали у Калама чувство вторжения в одиночество, которого он искал. Убийца наклонился в седле, чтобы осмотреть один из столбов. Тот выглядел старым — как и многое другое в Мире Тени, заброшенным и забытым, так что Калам не мог распознать его назначение. Здесь не было ни других руин, ни фундаментов стен, ни подвальных ям, ни иных правильных углублений в земле. Все столбы стояли порознь и без всякого порядка.
Взгляд убийцы задержался на укреплённом в основании камня ржавом кольце, с которого свисала цепь с двойными звеньями, исчезавшая в пучках травы. Спустя миг Калам спешился. Присев, он протянул руку и притронулся к цепи. Слегка потянул её вверх. Иссохшая кисть вместе с предплечьем какого-то злополучного существа поднялась из травы. Четыре обычных пальца, два противостоящих, ногти длиной с кинжал.
Остальное тело пленника опутали корни, наполовину укрыл сероватый песчаный грунт. Бледно-жёлтые волосы переплелись со стеблями травы.
Кисть внезапно дёрнулась.
Калам с отвращением отпустил цепь. Рука упала обратно на траву. Слабый, причитающий звук донёсся из-под земли у основания столба.
Выпрямившись, убийца вернулся к лошади.
Столбы, колонны, пни, помосты, ведущие в никуда лестницы — в каждой их дюжине томился хотя бы один пленник. И, похоже, ни один не мог умереть. По крайней мере, не окончательно. Разум у большинства, правда, погиб — и давно. Они бредили на разных языках, бормотали бессмысленные заклятья, молили о прощении, предлагали сделки, но ни один — насколько слышал Калам — не утверждал, что невиновен.
Будто без этого можно было рассчитывать на милосердие. Он снова тронулся с места. Здешний мир ему не нравился. Впрочем, и выбора-то у Калама не было. Заключать сделки с богами для смертных означало упражняться в самообмане. Калам предпочёл бы оставить игры с правителями этого Пути Быстрому Бену. Чародею такие риски доставляли удовольствие — нет, даже более того: слишком много ножей Быстрый Бен вонзил в спины бессмертных — раны не смертельные, но болезненные, если подёргать нож, — именно это чародей и любил больше всего.
Убийца задумался, где теперь его старый друг. Начались неприятности — ну, тут ничего нового, — и с тех пор ни звука. А теперь ещё и Скрипач. Худово семя, этот дурень завербовался по новой!
Ладно, в конце концов, они хоть что-то делают. В отличие от Калама, да-да, именно от Калама. Тринадцать сотен детей, воскрешённых по прихоти. Блестящие глаза, следящие за каждым его движением, отмечающие каждый шаг, запоминающие каждый жест. Чему он мог научить этих детей? Искусству кровопускания? Как будто им в этом нужна помощь.