ла, чтобы заслужить такую преданность.
О, боги, что же на это ответить? Будь ты проклят, Тин, неужели не видишь истину у себя под носом? Она… ничего не сделала. Умоляю тебя. Оставь старику его слепую веру.
— Что ни говори, — проворчал Геслер, — а вера — для дураков.
Смычок откашлялся и сплюнул в пыль на обочине. Двигались мучительно медленно, три взвода топали следом за повозкой со своими припасами.
— Это ты к чему? — спросил он у другого сержанта. — Солдат знает только одну правду: без веры ты считай что труп. Верь в солдата рядом с тобой. Но ещё важней — и даже не важно, насколько это бред на деле, — верь в то, что тебя невозможно убить. Только на этих двух ногах и держится всякая армия.
Янтарнокожий сержант хмыкнул и указал рукой на деревья, высаженные вдоль Арэнского тракта.
— Глянь и скажи, что ты там видишь, — нет, не Худовы фетиши, а то, что там ещё видно под мусором. Дыры от гвоздей, тёмные потёки крови и желчи. Спроси дух солдата, который висел на этом дереве, — его спроси про веру.
— Преданная вера не уничтожает само понятие веры, — парировал Смычок. — На деле даже совсем наоборот…
— Может, для тебя и так, но есть такие вещи, которые не объедешь на красивых словах и высоких идеалах, Скрип. И сводится всё к той, кто скачет где-то там, в авангарде. К адъюнкту. Которая только что слила спор со сворой седых виканцев. Тебе-то повезло — у вас был Скворец. И Дуджек. Знаешь, кто был моим последним командиром? Прежде чем меня забросили в береговую охрану? Корболо Дом. Готов поклясться, что у него в шатре был маленький алтарь Скворца — только не того Скворца, которого ты знал. Корболо его совсем иначе видел. Нереализованный потенциал — вот что он видел.
Смычок покосился на Геслера. Ураган и Битум шли на шаг позади двух сержантов: достаточно близко, чтобы всё слышать, но ни один не рискнул высказаться.
— Нереализованный потенциал? Да о чём ты говоришь, во имя Беру?
— Не я. Корболо Дом. «Если бы только этот ублюдок проявил достаточную твёрдость, — говаривал он, и не раз, — он был получил треклятый престол. Должен был!» Дом считает, что Скворец его предал, всех нас предал — а такого этот изменник-напанец не прощает.
— Ему же хуже, — прорычал Смычок, — поскольку очень даже вероятно, что Императрица отправит всю Генабакскую армию сюда. Как раз поспеют к последней битве. И Дом сможет пожаловаться Скворцу лично.
— Вот на это бы я хотел посмотреть, — расхохотался Геслер. — Но я о другом: у тебя были командиры, достойные слепой веры. Большинству остальных, нам — такая роскошь не досталась. Потому мы иначе к этому всему относимся. Вот и всё. Только это я и хотел сказать.
С обеих сторон от них тянулся Арэнский тракт, превращённый в огромный храм под открытым небом. Все деревья усеивали фетиши, сплетённые в цепи кусками ткани, на коре были грубо нарисованы фигуры солдат, которых распяли здесь воины Корболо Дома. Большинство солдат перед Смычком и позади него шли в молчании. Несмотря на бесконечность голубого неба над головой, на дороге царило тяжёлое, давящее чувство.
Были разговоры, мол, надо эти деревья просто срубить, но одним из первых своих приказов адъюнкт запретила их трогать. Смычок задумался, не пожалела ли она сегодня об этом решении.
Его взгляд наткнулся на один из новых штандартов Четырнадцатой, который едва можно было разглядеть в туче пыли впереди. Она правильно поняла всю авантюру с костяными пальцами, поняла, как можно вывернуть предзнаменование наизнанку. И новый штандарт стал тому свидетельством. Грязная, тонкорукая фигура, которая держала над головой кость. Выписана серовато-коричневой краской, едва различимой на жёлтом, охряном поле, а по краю — плетёная лента: имперский пурпур и тёмно-серая тесьма. Непокорная фигура бросает вызов песчаной буре. Любопытное совпадение — такой штандарт отлично подошёл бы и апокалиптической армии Ша’ик. Будто Тавор и Ша’ик — две армии, две противоборствующие силы — стали отражением друг друга.
Многовато таких странных… совпадений. Они зудели, шевелились под кожей Смычка, точно личинки овода. Его и вправду весь день лихорадило. В голове то и дело возникали обрывки какой-то едва слышной песни. Жутковатой песни, от которой у него по коже шли мурашки. Да к тому же — совершенно незнакомой.
Отражения. Может, дело не только в Тавор и Ша’ик. Тавор и Колтейн? Вот мы шагаем по пропитанной кровью дороге — в обратную сторону. В этом путешествии Колтейн показал себя всем, кого вёл. Будет ли то же с нами? Какой покажется нам Тавор в день, когда мы встанем против Вихря? А как же моё собственное возвращение? В Рараку, пустыню, где я был уничтожен, только чтобы восстать вновь, обновлённым — старик, но я не выгляжу и не чувствую себя старым[5]. Для всех нас, «Мостожогов», так. Будто Рараку похитила нашу смертность, заменила её… чем-то иным.
Смычок оглянулся на свой взвод. Никто не отставал — хороший знак. Сержант сомневался, что хоть кто-то из них находится в подходящей форме для такого марша. Первые дни будут самыми трудными, а потом привычка идти в полном вооружении станет второй натурой — впрочем, эта натура, конечно, никогда не станет удобной. Эта земля убийственно жаркая и засушливая, так что горстка низших целителей в каждой роте будет потом вспоминать марш как бесконечный кошмар, в котором им приходилось всё время бороться с тепловыми ударами и обезвоживанием.
Пока что никак нельзя было оценить его взвод. Корик, разумеется, по виду и своей природе должен был стать железным кулаком, который нужен всякому взводу. А упрямые складки на глуповатом лице Битума подсказывали, что у парня — стальная воля, с которой придётся считаться. В девице, Улыбке, было что-то, слишком напоминавшее Смычку Жаль, — беспощадный холод её глаз принадлежал убийце, и сержант гадал, какие тайны скрывает её прошлое. Флакон — типичный молодой маг — скрывал неуверенность в себе под похвальбой, а на деле, скорее всего, едва владел пригоршней заклятий какого-нибудь малого Пути. В последнем солдате своего взвода, впрочем, Смычок не сомневался. Он всю жизнь знал людей вроде Спрута. Тот был почти точной копией Вала, только покрепче и ещё более унылый. То, что рядом был Спрут, вызывало такое чувство… будто вернулся домой.
Придёт время испытания в деле, и эта проверка, скорее всего, будет жестокой, но она закалит тех, кто выживет.
Они уже покидали Арэнский тракт, когда Геслер указал на последнее дерево слева.
— Здесь мы его и нашли, — тихо сказал он.
— Кого?
— Дукера. Не сказали никому, потому что паренёк наш, Истин, так надеялся… Только когда мы в следующий раз выбрались сюда, тело историка пропало. Кто-то его украл. Ты сам видел рынки в Арэне — высушенные куски плоти, которые, по словам торговцев, принадлежали Колтейну, или Бальту, или Дукеру. Сломанные длинные ножи, обрывки плаща из перьев…
Некоторое время Смычок раздумывал, затем вздохнул:
— Я Дукера видел всего один раз, да и то издалека. Просто солдат, которого, как решил Император, стоит обучить грамоте.
— Настоящий солдат. Стоял в первом ряду, вместе со всеми. Жёсткий старый ублюдок с коротким мечом и щитом.
— Явно что-то в нём бросилось в глаза Колтейну. В конце концов, Колтейн выбрал именно Дукера, чтобы возглавить колонну беженцев.
— Думаю, не солдатская выучка Дукера помогла Колтейну решиться, Смычок. А то, что он был Императорским историком. Колтейн хотел, чтобы историю рассказали — и рассказали правильно.
— Что ж, вышло так, что Колтейн сам поведал свою историю — и ему не понадобился историк, а?
Геслер пожал плечами:
— Как скажешь. Мы с ними недолго пробыли: ровно столько, сколько потребовалось, чтобы раненых погрузить на борт. Я малость поговорил с Дукером и капитаном Сном. А потом Колтейн руку сломал, когда двинул мне в нос…
— Что?! — расхохотался Смычок. — Уж не сомневаюсь, ты это заслужил…
Ураган заговорил у них за спинами:
— Руку-то он сломал, Геслер. Только и нос тебе тоже.
— Нос у меня столько раз ломался, что сам уже это делает — инстинктивно! — парировал сержант. — Так себе был ударчик.
Ураган фыркнул:
— Ага! То-то ты повалился на землю, как мешок с брюквой! Такой удар мог бы отвесить сам Урко, когда он…
— И близко нет, — процедил Геслер. — Я раз видел, как Урко молотил кулаками кирпичную стену дома. Удара три понадобилось, ну, не больше четырёх точно, чтобы вся треклятая халабуда развалилась. Этот напанский стервец уж что умел — так это врезать.
— И это тебе важно? — удивился Смычок.
Геслер кивнул совершенно серьёзно:
— Только так командир может заслужить моё уважение, Скрип.
— Собираешься проверить удар адъюнкта?
— Может быть. Сделаю скидку, конечно, что она благородных кровей и всё такое.
За воротами Арэнского тракта и безлюдной деревенькой солдаты наконец увидели разъезды сэтийцев и виканцев на флангах. Это слегка успокоило Смычка. Налёты и быстрые вылазки врага могли начаться в любой момент, с тех самых пор, как армия вышла из ворот Арэна. Если слухи были верны, большинство данных племён напрочь позабыло условия мирных договоров, которые заключало с Малазанской империей. Старый обычай недолго дремал в таких людях.
Со всех сторон раскинулась голая, выжженная солнцем равнина. Тут даже дикие козы отощали бы. На горизонте виднелись покатые холмы с плоскими вершинами — останки давно погибших городов. Склоны холмов и оврагов прорезали остатки древних насыпных дорог.
Смычок утёр пот со лба.
— Поскольку армия у нас зелёная, самое время бы ей объявить…
По всей массивной колонне завыли горны. Движение остановилось, и крики водовозов прорезали пыльный воздух: работники полезли в телеги за бочками. Смычок обернулся и внимательно осмотрел свой взвод — солдаты уже все были на земле, сидели и лежали, распластавшись. Нижние рубахи с длинными рукавами потемнели от пота.