Взгляд тёмных глаз Темула затвердел, виканец ещё раз посмотрел на Смычка, затем кивнул:
— Я сейчас же пойду к адъюнкту.
— Да ведёт тебя Госпожа, командир.
Темул замешкался, затем сказал:
— Сегодня ночью… ты видел…
— Я ничего не видел, — ответил Смычок.
Юноша резко кивнул, затем вскочил в седло, ухватил поводья длиннопалой, покрытой сеткой шрамов рукой.
Смычок смотрел ему вслед, когда виканец ускакал во тьму. Ещё некоторое время сержант неподвижно сидел на валуне, а затем медленно опустил лицо в ладони.
Все трое уже сидели. Свет ламп заливал комнату в шатре. Рассказ Шика завершился, и, казалось, оставил после себя лишь тишину. Гэмет посмотрел в свою чашу, заметил, что она опустела, и потянулся за кувшином. Но обнаружил, что и тот пуст.
Усталость одолевала его, но Гэмет знал, что не может сейчас уйти. Тавор только что рассказали сперва о героизме брата, а затем — о его смерти. Ни одного «мостожога» не осталось в живых. Сам Тайшренн осматривал тела, был свидетелем захоронения в Лунном Семени. Но, девочка, Ганос искупил свою вину — очистил родовое имя. По крайней мере, он сделал это. Однако именно здесь и крылась самая глубокая рана. Она ведь пошла на чудовищные жертвы, чтобы восстановить честь семьи. Но Ганос никогда и не был предателем; и он не нёс ответственности за смерть Лорн. Как Дуджека, как Скворца, его объявили вне закона лишь обманно. Не было никакого бесчестья. А значит, жертвовать юной Фелисин, в конце концов, было… не нужно.
И хуже того. Жуткие откровения. Шик сказал, что Императрица надеялась высадить Войско Однорукого на северном побережье, чтобы нанести двойной удар по Воинству Апокалипсиса. Более того, ожидалось, что командование примет на себя Дуджек. Гэмет понимал ход мыслей Ласиин — доверить судьбу Империи в Семи Городах новоназначенной, молодой и непроверенной адъюнкту… для этого пришлось бы слепо в неё поверить.
Но Тавор-то считала, что Императрица поверила. А теперь узнала, что степень доверия была куда меньше… о, боги, что за Худова ночка выдалась.
Дуджек Однорукий всё равно приплывёт — с жалкими тремя тысячами, которые только и остались от его Войска. Но он опоздает, и — по безжалостной оценке Шика и Тайшренна — дух его сломлен. Смертью его старейшего друга. Гэмет мог только гадать, что же ещё произошло там — в далёкой и ужасной империи под названием Паннион.
Стоило ли оно того, Императрица? Стоило ли таких чудовищных жертв?
Гэмет решил, что Шик слишком много сказал. Детали планов Ласиин следовало передавать через более осторожного, менее эмоционально раненного человека. Если уже правда была настолько важна, её следовало открыть адъюнкту задолго до этой ночи — когда это вообще имело значение. Сказать Тавор, что Императрица не слишком ей доверяла, а закончить оглушительным ударом: адъюнкт теперь — единственная надежда Империи в Семи Городах… мало кто из живых людей не упал бы на колени от такого.
Лицо адъюнкта ничего не выражало. Она откашлялась:
— Хорошо, Шик. Ещё что-то?
На миг странные глаза Главы Когтей чуть расширились, затем он покачал головой и поднялся.
— Нет. Желаете передать слово Императрице?
Тавор нахмурилась:
— Слово? Нет, никакого слова. Мы выступили в поход в Священную пустыню. Ничего более не нужно говорить.
Гэмет заметил, что Шик колеблется, затем Глава Когтей сказал:
— Ещё кое-что, адъюнкт. Скорее всего, в вашей армии есть поклонники Фэнера. Не думаю, что истину о… падении… этого бога можно скрыть. Похоже, повелитель войны отныне — Тигр Лета. Армии вредно скорбеть; да что там, горе — погибель для любой армии, как мы все отлично знаем. Вероятно, какое-то время перестройка будет трудной — стоит приготовиться к дезертирству…
— Дезертиров не будет, — веско перебила его Тавор. — Портал слабеет, Глава Когтей. Даже базальтовый ящик не в состоянии полностью блокировать воздействие моего меча. Если вы хотите покинуть нас сегодня ночью, рекомендую поторопиться.
Шик воззрился на неё сверху вниз:
— Мы тяжко ранены, адъюнкт. И боль сильна. Императрица надеется, что вы проявите должную осторожность и не станете предпринимать рискованных действий. Не отвлекайтесь ни на что по дороге в Рараку. Наверняка враг попытается сбить вас с пути, измотать мелкими стычками и налётами…
— Вы — Глава Когтей, — сказала Тавор, в голосе её вдруг зазвенело железо. — К совету Дуджека я прислушаюсь, ибо он — солдат, военачальник. До его прибытия я буду полагаться на свою интуицию. Если Императрица недовольна, она вольна меня заменить. Это всё. До свидания, Шик.
Поморщившись, Глава Когтей повернулся и безо всяких церемоний шагнул на Имперский Путь. Врата рассыпались за ним, оставив после себя лишь сухой запах пыли.
Гэмет тяжело вздохнул, опасливо поднялся с шаткого походного стула.
— Адъюнкт, примите мои соболезнования по поводу потери вашего брата.
— Спасибо, Гэмет. Теперь иди поспи. И зайди по дороге…
— В шатёр Ян’тарь. Да, адъюнкт.
Она вздёрнула бровь:
— Что это? Осуждение?
— Да. Не только мне нужно спать. Худ бы нас побрал, мы ведь даже ничего не ели сегодня вечером!
— До завтра, Кулак.
Он кивнул:
— Да. Доброй ночи, адъюнкт.
Когда Смычок вернулся, у затухающего костра сидела только одна фигура.
— Чего это ты не спишь, Спрут?
— Выспался уже. А ты завтра будешь ноги волочить, сержант.
— Не думаю, что сегодня ночью смогу уснуть, — пробормотал Смычок и уселся, скрестив ноги, напротив дородного сапёра.
— Это всё дела дальние, — пророкотал Спрут, бросая в огонь последний кизяк.
— Но чувство такое, будто совсем рядом.
— Ну, по крайней мере ты не топаешь след в след за своими павшими товарищами, Скрипач. Но всё одно, это дела дальние.
— Ну, не совсем понимаю, о чём ты, но поверю на слово.
— Спасибо за бомбы, кстати.
Смычок крякнул:
— Вот в этом самая закавыка, Спрут. Мы же всё время их находим, и предназначены они для того, чтобы взрываться, но мы их копим, никому не говорим, что ещё остались, — на случай, если они нам прикажут их использовать…
— Ублюдки.
— Ага, именно. Ублюдки.
— Я использую те, что ты мне дал, — поклялся Спрут. — Как только проползу под ноги Корболо Дому. Я даже не против вместе с ними отправиться к Худу.
— Что-то мне подсказывает, так и поступил Вал в последний свой миг. Всегда он их бросал слишком близко к себе — в нём столько глиняных осколков было, что на ряд больших горшков хватило бы. — Смычок медленно покачал головой, не сводя глаз с умиравшего кострища. — Хотел бы я там быть. Вот и всё. Скворец, Тротц, Молоток, Хватка, Быстрый Бен…
— Бен живой, — сказал Спрут. — Там ещё кое-что рассказывали после того, как ты ушёл. Я из палатки своей слышал. Тайшренн вашего чародея сделал Высшим магом.
— Ну, это меня не слишком удивляет, честно говоря. Что он как-то выжил. Интересно, Паран по-прежнему был капитаном роты?..
— Ага. Погиб вместе со всеми.
— Брат нашего адъюнкта. Она, небось, скорбит сегодня.
— Авось да небось недорого стоят, Скрипач. У нас есть парни и девицы, о которых нужно позаботиться. Здесь и сейчас. Вояки Корболо Дома драться умеют. Я б сказал, нас выпорют да отправят восвояси с поджатыми хвостами — и будет новая «цепь», когда мы потащимся обратно в Арэн, только на этот раз мы и близко к нему не подойдём.
— Весёлые у тебя предсказания, Спрут, ничего не скажешь.
— А это неважно. Если я смогу убить этого предателя-напанца — и его мага, если получится.
— А вдруг не сумеешь подобраться так близко?
— Тогда заберу с собой столько ублюдков, сколько смогу. Я назад не пойду, Скрип. Снова — не пойду.
— Я это запомню — на случай, если придётся. Но ты что-то говорил про наших новобранцев, Спрут?
— Ну, это ж прогулочка, так? Марш. Мы их доставим на битву: хотя бы так, если сможем. А потом увидим, из какого они железа.
— Из какого железа, — улыбнулся Смычок. — Давно я этого присловья не слышал. Раз уж мы хотим отомстить, ты, я так думаю, предпочтёшь погорячее?
— Неправильно думаешь. Глянь только на Тавор — от неё жара не дождёшься. В этом она точно как Колтейн. Это же очевидно, Скрипач. Железо должно быть холодным. Холодным. И если мы его хорошо остудим, кто знает, может, и сделаем себе имя.
Смычок потянулся над огнём и постучал по костяному пальцу, который висел на поясе у Спрута.
— Думаю, начало мы положили.
— Может, и так, сержант. Костяшки и штандарты. Это начало. Она себя знает, в том будь уверен. Она себя знает.
— А наша задача сделать так, чтоб все её узнали.
— Точно, Скрип. Именно. А теперь уходи. Эти часы я провожу в одиночестве.
Кивнув, сержант поднялся на ноги.
— Похоже, всё-таки смогу заснуть.
— Это тебя мой искромётный юмор притомил.
— Верно.
Когда Смычок шёл к своей палатке, он припомнил слова Спрута. Железо. Холодное железо. Да, это она о себе знает. И мне теперь лучше искать, смотреть во все глаза, чтобы… найти его в себе.
Книга третьяЧто-то кроется
Искусство Рашана обретается в напряжении, что пронизывает игры света, однако свойство его — разделение, создание тени и тьмы, причём в данном случае тьма — не столь абсолютна, как в проявлениях древнего Пути Куральд Галейн. Нет, тьма эта — особенная, ибо она существует не в отсутствии света, но в силу того, что её видят.
Глава двенадцатая
Свет, тень и тьма —
Вот война бесконечная.
На крестообразной стойке поблёскивал серебром доспех. С потрёпанных кольчужных хвостов на уровне колен капало масло, которое уже собралось в лужицу не каменном полу. Рукава были такими узкими, что прилегали бы плотно к коже. Было видно, что доспех не раз бывал в деле, и там, где звенья чинили, они казались более тёмными, словно из воронёного железа.