Смычок застыл на месте, по телу пробежал суеверный холодок. «Боги подлые, на миг я подумал, что вижу Быстрого Бена, а взвод Вискиджека столпился, следя за рискованным ритуалом…» Он слышал тихое пение откуда-то из пустыни, пение, словно лезвие меча прорезавшее рев Вихря. Сержант потряс головой и пошел дальше.
— Что ты делаешь, Бутыл?
Молодой человек поднля глаза с виноватым видом. — Гм, немногое, сержант…
— Гадать пытается, — пробурчал Каракатица, — но, как я вижу, никуда это не ведет.
Смычок неспешно присел напротив Бутыла. — Интересный у тебя стиль, парень. Сучки и палочки. Где ты это подхватил?
— У бабушки, — пробормотал тот.
— Она была ведьмой?
— Более — менее. Как и мама.
— А твой отец? Кем он был?
— Не знаю. Слухи… — Он неловко изогнул шею, словно ему что-то мешало.
— Ладно, — сказал Смычок. — Это аспекты земли, твой расклад. Нужно не только заякорить силы…
Теперь все смотрели на него.
Бутыл кивнул и вытащил маленькую куклу, сплетенную из какой-то темно-красной травы и обернутую полосками черной ткани.
Глаза сержанта раскрылись: — Кто, во имя Худа, это должен быть?
— Ну, рука смерти или типа того. Знаете, куда все идет. Но она не желает сотрудничать.
— Ты тянешь из садка Худа?
— Немного…
«Да, в этом парне куда больше, чем я думал». — Забудь о Худе. Он может нависать за плечом, но шага не сделает, пока все не случится… а уж потом ублюдок церемониться не станет. Для сделанной тобой фигурки попробуй Покровителя Ассасинов.
Бутыл вздрогнул: — Веревку? Это слишком, э, близко…
— Что ты имеешь в виду? — удивился Смычок. — Ты говорил, что знаешь Меанас. Теперь, оказывается, и Худов садок знаешь. И ведовство. Начинаю подозревать, что ты все выдумал.
Маг скривился: — Ну и отлично. А теперь хватит губами шлепать, мне надо сосредоточиться.
Взвод снова расселся вокруг. Смычок уставился на разномастные сучки и палочки, что торчали в песке перед Бутылом. После долгой паузы маг медленно опустил куклу в середину, воткнув ноги в песок, чтобы стояла, и осторожно отвел руку.
Набор палочек зашевелился. Смычок решил, что это Стена Вихря, потому что палочки качались, словно тростник на ветру.
Бутыл что-то бормотал себе под нос — в голосе слышалось нарастающее нетерпение, потом разочарование. Вскоре он шумно выдохнул и распрямил спину. Глаза моргнули, открываясь. — Бесполезно…
Палочки перестали двигаться.
— Безопасно будет коснуться? — спросил Смычок.
— Да, сержант.
Смычок подхватил куклу. И поставил снова… по другую сторону Стены. — Теперь пробуй.
Бутыл еще мгновение пялился на него, а потом снова сомкнул глаза.
Стена Вихря зашевелилась. Затем некоторые палочки повалились.
Вздох зрителей… губы Бутыла кривились. — Она не движется. Кукла. Чувствую Веревку. Близко, слишком близко. Сила течет то ли в куклу, то ли из нее, но она не движется…
— Ты прав, — отозвался Смычок. По его лицу расползалась улыбка. — Она не движется. Но тень…
Каракатица крякнул: — Возьми меня Королева, он прав. Чертовски странная штука, а я всякого повидал. — Он вдруг вскочил, нервный и расстроенный. — Магия пугает. Пойду спать.
Гадание сразу закончилось. Бутыл открыл глаза и оглядел всех. Лицо лоснилось от пота. — Почему он не движется? Почему лишь тень?
Смычок встал. — Потому, приятель, что он еще не готов.
Улыба поглядела на сержанта. — Кто это он? Сам Веревка?
— Нет, — сказал Бутыл. — Нет, я уверен.
Смычок молча вышел из круга. «Нет, не Веревка. Кое-кто получше, на мой взгляд. И любой малазанин согласился бы. Он здесь. Он по ту сторону Вихря. Точно знаю, на кого он точит ножи…
Ох если бы поганое пение прекратилось…»
Он стоял во тьме, под осадой. Голоса налетали со всех сторон, бились в черепе. Недостаточно было принять ответственность за гибель солдат: они больше не оставят его в покое. Духи вопят, призрачные руки тянулся через врата Худа, когти впиваются в мозг!
Гамет хотел умереть. Он стал более чем бесполезен. Он встал на тропу к бесчисленному множеству некомпетентных командиров, оставивших за собою реки крови — еще одно имя в позорной истории деградации, пища для страхов, что терзают простого солдата.
Все это с ума сводит. Он понимал. Голоса, парализующая неуверенность, и он вечно дрожит от холода, даже на солнце или под грудой одеял у ночного костра. И слабость, что сочится в суставы, разжижает кровь в жилах, пока сердце не начинает качать грязную воду. «Я сломался. Я подвел Адъюнкта в первой же схватке».
Кенеб будет лучше. Кенеб — хороший выбор для нового кулака легиона. Он не слишком стар, у него была семья — есть за что сражаться, отыскивая возможность вернуться к дорогим людям. Вот важные вещи. Необходимое давление, огонь в крови. Ничего подобного нет в жизни Гамета.
«Разумеется, ей во мне никогда нужды не было. Семья сама разорвала себя, и что я мог сделать? Ничего. Простой кастелян, уважаемый охранник имения. Слушал приказы. Даже когда мог одним словом изменить судьбу Фелисин, просто отдал честь. «Да, госпожа!»
Но он всегда знал, что слаб духом. Не было недостатка случаям выказать пороки, неудачи. Вовсе не было, даже в те редкие мгновения, когда он выказывал верность, дисциплину, готовность выполнить приказы, какими бы ужасными ни стали последствия.
— Громко.
Новый голос. Заморгав, он огляделся и увидел приемыша Кенеба, Гриба. Полуголый, загорелый и весь в грязи, волосы дико спутались, глаза блестят в звездной свете.
— Громко.
— Да, они вечно так. «Какой жестокий малыш. Так поздно, наверное, скоро рассвет. Что он тут делает? Что он делает так далеко, за линией дозоров — желает стать добычей пустынного разбойника?»
— Не они. Он.
Гамет наморщил лоб. — О чем ты болтаешь? Что громко?» «Только я слышу голоса — тебе не дано. Разумеется, тебе не дано».
— Песчаный шторм. Ревет. Очень… очень…. очень очень очень ГРОМКО!
Шторм? Гамет протер глаза и начал озираться — обнаружив себя в пяти десятках шагов от Стены Вихря. И звук песка, несущегося между валунов, дикими небрежными петлями взмывающего к небесам, катающейся там и сям гальки, самого ветра, ввинчивающегося в подобные скульптурам известняковые скалы — этот звук подобен… подобен голосам. Визгливым, злым голосам. — Я не сумасшедший.
— И я. Я счастливый. У отца новое блестящее кольцо. На предплечье. Все в резьбе. От него ждут много приказов, а он отдает еще меньше, чем раньше. Но я все-таки счастлив. Оно так блестит. Любишь блестящие вещи? Я да, хотя глаза болят. Может, как раз потому что болят. Что думаешь?
— Паренек, я уже мало что мало о чем думаю.
— А я думаю, что слишком много.
— О, неужели?
— Отец так же думает. Ты думаешь о вещах, о которых и думать не стоит. Разницы не будет. Но я знаю, почему ты так.
— Знаешь?
Мальчик кивнул. — По тому же самому, почему я люблю блестящее. Отец тебя ищет. Пойду скажу, что я уже нашел.
Гриб побежал, быстро исчезнув в темноте.
Гамет отвернулся и уставился на Вихрь. Его ярость подавляла. Кружащийся песок влетал в глаза, хрустел в груди. Он голоден, он вечно голоден, но пришло и нечто новое, изменяя визгливый стон. Что же? Нужда, тон, ломкий от… от чего?
«Что я здесь забыл?»
Теперь он припомнил. Он пошел искать смерти. Лезвие вражьего меча поперек горла. Быстро и внезапно, хотя и не совсем случайно.
«И конец всему этому думанью… от которого глаза болят».
Нарастающий стук подков снова пробудил его; Гамет повернулся и увидел в сумраке двух всадников с запасной лошадью.
— Мы вас полночи искали, — сказал кулак Кенеб, натягивая удила. — Темул разослал треть виканов — все вас ищут, сэр.
Сэр? Как неподходяще. — Вашему сыну не составило труда…
Кенеб наморщил лоб под шлемом. — Гриб? Он был здесь?
Сказал, что побежал к вам передать.
Мужчина фыркнул. — Не похоже. Он мне еще слова не сказал. Даже тогда, в Арене. Слышу, как он говорит с другими, когда есть настроение, но это бывает редко. А со мной — нет. И я не знаю почему. Ну ладно, мы привели вам лошадь. Адъюнкт готова.
— К чему готова?
— Извлечь меч, сэр. Разрубить Стену Вихря.
— Для этого не нужно ждать меня, Кулак.
— Верно, но она все же так решила.
— Не хочу.
— Приказ, сэр.
Гамет вздохнул и подошел к лошади. Он так ослаб, что с трудом смог влезть в седло. Остальные ждали со сводящим с ума терпением. Лицо горело от стыда и усилий; Гамет наконец вскарабкался на лошадь, на сразу отыскал стремена и принял поводья у Темула. — Ведите, — пробурчал он Кенебу.
Трое поскакали вдоль линии ревущего песка, придерживаясь изрядной дистанции. Две сотни шагов, и они встретились с группой неподвижно стоящих всадников. Адъюнкт, Тене Баральта, Блистиг, Нил и Нетер.
Внезапный страх пронизал Гамета. — Адъюнкт! Тысяча конников может поджидать на той стороне! Нужно подвести армию. Нужно поставить по флангам тяжелую пехоту. Передовой отряд… лучники… морпехи…
— Хватит и этого, Гамет. Мы скачем вперед — солнце уже осветило стену. К тому же… разве вы не слышите? Ее визг полон страха. Новый звук. Приятный звук.
Он уставился на преграду, круговорот песка. Да, именно это он и смог ощутить… — Тогда она знает, что барьер падет.
— Богиня знает, — согласилась Нетер.
Гамет вгляделся в виканов. Они выглядели жалко — состояние, почти всегда свойственное им в последние дни. — Что будет, когда падет Вихрь?
Юная женщина покачала головой, но ответил ее брат. — Стена Вихря заключает фрагмент садка. Разрушьте стену — и садок пробит. Богиня станет уязвимой — будь у нас боевой отряд «Когтя» и полудюжина Верховных Магов, они смогли бы изловить ее и убить. Но нам такого не свершить. — Он вскинул руки в странном жесте. — Армия Откровения останется усиленной. Солдаты никогда не сломаются, будут биться до печального конца. Особенно учитывая, что печальный конец грозит скорее нам.