Кулак принял решение. — Со мной, солдат.
— Слушаюсь, сэр. — Мужчина подобрал вещмешок.
Гамет повел ее к Таворе и сержанту. И тут произошло странное. Ветеран рядом с кулаком крякнул, а глаза жилистого, с сединой в рыжей бороде сержанта оторвались от Адъюнкта и прикипели к морпеху. Расцвела широкая улыбка, последовала быстрая череда жестов — рука поднята, словно сжимая невидимый мяч или шар, потом указательный палец описывает круг, пока большой устремлен в сторону востока. Завершилось всё это дерганием плеч. В ответ морпех из темницы помахал вещмешком.
Голубые глаза сержанта расширились.
Кулак с морпехом подошли к Адъюнкту. Та непонимающе смотрела на Гамета.
— Простите, Адъюнкт, — сказал кулак, но не успел продолжить: Тавора подняла руку в знак того, что будет говорить сама.
Но шанса не выпало.
Солдат Гамета крикнул сержанту: — Чертишь нам линию, а?
— Именно так.
Сержант развернулся кругом и вернулся к беспокойным рядам.
Тавора метнула на солдата взгляд, но промолчала: тот опустил голову, разыскивая что-то в мешке.
В пяти шагах от неровного строя легиона сержант снова вытащил меч, вонзил в пыльную землю, проводя глубокую борозду.
«Чертишь нам линию?»
Скорчившийся над мешком солдат поднял голову. — Вы еще здесь? Идите к тем виканам, пусть вместе с вами сделают шагов тридцать — сорок назад. О, велите виканам сойти с коней и крепко держать уздечки. Станьте попросторнее. Когда дам сигнал, затыкайте ушки.
Гамет вздрогнул, когда морпех начал вынимать из вещмешка глиняные шары. «Мешок… шлепнулся рядом со мной едва пятьдесят ударов сердца назад. Дыханье Худа!»
— Твое имя, солдат? — прохрипела Адъюнкт Тавора.
— Каракатица. Ну, лучше пошевелиться, подружка.
Гамет коснулся ее плеча: — Адъюнкт, они — те…
— Знаю, кто они, — рявкнула Тавора. — Вот этот готов убить пятьдесят моих солдат…
— Прямо сейчас, — пророкотал Каракатица, вынимая складную лопату, — у вас ни одного нет. Заберите же их отсюда. Отатараловый клинок у вашего чудного бедра не поможет, если вы останетесь. Отгоняйте их, остальное сделаем мы с сержантом.
— Адъюнкт, — сказал Гамет, не сумев избавиться от умоляющего тона.
Она сверкнула глазами, развернулась: — Что же, посмотрим, Кулак.
Он пропустил ее вперед и задержался, чтобы поглядеть назад. Сержант присоединился к Каракатице, за абсурдно короткое время они уже успели вырыть яму в земле.
— Внизу мостовая! — Сержант мотнул головой. — Отлично!
— Я так и рассчитывал, — отозвался Каракатица. — Поверну жульки, а долбашку опустим на ладонь ниже…
— Идеально. Я сделал бы так же, будь они со мной.
— А вас снабдили?
— В достаточной мере.
— А я последние из мешка достал.
— Исправим, Карак.
— За это, Скри…
— Смычок.
— За это, Смычок, ты заслужил поцелуй.
— Уже подставляю.
Гамет заставил себя отойти. Потряс головой. «Саперы…»
Двойной взрыв расшевелил землю, брусчатка показалась из-под толстого слоя взлетевшей в небеса пыли, залязгала, застучала. Посыпались мелкие осколки. Треть легиона не устояла на ногах; солдаты падали, увлекая задние шеренги.
Удивительно, но никто не казался серьезно раненым — Каракатица как-то сумел направить силу взрыва вниз, под мостовую.
Когда упал последний мусор, Адъюнкт Тавора и Гамет двинулись на прежнее место.
Каракатица стоял лицом к присмиревшей толпе, держа в руке жулек. Он заревел, обращаясь к новобранцам: — Следующий, кто двинется, получит его под ноги, и не надейтесь, что я промажу! Ну, сержанты и капралы! Попрошу встать. Не спеша. Найдите свои взводы. Вставайте впереди. Сержант Смычок нарисовал вам отличную ровную линию — ладно, ладно, теперь она стала малость неровной, но он ее снова проведет. Подойдите со всем старанием, пальцы ног на пядь от линии. Подошвы ставить ровно! Или мы это сумеем, или многим придется помереть.
Сержант Смычок шагал вдоль строя, убеждаясь, что все встают ровно, распределяя солдат. Офицеры снова кричали, но потише, ведь ни один рекрут не подавал голоса. Легион постепенно начинал обретать форму.
Рекруты поистине стали немыми и… внимательными, заметил Гамет. Они с Адъюнктом не смогли занять прежнее место — там зиял дымящийся кратер. «Солдаты следят… за безумцем с жульком над головой». Миг спустя кулак перешел к Каракатице.
— Убил аристократа? — спросил он тихо, оглядывая строящиеся шеренги.
— Да, Кулак. Убил.
— Он был в Собачьей Упряжке?
— Был.
— Как и ты, Каракатица.
— Пока не получил копье в плечо. Убыл с остальными на «Силанде». Пропустил последний бой, верно. Ленестро был… вторым в очереди. Я хотел Паллика Алара, но тот сбежал с Малликом Релем. Я хотел достать обоих, Кулак. Может, они думали, что ссоре конец, но я не таков.
— Рад буду, если ты примешь недавнее предложение.
— Нет. Спасибо, сэр. Я уже приписан к взводу, причем именно сержанта Смычка. Вполне соответствую.
— Откуда ты его знаешь?
Каракатица огляделся. Глаза стали щелочками. Он равнодушно сказал: — Никогда прежде не встречал, сэр. Ну, если позволите… я задолжал поцелуй.
Всего через четверть звона Восьмой легион кулака Гамета неподвижно застыл в плотных, ровных шеренгах. Адъюнкт Тавора изучала его, стоя рядом с Гаметом, но пока молчала. Каракатица и Смычок влились в Четвертый взвод Девятой роты.
Казалось, Тавора приняла некое решение. Жестом велела подойти кулакам Тене Баральте и Блистигу. Невыразительные глаза уставились на Блистига. — Ваш легион ждет на главной улице?
Краснолицый офицер кивнул: — Плавясь на жаре, Адъюнкт. Но та долбашка заставила их сесть.
Ее взор скользнул на Алого Клинка. — Кулак Баральта?
— Притихли, Адъюнкт.
— Когда я отпущу Восьмой с плаца, предлагаю, чтобы остальные солдаты входили поротно. Каждая рота занимает позицию, когда будет готова, идет следующая. Может понадобиться много времени, но ведь мы не желаем повторения виденного недавно хаоса. Кулак Гамет, вы удовлетворены построением вверенных войск?
— Вполне, Адъюнкт.
— Как и я. А теперь вы…
Она прервалась, видя, что внимание троих мужчин отвлечено. Оглянулась через плечо. Четыре тысячи стоявших навытяжку солдат внезапно стали безмолвны, воцарилась абсолютная тишина — ни хруста доспехов, ни кашля. Восьмой легион одновременно вздохнул и задержал дыхание.
Гамет старался сохранить внешнюю невозмутимость, хотя Тавора вопросительно подняла бровь. Затем повернул голову.
Малыш появился из ниоткуда; никто его не замечал, пока он не оказался на краю кратера, где некогда стояла Адъюнкт. Ржаво-красная телаба не по росту волочилась за ним королевской мантией. Спутанные светлые волосы над смуглым, невинным, хотя и грязным личиком… ребенок стоял перед солдатским строем, словно безмятежно о чем-то размышлял.
Раздался сдавленный кашель, кто-то выступил вперед.
Глаза ребенка тотчас же отыскали вышедшего. Спрятанные в рукавах руки вытянулись. Один рукав соскользнул, обнажая крошечную ладонь, и в ладони этой была зажата кость. Длинная человеческая кость. Мужчина замер на середине шага.
Казалось, сам воздух зашипел над плац-парадом: четыре тысячи солдат одновременно выдохнули.
Гамет ощутил дрожь. Обратился к вышедшему из строя. — Капитан Кенеб, — произнес он громко, пытаясь подавить накатывающий ужас, — советую забрать паренька. Сейчас же, пока он не начал… гм… пищать.
Лицо вспыхнуло. Кенеб отдал честь дрожащей рукой и пошагал вперед.
— Неб! — крикнул сосунок, когда капитан подхватил его на руки.
Адъюнкт Тавора бросила Гамету: — За мной! — Они отошли вдвоем. — Капитан Кенеб, так?
— Проо… прошу прощения, Адъюнкт. У мальца есть нянька, но он, кажется, задался целью ускользать от нее при каждой оказии… есть заброшенное кладбище за…
— Он ваш, капитан? — резким тоном спросила Тавора.
— Можно считать, Адъюнкт. Сиротка из Собачьей Упряжки. Историк Дюкер отдал его под мою заботу.
— Имя есть?
— Гриб.
— Гриб?
Кенеб пожал плечами, извиняясь: — Пока что, Адъюнкт. Вполне подходит…
— И Восьмой легион не старше. Верно. Отведите его к няньке, капитан. А завтра увольте ее и наймите новую… трех сразу. Ребенок пойдет с армией?
— У него больше никого нет, Адъюнкт. Среди обозной прислуги найдутся семейные…
— Я понимаю. Займитесь делами, капитан Кенеб.
— Я… простите меня, Адъюнкт…
Но она уже отвернулась, и лишь Гамет расслышал вздох и слова: — Слишком поздно для извинений.
Она была права. Солдаты — даже новобранцы — умеют узнавать знамения. Ребенок, пришедший по следам женщины, готовой вести армию. В руке кусок выбеленной солнцем бедренной кости.
«Боги подлые…»
— Худовы яйца на вертеле!
Проклятие прозвучало негромко, в рыке солдата слышалось отвращение.
Смычок подождал, пока Каракатица положит свой мешок под койку. Превращенные в казармы конюшни вместили уже восемь взводов, тесные стены пропахли свежим потом и… застарелым страхом. Кто-то блевал в дырку для слива мочи.
— Давай выйдем, Карак, — сказал, чуть подумав, Смычок. — Я подберу Геслера и Бордюка.
— А я лучше напьюсь, — буркнул сапер.
— После оба напьемся. Но сначала нужно провести короткую встречу.
Его приятель колебался.
Смычок встал с матраца, подошел ближе. — Да, это важно.
— Хорошо. Веди нас… Смычок.
Как оказалось, Буян тоже прибился к группе ветеранов, молча протискавшихся мимо бледных рекрутов (многие закрыли глаза и неслышно бормотали молитвы) и вышедших во двор.
Там было пусто. Лейтенант Ранал — показавший себя полнейшим неумехой на построении — сбежал в главный дом за миг до появления своих взводов.
Все смотрели на Смычка. Он и сам изучал россыпь лиц. Несогласных со смыслом знамения тут нет, и сам Смычок возражать не намерен. «Дитя ведет нас к смерти. Кость ноги означает поход, истощение под лучами проклятого солнца пустыни. Мы прожили слишком долго, повидали слишком многое, чтобы отвергать грубую истину: армия новобранцев уже видит себя армией мертвецов».