— Ты заболела?
— Если не считать депрессии и того обстоятельства, что мой организм задерживает жидкость в объеме океанариума, со мной все в порядке. Доктор Бартон назначил мне прием в прошлый раз, когда я у него была. Он хочет до моего отъезда убедиться, что я избавилась от меланхолии.
«Меланхолия». Это слово слишком слабо, чтобы описать пустоту, которая заполняла ее. Энни вымученно улыбнулась, наклонилась к отцу и поцеловала его в лоб.
— Пока, папа.
— Пока.
Она сбежала по лестнице и села в машину.
В центре города она поставила «мустанг» в тени большого вяза и вышла, даже не заперев дверцу. Торопливо поднялась по ступенькам и вошла в кирпичное здание, в котором так часто бывала в детстве.
Медж встретила ее улыбкой:
— Здравствуйте, милочка. Доктор вас ждет. Проходите во второй кабинет.
Энни кивнула и пошла по белому коридору. Она остановилась у двери, на которой была огромная черная двойка, и вошла в кабинет. Доктор Бартон появился минут через пять.
— Привет, Энни, как дела? Все еще грустишь?
Как, скажите на милость, она могла ответить на этот вопрос? Она то пребывала в радужном настроении, а уже в следующую минуту, особенно после звонка Блейка, в таком мрачном, что его смело можно было назвать черным. Она отложила журнал, который просматривала, и сказала:
— По-разному бывает.
— Медж говорила, что ты хотела попасть на прием, когда я был в отъезде. Что приключилось?
— Приключилась простуда. Я с ней справилась, но в последние пару дней мне снова нездоровится — немного подташнивает.
— Я тебе говорил, что в такое время надо лучше о себе заботиться. Когда случается депрессия, защитные силы организма ослабевают. Пожалуй, мы сделаем анализ крови, а потом решим, что делать.
Три часа спустя Энни вернулась домой. Ее била дрожь, она шла вперед, но ноги, казалось, не хотели ее нести, у нее было такое чувство, будто она с трудом продирается сквозь густой серый туман. Она медленно поднялась по лестнице и вошла в дом.
Хэнк сидел у камина и отгадывал кроссворд. При ее появлении он поднял голову.
— Ну наконец-то! Что так долго?
Энни вдруг расплакалась. Отец тут же оказался рядом с ней, сгреб ее в объятия и стал гладить по голове. Обнимая ее, он подвел ее к дивану, усадил и сел рядом. Позади Энни захлопнулась дверь, оставляя внешний мир за стенами дома.
— Энни, милая, что случилось?
Она громко шмыгнула носом и повернулась к отцу, но слова не приходили.
— Энни?
— Я беременна, — прошептала она и снова заплакала.
Она хотела, чтобы эта новость наполнила ее радостью — она беременна, срок — три месяца. Сколько лет она старательно мерила температуру, фанатично записывала циклы овуляции, стояла на голове после секса — все было бесполезно. И вот теперь она безо всякого труда зачала ребенка.
Ребенка Блейка.
Еще никогда в жизни Энни не была так растеряна и потрясена, такого не было, даже когда Блейк попросил развод. Сначала, когда доктор Бартон сообщил ей результаты анализа крови, она подумала, что это ошибка. Когда она поняла, что ошибки нет, на мгновение ее охватил парализующий, рвущий душу ужас. «Чей это ребенок?» — только этот вопрос в первую минуту бился в ее сознании. Но потом она вспомнила, что рассказал Ник: когда Иззи было два года, он сделал вазектомию. А потом осмотр показал, что срок беременности — три месяца. Значит, ребенок точно от Блейка.
Хэнк коснулся ее щеки и бережно повернул ее голову лицом к себе.
— Это чудо, — сказал он, и Энни согласно кивнула.
Она это чувствовала — маленькое семя — малыш, растущий в ней. Она положила руку на живот. Ее охватили одновременно и трепет, и ужас.
— Это все меняет, — тихо сказала она.
Это ее больше всего и пугало. Она не хотела возвращаться обратно в ту холодную, стерильную жизнь, которую она вела в Калифорнии. Она хотела остаться здесь, в Мистике, чтобы этот прохладный зеленый уютный мир стал ее домом. Она хотела и дальше любить Ника. Ей хотелось увидеть, как Иззи ходит в школу, как она сделает короткую стрижку и как будет учиться танцевать… Она хотела открыть собственный книжный магазин и жить в своем собственном доме, ни перед кем не отчитываться, кроме самой себя.
Но больше всего она хотела быть влюбленной и любимой, хотела просыпаться каждое утро рядом с Ником и каждую ночь засыпать в его объятиях. Но она не могла это сделать. В радиусе ста миль от Мистика нет ни одного хорошего специалиста и ни одной больницы с отделением для новорожденных. Энни позвонила своему гинекологу в Беверли-Хиллз, и та посоветовала Энни немедленно возвращаться — ей нужен строгий постельный режим. Так было и с Эдриеном. Только теперь ей почти сорок, и она не станет рисковать. Доктор строго сказала, что ждет Энни через три дня, и ни днем позже.
— Блейк еще не знает? — спросил Хэнк, когда она переговорила с врачом.
Она молча смотрела на отца, и у нее возникло ощущение, будто все, чего она желала, уходит от нее, отдаляется на недосягаемое расстояние.
— Ох, папа, Блейк захочет…
— А чего хочешь ты?
— Ника, — прошептала она.
Хэнк с горечью улыбнулся:
— Значит, ты думаешь, что ты в него влюблена? Энни, ты провела с ним слишком мало времени. А Блейка ты любила еще с тех пор, когда была почти подростком. Всего лишь пару месяцев назад ты была так расстроенна крахом вашего брака, что не могла встать с постели. А теперь ты хочешь выбросить его, как вчерашний мусор?
Энни знала, что отец прав. То, что у нее было с Ником, было особым и волшебным, но не имело такого прочного фундамента, какой был у ее брака.
— Мы с Блейком очень долго пытались завести еще детей. После Эдриена я отчаянно пыталась забеременеть снова, но шли годы… и ничего. Когда Блейк узнает про ребенка…
— Ты вернешься к нему, — сказал Хэнк, и от тихой уверенности, прозвучавшей в его голосе, Энни просто на части разрывало.
Именно это ей следует делать, это единственно правильное решение, Энни это понимала. Она не могла лишить Блейка его ребенка и окончательно перебраться в Мистик. Ребенок заслуживает того, чтобы у него был родной отец. И эта истина оставляла ее ни с чем, всего лишь с горсткой разбитых надежд и обещаний, которые она нарушит.
Энни снова плакала и не могла ничего с этим поделать. Она снова и снова представляла себе, как это все будет, как она расскажет Нику про ребенка… И от этого ей было так больно, что она едва могла дышать. Она не хотела быть сильной, не хотела быть благородной, не хотела делать то, что «правильно». Она думала о времени, проведенном с Ником, обо всех моментах, когда он обнимал ее, прикасался к ней, целовал ее губы с такой нежностью, какую она даже не могла раньше себе представить. Она думала об Иззи и о том, как много она потеряет, а потом думала о возвращении в Калифорнию, в постель Блейка, в город, где воздух коричневый, а земля сухая. Но больше всего она думала о том, каким безнадежно пустым будет ее мир без Ника.
Энни колесила по дорогам, пока не поняла, что больше не может вести машину. В конце концов она направилась к дому Ника. Когда она подъехала, Ник был с Иззи в саду. Энни смотрела на них и думала о том, что в этом доме, в этой семье все теперь будет происходить без нее. Иззи вырастет, пойдет на первое свидание, но ее здесь не будет, и она этого не увидит. Она смотрела на Ника, ее глаза застилали слезы.
— Энни?
Сейчас больше всего на свете ей хотелось броситься к нему, зарыться в его объятия, произнести заветные слова: «Я тебя люблю», но она не посмела. Она знала, что, если бы Ник мог, он бы пообещал, что над ними всегда будет светить солнце. Но ни он, ни она уже не были такими наивными. Оба знали, что в любое мгновение все может измениться, что сердечные клятвы двух влюбленных — это всего лишь хрупкие слова, но, разбившись, они могут оставить такие глубокие раны, которые будут кровоточить всю жизнь.
Ник встал и подошел к Энни. Одним пальцем, испачканным в земле, он прикоснулся к ее подбородку так легко, словно это бабочка задела ее кожу своим крылом.
— Дорогая, что случилось?
Энни заставила себя улыбнуться. Улыбка получилась неестественно бодрой.
— Пустяки, мне что-то в глаз попало. Я сейчас только переоденусь и помогу вам.
Не дав Нику времени задать еще вопросы, она вбежала в дом.
Ник и Энни лежали в постели, едва касаясь друг друга. Простыни были откинуты в сторону. Под потолком, лениво шурша, крутился вентилятор.
Иззи уже спала в своей кровати. Энни и Ник отправильсь в спальню, ни слова не говоря о том, что, казалось, висело в воздухе между ними. Теперь Ник крепко обнимал ее, гладя ее нежную, влажную от пота грудь. Энни весь вечер была тихой, и Ник с тревогой поглядывал на нее. Ее необъяснимая молчаливость его пугала. Он несколько раз порывался спросить, что случилось, но каждый раз, когда слова уже готовы были вырваться, он сдерживался. Он боялся того, что скрывалось за этим пугающим молчанием.
Энни перевернулась на бок лицом к нему и тихо сказала:
— Нам надо поговорить.
— Господи, это же самые страшные три слова, какие только может сказать женщина!
Он ждал, что Энни рассмеется.
— Это серьезно.
Ник вздохнул:
— Я знаю.
Энни придвинулась к нему близко-близко. На бледном лице ее глаза казались огромными, огромными и печальными.
— Я сегодня была у врача.
Ник приподнялся на кровати.
— Что с тобой?
Энни поспешила успокоить его:
— Я здорова.
— Слава богу! — вздохнул Ник.
— Я беременна. Срок — три месяца.
— О боже! — глухо прошептал Ник.
— Я говорила тебе, что много лет пыталась забеременеть.
Ребенок Блейка. Ребенок ее мужа, мужчины, который сказал, что он совершил ужасную ошибку и хочет ее вернуть. У Ника возникло ощущение, будто он плавится в горячих смятых простынях, пахнущих ее духами и их страстью.
«Мне всегда хотелось иметь больше детей». Так она сказала, и в этих словах он тогда услышал горечь и боль, накопившиеся за всю жизнь. Тогда он знал, что дети — это то, чего он ей дать не может. Теперь это не имело значения. Ник знал Энни. Она преданный, справедливый человек и любящая мать. Ее благородство всегда восхищало Ника. Энни не станет лишать своего ребенка отца. Теперь у них с Энни нет будущего. Ник позволил себе мечтать о том, как они будут сидеть рядом на веранде в креслах-качалках, и время будет течь год за годом, но теперь ничего этого не