Гарри решил, что шутка была удачной. Однако Наци даже не улыбнулась.
— Хорошо. Я поговорю с доктором Вариновским. Может быть, он вас убедит. Вы должны серьезно заняться своими зубами. Постоянно использовать любую возможность, чтобы их укреплять. Впрочем, речь идет не только о зубах, а о бережном отношении ко всему организму.
Один из младших Вариновских появился в двери.
— Хай, Гарри, сколько лет сколько зим! Как жизнь?
— Пятнадцать минут тому назад была прекрасной.
Наци проигнорировала его реплику.
— Доктор, у этого пациента дела обстоят плохо. Совершенно забросил свои зубы. Два года не санировал!
— Хорошо, сестра. Займитесь им и сделайте все возможное. Гарри — очень занятый человек.
Наци вышла из комнаты.
— Сейчас принесу специальные инструменты.
Гарри сел.
— Господи, где вы ее откопали?
Вариновский засмеялся:
— Да уж, манерами она не блещет. Но как работник — гениальна. Расслабься, Гарри. Она не причинит тебе боли.
— Ты уверен? Впрочем, тебе легко рассуждать. Очевидно, ты объясняешь ее поведение с точки зрения теории Фрейда. Однако мне совершенно неинтересно искать взаимосвязь между состоянием моего рта и моей психикой.
— Она жутко обидчивая. Я постараюсь помочь тебе. Если бы ты знал, как тяжело найти хорошего гигиениста. Сегодня все они ударились в компьютерную медицину.
— Прекрасно, в следующий раз лучше обращусь к компьютеру.
Вошла Наци. Перед собой она катила столик с инструментами для промывки рта. Они показались Гарри такими большими, каких он никогда в жизни не видел. Гарри вцепился в подлокотники кресла, отчаянно сожалея, что не выпил валиум, который ему оставил Донни.
Очевидно, единственным освобождением от душевной муки, которую он испытывал, была физическая боль. Сейчас он всячески старался к ней подготовиться. Гарри решил на практике проверить свою теорию.
Он закрыл глаза и открыл рот, не дожидаясь команды. В конце концов он заслужил это испытание. Он отчетливо представил эти маленькие вирусы, кишащие в его слюне и ждущие момента, чтобы обрушиться на его сердечную мышцу.
— Я ничего не обещаю, — сказала Наци и приблизилась к нему.
Первое, что Гарри Харт осознал, это то, что он лежит на кушетке в офисе Владимира Вариновского и все семейство врача собралось вокруг него.
«Теперь я знаю, что чувствует новорожденный, когда к нему впервые приходит сознание», — подумал он. Следующим чувством была паника. Что с ним? Умер? Сердечный приступ? Паралич?
Один из младших Вариновских положил руку ему на плечо.
— Все в порядке, Гарри. Это был всего лишь обморок. Это пройдет. Только не вставай слишком быстро.
— Обморок? Со мной никогда в жизни не случался обморок!
Владимир рассмеялся:
— Ты должен радоваться, что испытал новое ощущение. Будет о чем рассказать внукам, как ты стал первым человеком, который упал в обморок от обработки зубов.
Семейство Вариновских нашло это очень забавным и дружно захохотало.
Гарри отметил про себя, что следует поменять дантистов.
«Это все садистка Наци. Наверное, она попала мне в нерв. Все уже прошло. Мне лучше. Надо идти».
Гарри попытался сесть, но пришлось снова лечь: волна тошноты подступила к горлу, голова кружилась, пульс то убегал вперед, то почти замирал. Его прошиб холодный пот и начало знобить. «У меня инфаркт, — пронеслось у него в голове. — Я так и умру в окружении этих зубных садистов».
Один из сыновей Владимира приложил к его запястью стетоскоп.
— Кровяное давление все еще низкое. Может ли ваша жена приехать и забрать вас домой?
«У меня сердечный приступ! Я умираю!»
Владимир положил ему на лоб холодный компресс.
— Расслабься, Гарри. Твое сердце в полном порядке. Я хочу сказать, что ты просто переутомился. Я сейчас дам тебе успокоительное, но давление у тебя все равно очень низкое. Кому можно позвонить?
— Донни Джеймсону, 555-7869. Если он на работе, скажите, что это очень срочно.
Гарри закрыл глаза, пытаясь дышать глубоко, как советовал ему Донни. «Слава Богу, что Джины здесь нет. Какое унижение испытал бы он, если бы жена видела, до чего его довел панический страх перед стоматологическими инструментами!»
Как бы там ни было, происходило что-то непонятное и, как все непонятное, вызывало беспокойство.
Он задремал, чувствуя, как кровь стучит у него в висках. «Давай, быстрее, растекайся по сосудам. Приводи меня в норму. Дай мне выбраться отсюда». Дремота то гасила его сознание, то снова он выныривал из сна. В приемной разговаривали два старика. Он прислушался.
— Ты знаешь способность моей жены отыскивать новые рестораны. Так вот, вчера она потащила меня куда-то, сказав, что открылся новый кабак. Абиссинский ресторан. Ну, приезжаем мы туда и садимся. Прямо на пол. У меня до сих пор болит поясница. Ждем. Очень долго ждем. Наконец появились двое. Даже не знаю, как их назвать. Абиссинцы, эфиопы? Вообще, что это — народ или страна такая? Не знаю.
Кто бы они ни были, появились они с огромным подносом, на котором было навалено что-то непонятное. Оно было коричневого цвета и вызвало дурные ассоциации. Ко всему этому подали черствый хлеб. Но самое главное, что есть все это полагалось руками — окунуть в эту дрянь пальцы и отправлять в рот.
Я посмотрел на жену и сказал: «Послушай, сорок лет ты таскаешь меня по новым ресторанам, тогда как все, что мне хочется, это тарелка с лапшой, желательно постной, и немного маринованных огурцов.
Я ездил с тобой, потому что люблю тебя. Но теперь хватит! Довольно! Я не стану пачкать пальцы, которыми пятьдесят лет зарабатываю на хлеб, об это отвратительное месиво. Скажи этим официантам, чтобы они подняли меня с пола и поставили на ноги».
— А что жена?
— Она сказала: «Ты знаешь, Сэм, мне пришла в голову ужасная мысль. Теперь я понимаю. Неудивительно, что в Эфиопии люди умирают с голоду, если им приходится есть такое. Поедем немедленно домой и выпишем чек для Общества спасения детей. Тогда я успокоюсь».
Гарри улыбнулся сквозь сон. Разговоры старых евреев всегда вызывали у него улыбку. Перед ним возникло лицо отца. Папа. Всегда веселый. Всегда в курсе событий и готовый поговорить на любую тему.
Папа и мама у себя в Майами, в окружении своих сверстников. Старые евреи в солнечных лучах. «Майами — это приемная Бога», — любил говорить отец. Он прав. Там спокойно и уютно. Каждый день отец играл со своими друзьями в карты. Но вот один за другим его партнеры умерли. В конце концов он остался один и продолжал играть с их вдовами.
Когда его мать заболела, отец ухаживал за ней до самой ее смерти. Он помнит взгляд матери незадолго до кончины. Безмолвный вопль и мольба застыли в ее глазах. Полная безысходность. За день до ее смерти Гарри приехал в Майами. Будто зов сердца привел его сюда. Когда он вошел в больничную палату, то увидел картину, которая на всю жизнь запечатлелась в его памяти. Его мать лежала на кровати в розовой ночной рубашке. «Она всегда следила за собой», — говорил отец сиделке, когда заставлял ее переодевать больную. Он хотел, чтобы даже в таком состоянии она выглядела красиво. Когда Гарри вошел, отец обрабатывал ногти на высохших ногах матери.
Гарри смотрел на него, и слезы текли по его щекам. Это были слезы, вызванные огромной любовью к отцу и тревогой за его состояние. Как ни странно, но о предстоящей смерти матери он подумал лишь мельком. Он молился, чтобы быть способным на такую же преданность по отношению к Джине. Избавь, Господи!
Его отец прожил еще два года. Но это уже был не тот человек. Он перестал играть в карты. Все время проводил за телевизором. А когда не смотрел телевизор, философствовал. Гарри звонил ему каждый день.
— Как дела, отец? Что нового?
— Что нового? Да только что спрыгнул с водных лыж и собираюсь приготовить завтрак для Элизабет Тейлор. Потом пару сетов в теннис и, может быть, слетаю в Лас-Вегас пообедать… Что еще? Да, ты смотрел сегодня вечерние новости? Весь день передают о каком-то маньяке. Дали его описание. Обхохочешься. Пять футов ростом, одет во все черное. Вот и все. Ничего удивительного, что его до сих пор не поймали. Так одеваются тысячи людей!
— Как ты себя чувствуешь, отец?
Гарри задавал обычные вопросы, лишь бы как-то скрасить его одиночество. Он был так одинок и так скучал, что любая возможность поговорить с сыном приносила ему огромное удовольствие.
— Да так, скриплю потихоньку. Все относительно. Я чувствую себя хорошо на еврейские праздники и паршиво, когда передают прыжки с шестом на Олимпийских играх. Послушай, что я тебе скажу. Помнишь, у твоей матери была подруга миссис Розенберг? Ты знаешь, она заболела. У нее пневмония. Я проводил ее в больницу, и они сразу уложили ее на каталку и отвезли в палату. Мы долго ждали доктора. Наконец он появился, в руках у него была медицинская карточка. Он обратился к миссис Розенберг с каким-то совершенно карикатурным акцентом: «Я доктор Тума. Где больной карциномой?» (раковая опухоль. — Прим. перев.) Миссис Розенберг жутко расстроилась: «Нет, нет! Не карцинома! Пневмония!» И так они еще долго пререкались. Я думаю, этот доктор — полный идиот. Мне пришлось вмешаться. «Это шутка, доктор? Опухоль? Или пневмония?» Мы с ним так и не разобрались, что к чему. В конце концов я прогнал его с глаз долой.
— И чем же все это кончилось, отец?
— Чем? Я нашел сиделку, у которой была знакомая врач, американка. Она быстро вылечила миссис Розенберг. И когда узнала всю историю, приключившуюся с миссис Розенберг, стала смотреть на меня, как на героя. А потом она безумно влюбилась в меня.
Гарри любил, когда отец шутил.
Однажды Гарри позвонил отцу, но его уже не было. Он умер. И ему показалось, что он умер вместе с ним. Он не мог поверить в это. Было невыносимо больно. Ушел последний человек, который знал его с момента рождения. Может быть, единственный, кто любил его таким, каким он был на самом деле. И которого он любил самозабвенно. Свою мать он тоже любил, но она слишком докучала ему. Он не одобрял ее поведения. И это у них было взаимно.