а, Маруся не помнила. Перепуганная Ася вопросов не задавала, молча раздела ее, налила горячую ванну, растерла до боли, влила полстакана коньяка. Маруся отпихивала стакан, верещала, но выпила, а потом выпила чаю, и он показался ей волшебно вкусным, необыкновенным, и, причмокивая от удовольствия, она, уже опьяневшая, бормотала какую-то ерунду, хватала и целовала Асины руки и приговаривала, как она счастлива. Ася, укрыв ее двумя одеялами, долго смотрела на нее, уже спящую, порозовевшую, с блаженной улыбкой, и думала, что простуды не избежать, но дай бог, чтобы простуда, а не воспаление легких.
Той же ночью температура подскочила под сорок и начался страшный, надрывный, сухой, лающий кашель. Наутро вызвали врача.
Почти три недели Маруся провалялась с тяжелым бронхитом, а когда вернулась в институт, узнала, что доцент Романов Григорий Семенович уволился и уехал в неизвестном направлении.
Сначала она поплакала, а потом почувствовала даже какую-то радость. В конце концов, кто он ей, этот хороший и очень несчастный человек? И если честно – хорошо, что он уехал, иначе бы Маруся не успокоилась. А так она свободна. И постарается его поскорее забыть.
Юлька права, это из серии выхаживания колченогих собак и блохастых дворовых кошек, а никакая не любовь, она все придумала. Вечно ей надо кого-то опекать.
Между тем жизнь продолжалась и готовила много сюрпризов, все самое главное было еще впереди.
Вскоре она встретила Лешу.
Как он был прекрасен, ее возлюбленный! Как хорош и красив! Как строен и мускулист, какие прекрасные у него руки! А волосы – нежные, волнистые, светло-русые. И спокойные серые глаза. В такие посмотришь, и в сердце поселяются покой и радость. Но главное – уверенность. Уверенность, что тебя защитят и не оставят.
Спустя три недели она пригласила его домой. Папа, взяв с собой Асю, уехал на конференцию в Ленинград. На целых три дня! Целых три дня они были одни.
Маруся готовила ужин и накрывала стол – по-праздничному, со скатертью и парадной посудой. В первый же вечер Леша остался в Мансуровском.
Весь следующий день они провели в постели, и это было так здорово, так нежно и так интересно, что Маруся стыдилась своего пыла и своих желаний. Удивительным образом все совпало, удивительным. Они подходили друг другу, как отлитые по чертежам формы, как выточенные втулки, как ювелирные замки.
После он засыпал, а Маруся изучала его прекрасное лицо, сильную шею, плечи, руки, родинку на внутренней стороне ладони.
Ей нравилось в нем все, что называется, от и до. Он был прекрасен во всех проявлениях. И как ей нравилось заниматься с ним любовью! Совсем не страшно и уж тем более не противно, как говорили некоторые. Это было волшебно. Спал он чутко, нервно, реагируя на любые звуки. Иногда, как ребенок, всхлипывал во сне, и Маруся обнимала его и шептала: «Тихо, тихо, все хорошо. Это мусорная машина, она всегда гремит в четыре утра. А это коты, Лешик, просто коты, подрались, наверное». Он вздрагивал, морщился, но, прижавшись к ней, успокаивался, лицо его разглаживалось и снова становилось наивным и детским.
Однажды он сказал ей:
– Я тебя никуда не отпущу. Никуда и никогда.
Почему-то она рассмеялась. Наверное, от счастья и от смущения.
Да и ей самой все было понятно, он – ее будущий муж, ее единственный, ее возлюбленный. Отец ее детей. И они с ним навсегда. Что б ни случилось.
Спустя месяц они расписались.
Родители жениха служили в Магадане, приехать не смогли, и Александр Евгеньевич страшно переживал по этому поводу: «Как же так, – приговаривал он, – такое событие, а они игнорируют!»
Приехать не приехали, а поздравительную телеграмму прислали: «Дорогие дети, Машенька и Алеша! С началом новой, взрослой, жизни. Пусть всегда рядом с вами будут любовь и взаимопонимание, сила духа и умение прощать.
Обнимаем, родители».
Что ж, вполне мило, и Александр Евгеньевич немного успокоился.
Может, и вправду не смогли, все в жизни бывает. Люди они небогатые, гостиница им не по карману, а смущать новых родственников постеснялись. К тому же в семье еще двое детей, сестра и малолетний брат.
Юля наблюдала за свадебным действом с ироничной улыбкой. Выйдя на балкон, позвала с собой Марусю. Та пошла неохотно, отлично понимая, о чем пойдет речь.
– Довольна? – усмехнулась старшая. – Окольцевалась?
– Мы любим друг друга, – сухо сказала Маруся, – и не хотим расставаться.
– Причина, – кивнула сестра, – это причина! И что, теперь вслед за мужем? На рубежи, так сказать, родины? На край земли, где бродят белые медведи?
– Белых медведей там нет, учи географию. И вообще, Юль! Может, не надо?
– Не надо, – с деланой готовностью согласилась сестра. – Ты права – уже не надо. Поздно. Раз нет мозгов – что уж теперь. Нет, против него я ничего не имею! Лешка вполне. Он-то да, а вот ты, Маша, дура. Езжай, милая, езжай! Бросай институт, покупай валенки и тулуп – и вперед! Обустроишься, обзаведешься новыми друзьями, офицерскими женами. Будешь на общей кухне капусту квасить. А что? Витамины. Там же с витаминами плохо? Институт побоку, понятное дело. Зачем тебе там, в гарнизоне, высшее образование? Английский, французский – зачем? С медведями разговаривать?
– Да нет там медведей! – закричала Маруся – И институт я окончу! А ты… Да что ты понимаешь в любви? Вечно над всеми подтруниваешь, над всеми насмехаешься и вечно всех осуждаешь! Вот влюбишься – тогда посмотрим!
– За меня не волнуйся, – усмехнулась Юля. – Так, как ты, точно не влюблюсь! Чтобы разум потерять? Нет, не мой случай.
Спустя час старшая ушла, и младшая успокоилась. И все-таки вечером разразился скандал.
С несвойственной ему резкостью и на повышенных тонах Александр Евгеньевич требовал от Маруси окончить институт, а уж потом воссоединяться с законным мужем.
– Для нас и так это большая беда, – повторял он. – Беда, что ты уезжаешь.
Ася бегала вокруг мужа, подавая ему то воду, то сердечные капли. Маруся отстаивала свои права, и в ее сторону летели искры, исходящие от Аси. Молодой муж молчал. В конце концов профессору стало плохо, от «Скорой» он отказался, но согласился уйти к себе.
Ася с укоризной смотрела на падчерицу, и Маруся пошла в отцовский кабинет.
Сердце сжалось от жалости. Как он постарел! Поседел, полысел, располнел. Под глазами набухли мешки, лицо в морщинах. «Папочка, бедный мой папочка! Сколько тебе досталось! А тут еще я…» Маруся села на край кровати и взяла его за руку. Разрыдались оба. Потом обнялись и принялись успокаивать друг друга. И Маруся дала слово, что не уедет. Доучится третий и четвертый курсы, а дальше будет видно. На пятом перевестись на заочный – плевое дело.
Отец без конца говорил ей спасибо, целовал ей руки и снова благодарил.
Укрыв его и поцеловав в лоб, Маруся осторожно вышла из комнаты. У двери оглянулась – он спал.
Ася сидела на кухне. Ждала.
– Не волнуйся, – сказала Маруся и обняла мачеху. – Мы обо всем договорились.
Через пять дней, когда все успокоились, Маруся улетела вместе с мужем по месту предписания. На буфете лежала записка: «Еду с мужем по месту приписки, как и положено жене. Когда устроимся, напишу все подробно. Все будет хорошо, не беспокойтесь!
Ваша счастливая Маруся Родионова».
В квартире повисла траурная тишина. Александр Евгеньевич лежал в кабинете. Ася сидела на кухне, заниматься домашними делами не было ни сил, ни желания. Ей казалось, что жизнь закончилась, оборвалась. А что дальше – неведомо. Ясно одно – прежней жизни, счастливой и радостной, больше не будет.
Сказать, что все были ошарашены, – не сказать ничего.
Как автомат, Ася молча занималась привычными и обязательными делами: варила суп, вытирала пыль, застилала постель. Только потом обнаруживалось, что суп пересолен и есть его невозможно, пыль она вытерла тряпкой для пола, и мебель теперь в разводах, пакет с мусором аккуратно убрала в шкаф, а сваренный компот тут же вылила в туалет. На время Ася, как заколдованная, упершись взглядом в стену, застывала. Юлька то бушевала, понося сестру всяческими словами, не стесняясь в выражениях, то тоже впадала в ступор и замолкала.
Но хуже всего было профессору – Александр Евгеньевич не выходил из своей комнаты.
Обстановку разрядила добрый ангел Клара.
Нарядная и красивая, в модной голубой водолазке и ярких бирюзовых серьгах, благоухающая французскими духами, она вошла в квартиру с широкой и радостной улыбкой.
– По какому поводу в доме траур? Кто-то болен или, не дай бог, умер?
Все обреченно молчали.
Ася безнадежно махнула рукой и предложила:
– Чай будешь, Кларочка?
– Чай? – удивилась Клара. – Ну вот еще! Какой чай? Лично я собралась праздновать! – И Клара достала из сумки бутылку вина.
– Издеваешься? – осуждающе покачал головой профессор. – Беду вроде не празднуют! Или у тебя есть другой повод?
Клара подошла к балкону, распахнула его и села за стол, закурила и посмотрела на Александра Евгеньевича.
– Беду, говоришь? У тебя, Саша, беда? А я думала, у нас с вами праздник! Машка наша влюбилась! И при этом взаимно! Налюбоваться друг на друга не могут – прямо искры от них в разные стороны! Замуж за любимого – это беда?
Профессор хотел возразить, но Клара решительно выставила ладонь:
– Помолчи, Саша!
Измученная Ася присела на краешек стула.
Юлька сидела на диване, закинув ногу на ногу, и рассматривала свои ярко накрашенные ногти. Весь ее вид говорил: «Ну-ну, интересно! Жду продолжения спектакля!»
А Клара и не думала останавливаться:
– Беда у них, надо же! Дочь счастлива, а у них, видите ли, беда! Знаешь, Саша, почему ты так считаешь?
Профессор, уронив голову в руки, молчал.
– А потому что Маруся тебя не послушалась! Вернее – ослушалась! Приняла решение без тебя, без твоего согласия! Да, не очень комильфо, согласна! Молодая дурочка, потерявшая голову, – впервые, заметь, потерявшая! Тихая, скромная и послушная Маруся, папина дочка. И тут нате вам, выкинула фортель! И все, полный траур! Семья в страданиях!