«А в этом что-то есть, – подумала Юля. – Игра в прятки. Прячемся от себя самих. Делаем вид, что нам все равно, что мы равнодушны друг к другу. Взрослые люди, а отпетые трусы. И кто будет первым? Точно не я, мне нравится водить его за нос. Наверное, из вредности. Игра в догонялки. Игра кто кого. Я играю с ним как кошка с мышью и изо всех сил делаю вид, что у нас только секс, я ненасытная, избалованная стерва. Интересно, а он догадывается, что это не так? Или я хорошо прикидываюсь? Как бы я ни старалась, как бы ни сопротивлялась, меня тянет к нему. Непреодолимая тяга, начальная стадия болезни, и чем это кончится?»
Самолет прилично потряхивало, но веселая и счастливая молодая жена спокойно спала на плече любимого мужа. Ей было все нипочем, она была счастлива. Маруся ни минуты не сомневалась, что все сделала правильно. В конце концов, это ее жизнь, разве не так? Но в глубине души удивлялась самой себе – неужели она, Маруся Ниточкина, могла дать слово, затем вероломно его нарушить, обмануть самых близких, не поговорить с ними, не убедить их, а сбежать, как последний предатель, оставив сухую короткую записку? Это она, та самая Маруся, тихая и послушная дочь? Это от старшей можно было ожидать чего угодно, Юлька – пламень, огонь, стихия. Но Маруся? Она победила свою робость и страхи. И чем она хуже Юльки? И все-таки страшно было представить, что творилось в Мансуровском. Наверняка под окнами «Скорая». У папы неотложка, а у Аси мигрень, которую не берут ни одни таблетки. Наверняка приехала Юлька, а значит, Юлькины крики и возмущение. А потом тишина. Кладбищенская тишина и слезы.
«Все, все. Все, – велела она самой себе. – Раз решилась – хватит соплей! У тебя новая жизнь, муж и семья. И тебе точно сложнее, чем им, – они дома, в Москве, в любимом Мансуровском. В своей квартире, на любимой кухне. Пьют чай из любимых кружек».
Она живо представила эту картину: на подоконнике горит настольная лампа с розовым абажуром, и вся кухня освещена тихим и нежным бледно-розовым светом. На стенах в гостиной висят картины – портрет мамы, портреты сестер. Хорошенькие крошки, Юля и Маруся, распущенные волосы, в волосах бантики: красный у брюнетки Юльки и голубой у блондинки Маруси. Юлька ненавидела банты, еле уговорили. А после сеанса бант полетел с балкона. Для Юльки нормально, она же строптивая. А Марусе бант нравился, что Юлька дурит? Отстаивает свободу?
Папа и Ася смотрят на Марусин портрет и плачут. С возрастом папа стал очень сентиментален и плаксив.
«Бедный мой папочка… Бедная Ася. Ну все, хватит, иначе можно сойти с ума». В конце концов, она совершила первый серьезный поступок. Разве она могла предать своего Лешку? Теперь он ее семья. А кто тогда все остальные? Те, кого она оставила за уплывающим горизонтом?
Маруся с Лешей приехали в поселок в феврале – в самый холодный, метельный, темный и самый снежный месяц. Выйдя из автобуса, она задохнулась от холодного воздуха, от снега, который ее ослепил, и крепко зажмурилась.
За сопками, укрытыми снегом, сквозь низкие облака чуть пробивалось белесое солнце. К общежитию шли гуськом по узкой расчищенной тропке. Снег был белейшим, ослепляющим – такого Маруся не видела. И вот трехэтажное серое здание общежития, на кирпичах переливается иней. Вокруг такие же дома, а поодаль дома чуть повыше, это квартиры, за ними военная часть и административные здания.
– Ну, вперед? – спросил муж и толкнул дверь парадного.
Дощатые, выкрашенные коричневой краской полы. Три двери, узкий проход на кухню. Возле кухни дверь в туалет, зайти в него она побоялась. Из-за стены раздаются негромкие звуки радио. Следом знакомый сигнал Маяка: «Тип, тип, тип. Московское время семнадцать часов».
«Московское время, московское время». Где это время и где Москва?
Маруся зашла в комнату и села на кровать с металлической сеткой. Тоскливо заныли пружины. Она закрыла лицо руками и горько заплакала.
Растерянный муж смотрел в окно и совершенно не знал, что ему делать и как утешать молодую жену.
Вспомнил разговор с матерью перед свадьбой:
– А зачем нам приезжать, Алеша? Деньги немалые, да и смысла не вижу, сынок. Московская девочка, профессорская дочка. Ох, Лешка, дай вам бог, но… Сколько я видела таких девочек! Милых, хороших, воспитанных! И все они сбегали! Все. И это всегда были трагедии. Всегда, сыночек! Мужчина возвращается из полугодового похода, сходит на землю, ищет глазами любимую, а любимой-то нет! Сынок, я не каркаю. Я мать и как никто желаю тебе счастья. Я просто остерегаюсь, Алеша. Не обижайся. Если все сложится, тогда и приедем!
Выходит, мама права, что не приехала на свадьбу. А он, дурак, обиделся.
– Лешик, – услышал он тихий Марусин всхлип, – давай выпьем чаю. Я очень замерзла. А кстати, чайник у нас есть?
Чайника не было, воду вскипятили в чужой кастрюльке. Заварку и чашки одолжили в соседском шкафчике.
После горячего чая Маруся повеселела. Разобрали вещи и пошли в магазин. Что было, то и купили: два верблюжьих одеяла, колючих, но теплых, две подушки, жесткие, каленые, но на первое время сойдет. Постельное белье, здоровенный эмалированный чайник, кастрюлю, пару тарелок, приборы. Плюшевую скатерть. Увидев ее, Маруся развеселилась:
– Красота! Такая была у бабы Гали в поселке.
В продуктовом купили хлеба – мягкого, свежего, только что из пекарни, правда по дороге он остыл и стал твердым, как кирпич. Еще купили весового чаю, вафли «Артек» и сливовое повидло в двухлитровой банке – густое, хоть режь ножом. «Мармелад», – веселилась Маруся. Взяли частика в томате, и Маруся спрашивала, что такое частик, и хохотала – ужасно смешное слово!
– Лешка, я буду звать тебя частик! – приговаривала она.
Загрузили в сумки яблочный сок с мякотью, густой, как пюре. Маргарин, карамель, соленые огурцы размером с приличный кабачок. Кабачковая икра. В общем, праздник!
Придя домой, Маруся растерялась – холодильника нет, стола тоже. На кухне плита и раковина, две чужие полки и один общий стол. Кстати, а где же соседи?
Соседи, жены офицеров и их мужья, те, кто был на земле, не в походе, вскоре обнаружились. И спустя час в квартиру номер двенадцать было не зайти.
Ошалевшая Маруся сидела в углу на стуле. Ей очень хотелось спать. Остаться одной и упасть на ноющие пружины, на старый матрас, на новое, нестираное – Ася всегда стирала перед тем, как начать пользоваться, – белье, на жесткие подушки, укрыться колючим верблюжьим одеялом и провалиться, уснуть! А тут гости. Полный дом, точнее комната, гостей! И все им так рады, как старым знакомым, и все что-то принесли, кто мясо в казанке, кто сырники, кто жареную рыбку. Какие хорошие, славные люди! Только бы не уснуть, а то все обидятся!
И все же она уснула, точнее, стала засыпать – как была, сидя на стуле. Хорошо, что не грохнулась, вот было бы стыдно! Не грохнулась – подхватили.
Леша уложил ее на кровать, постеленную чьими-то заботливыми руками, укрыл одеялом и выключил свет. В комнате стало темно и тихо, но какое-то время она слышала сквозь сон чьи-то осторожные шаги в коридоре, звук льющейся воды в кухне и приглушенные разговоры.
Когда пришел муж, Маруся спала. И утром, когда он отправился в штаб, тоже спала. Она спала до полудня. А весь последующий день извинялась – хороша офицерская жена, нечего сказать! Не собрала мужа, не покормила. Она поклялась встать на путь исправления.
К ее великому изумлению, на плите кто-то оставил кастрюльку щей и миску с жареными пирожками с картошкой и грибами. Стоял стол, которого вчера не было, а возле стола – две табуретки. На крышке кастрюльки лежала записка: «Приятного аппетита!»
Маруся умылась и вернулась в комнату.
Самым волшебным образом в их комнате появились небольшой овальный стол и два стула, тумбочка, этажерка, прикроватный коврик, чеканка на стене, где еще вчера торчал гвоздь. На этажерке притулилась коричневая керамическая вазочка, из которой торчала одинокая белая с желтым глазком пластиковая ромашка. Вот такой уют.
Но какие люди! Какие необыкновенные люди их соседи! Вот они, морские офицеры и их жены! А она все это время дрыхла и ничего не слышала! Что они подумают о ней? Как же неловко, как стыдно!
Теперь она жена офицера. А раз назвалась груздем… Полезай в кузов, Маруся. Другого выхода нет. Ты же сама этого хотела? Ну вот, как говорится, и валяй.
Белый, точнее, когда-то белый, а теперь пожелтевший, конверт Ася нашла спустя много лет.
Странное дело – сто раз она убирала в книжных шкафах. Сто раз вытаскивала книги, протирая от пыли их толстые разноцветные кожаные и картонные обложки, морщилась, сдерживая чих, и все же чихала, смешно, по много раз. Но конверт ей ни разу не попадался. А тут нате вам, выпал – и сразу в руки, как будто чего-то ждал и дождался.
Ася держала его в руках, не решаясь открыть – читать чужие письма неприлично. Но почему так тревожно забилось сердце? Не могла же она понять и почувствовать, что эта странная, прячущаяся до поры случайная находка изменит жизнь всей ее семьи? Как и не знала, что это случится не скоро и впереди еще будет целая жизнь.
В дверь зазвонили. Вздрогнув, Ася глянула на часы – Саша, муж. Ну да, его время.
Она бросилась в комнату и засунула конверт в комод, где хранились постельное белье и полотенца и куда ее не приспособленный к быту муж уж точно никогда не полезет – Саша не знает, где его собственные носки.
Сколько лет пролежал этот конверт? Пять, десять, двадцать? Ну ничего, полежит еще день, до завтра. Завтра она его откроет.
Стыдно признаться. Карке, лучшей подруге, и той стыдно. Дожила. Конечно, Кара все видела: и Юлин блуждающий тревожный и беспокойный взгляд, и ее озабоченность, и еще кучу признаков того, что у человека не все хорошо.
Ну вот, например, Юля, идущая бодро и быстро, с высоко поднятой головой, с таким взглядом, что расступались прохожие, начала спотыкаться и пару раз чуть не шлепнулась, хорошо, что Кара подхватила под локоть. А в другой раз рядом Кары не оказалось, и Юля упала, разбив до крови колено, закончилось все травмпунктом. Случилось и кое-что пострашнее: Юля не услышала предупредительный автомобильный гудок и чуть не попала под машину. Пришла в себя от визга тормозов и густого мата шофера.