А как-то явилась на занятия в одной серьге.
– Это что? – улыбнулась Карина. – Дань моде? – Она аккуратно вынула из Юлиного уха серьгу и убрала к себе в косметичку. – Ты все равно потеряешь.
Юля не возражала. Что там серьга – похоже, она потеряла себя.
Сто раз она убегала от Кружняка. Сто раз повторяла, что это конец, разрыв, и убеждала его и себя, что он надоел ей до синих чертей: «Видеть тебя не могу, понимаешь?»
Он кивал с сочувствующей гримасой: «Конечно, я все понимаю, о чем ты! Ну раз тошнит! – И делал серьезное лицо: – А ты, мать, часом, не залетела?» Юля бесилась, взбрыкивала, орала, хлопала дверью, абсолютно уверенная, что это все, навсегда, окончательная точка. Главное – его не видеть, не встречаться, не выяснять, не смотреть на него, не слышать его дурацкие шутки, не чувствовать запах его одеколона. Тогда она сможет от него отвыкнуть.
Сто раз они расходились, и каждый раз она в это верила.
На пару дней становилось легче. Как прекрасен воздух свободы! Как сладко ощущение независимости и неподвластности! Свобода – вот что самое главное! И как страшна любая зависимость – физическая, моральная, душевная. Потому что зависимость – это наркотик, и это надо лечить.
Хватало ее на неделю, потом она начинала скучать. Ах, какой был соблазн позвонить! Ей казалось, что телефонные автоматы вырастали перед ней как ловушки: «Зайди, Юленька, зайди и позвони, сколько же можно так мучиться?» Держалась изо всех сил: «Вот еще! Я сильная, я могу». Но через пару недель начинала вздрагивать от телефонных звонков. Снимала трубку и понимала с облегчением: не он, слава богу, не он. И в ту же минуту наступало разочарование: почему он не звонит, разлюбил?
Однажды он сказал:
– Хватит играть в бирюльки, Юля, мы никуда друг от друга не денемся. Ну, пока кто-то из нас не исчезнет.
Да что там телефон! После учебы она моталась на Дзержинку, болталась по близлежащим улицам. А вдруг?
Когда они были вместе, она частенько ждала его в условленном месте, на их скамейке, и всегда приходила чуть раньше. Он подходил, садился рядом и брал ее за руку. У нее перехватывало дыхание. Все, теперь можно жить. До четверга, когда они встретятся и рванут на Вернадского. Четверг был их днем.
– Рыбный день, – смеялся Кружняк. – Ты рыбка, Юля, моя любимая золотая рыбка.
– А ты акула, Кружняк, – отвечала она, – хищник.
– А ты? – смеялся Кружняк. – Ну да, ты же волшебница! Исполнишь хотя бы одно желание? Ну чем я хуже старого рыбака? – И он крепче сжимал ее руку.
– Знаю я твои желания, – бурчала Юля, холодея от его прикосновений. – Перебьешься!
На дворе была осень – холодная, ветреная, насквозь продувная. С неба летел то снег, то колючий дождь. Под ногами стояли невысыхающие лужи. От ветра и снега спасал капюшон, но Юля все равно мерзла и забегала то в магазин, то в булочную чтобы согреться. Забегала на две-три минуты, боясь его пропустить. И ни разу не встретила. Выходит, судьба?
Измученная, она возвращалась домой, без сил валилась на кровать и начинала выть. За что ей это наказание, этот морок, это проклятие? Почему она не может справиться? Она же сильная. Ну не заколдовал же он ее, в самом деле?
И вдруг в голове, как молния, вспыхнула мысль: «А если… да?» Понятно, что не в прямом смысле и к колдунье он не ходил. А если что-то подсыпал, подлил, подмешал? Они это умеют, они большие спецы в подобных делах.
Юля вспомнила, что читала про сильную эмоциональную зависимость посредством психологического воздействия, что-то вроде гипноза. Стало смешно. «Ты совсем чокнулась, Юля? Спятила, милая? Ага, еще можно вспомнить биологическое оружие или неизвестный, быстрорастворимый и незаметный наркотик». И все это, все эти секретные технологии, чтобы затащить в постель Юлю Ниточкину, звезду мирового масштаба, шпиона враждебного государства! Ну все, докатилась.
Кстати, расслабиться и уснуть помогал алкоголь. Выходит, не зря люди пьют. Пара бокалов вина, три рюмки коньяка или водки. А что, выход.
Пару раз напивалась в одиночестве, а уж в компании сам бог велел. Смутно помнила, как ее, размякшую и почти невменяемую, Кара затаскивала в ванную и обливала холодной водой. Позорище…
Помнила, как проснулась в чужой квартире на чужой кровати, разбитая, с чугунной башкой и дрожью в ногах. Было темно и мертвенно тихо. Юля оделась и выскользнула за дверь. Стояла глубокая ночь. Где она, что за район, куда бежать? Такси не поймать – какое такси в половине четвертого утра?
Выбралась из дворов и закоулков на какую-то улицу и вдруг поймала такси. Своим глазам не поверила, это была большая удача. Ура, через двадцать минут она будет дома, какое же счастье – жить в центре Москвы!
Эта история была из удачных. Но была и другая.
Случайная компания, незнакомые люди. Кажется, студенты медицинского. Симпатичные, свойские и веселые ребята сняли ее у метро, вернее пригласили поехать с ними. А что такого? Совсем не страшно: пятеро парней и две девушки, в руках торт, в сумках гремят бутылки, у одного за плечами гитара – оказалось, что едут на день рождения к одногруппнику. Тараторили наперебой, ржали, вопили, ну и пригласили с собой. Юля согласилась. А почему, собственно, нет? Вполне милые ребята, да и среди людей ей гораздо легче, а заодно убьется свободное время, которое она теперь ненавидит. Да и никогда не знаешь, где встретишь свою судьбу. И парень с гитарой ей очень понравился – синеглазый такой, волосатый. Дима, Сережа? Она не запомнила.
Ехали с пересадкой, шумели, ржали, выпендривались. В какой-то момент ей захотелось выйти. Она шагнула к открывающейся двери, но кто-то взял ее за руку.
– Не уходи, – услышала она шепот, – прошу тебя, не убегай.
Оглянулась – он самый, синеглазый и кудрявый гитарист Дима-Сережа. В общем, не вышла, осталась.
И ничего хорошего из этого не вышло. Напилась и отправилась с кудрявым в маленькую, похожую на кладовку комнату. Наверняка это и была кладовка. Там было темно, душно, тесно и страшно воняло лыжной мазью и затхлой обувью. В общем, соединились, а если проще – совокупились. По-собачьи, коротко, деловито и противно.
Юля вышла из комнатки потная, всклоченная, пропахшая мерзкими запахами, в порванных колготках. Страшно воняло табаком, в коридоре наткнулась на кучу наваленной обуви и верхней одежды. В туалет было не пробиться – кто-то там заперся. В ванной не лучше – заблеванная раковина, грязные полотенца. Да уж, умеют ребята веселиться.
С трудом отыскав свои вещи, выскользнула за порог. Кстати, с кудрявым гитаристом она больше не столкнулась. Ну и отлично. На душе, как и во рту, было мерзко и гадко. На улице ее вырвало, и стало легче.
«Докатилась, – подумала она. – Скоро буду квасить с синяками у метро».
Улица была пуста – дальний спальный пролетарский район, восемь вечера, все давно поужинали и уселись перед голубыми экранами. На десерт программа «Время» и фильм про рабочий класс.
Входа в метро не наблюдалось, Юля вспомнила, что они добирались на автобусе. Как называлось это кошмарное место – Алтуфьево, Очаково или Жулебино? А может, это Люберцы или Мытищи?
Показались огоньки машины, и она подняла руку. Странно, но машина затормозила, окно открылось, и показалась мятая рожа водилы:
– Куда, красотка?
– До ближайшего метро.
– Залезай.
Залезать было страшно, но выхода не было, самой до метро не добраться. Вернуться в ту квартиру она не может – во-первых, она ее не найдет, а во-вторых… Да не было никакого «во-вторых», хватило и «во-первых»! Автобусов нет, во всяком случае Юля не видела ни одного. Решившись, она села в машину.
Ехали молча. Юля видела, что он кружит. Дворы, переулки, снова дворы. И тишина. Только окна горят голубоватым светом от телевизоров. Метель, хороший хозяин собаку не выведет.
«Ну вот и все, – подумала Юля, когда водила остановился в каком-то темном дворе, – тут, в этом сраном Алтуфьево или Медведково, ты, Юлия Ниточкина, профессорская дочка и студентка журфака, закончишь свою яркую, но короткую жизнь. Весьма прозаично. И совсем не героически, совсем».
– Чё встал? – хрипло спросила она. – Бензин кончился?
Закурив очередную вонючую папиросу, водила мерзко заржал:
– А чё не постоять и не помиловаться?
Хмель сошел мгновенно, как не было. Страх исчез, испарился, и Юля стала самой собой.
– Я тебе помилуюсь, гнида! – тихо и внятно сказала она. – Я тебе так помилуюсь! А ну дуй к метро, тварь! Иначе тебе… – И тут Юля выдала весь запас известной ей ненормативной лексики, а известно ей было немало.
Водила удивился, присвистнул, мотнул головой и заржал:
– Пугаешь? У меня три срока, птичка, я из пуганых.
Юля усмехнулась:
– Потрахаться хочешь? Понимаю. Изнасиловать можешь. Можешь попробовать, – истерично хохотнула она, – а вот убить – вряд ли. Ты ведь из щипачей, верно, из мелкоты? Так вот, в любом случае я останусь жива. И не сомневайся, номерок твоей вонючей дрыны запомню! Ну а там, секс-символ планеты, тебе наступит трындец. Такой полный и всеобъемлющий, что ты и представить не можешь! Папаша мой полковник конторы, врубился, мразь? Или не веришь? Ну давай попробуем!
Тот громко выругался и процедил:
– Пошла на хер! Катись, слышь?
Но Юлю понесло:
– Нет, я сказала – до метро! Вперед, чучело, жми на педальки!
Откуда взялась эта смелость? Ведь дрожала как осиновый лист, тряслась ведь, как побитая собачонка. Почему не выскочила из машины и не бросилась наутек? Ведь главное было вырваться! Но нет, не выскочила и не рванула, а даже наоборот, уселась поудобнее, открыла окно и закурила.
Сбитый с толку, ошалевший водила, покрыв ее отборным матом, завел тачку и рванул со двора.
Через пару минут они выехали на освещенную улицу, показалась красная буква «М». Шли прохожие, хлопали двери метро, медленно, под густо валящим снегом передвигались редкие автомобили – жизнь!
Машина остановилась, и Юля обернулась к водиле:
– Ну что, хорошо заработал? А мог бы! В людях не разбираешься, чмо!