Растерянный профессор обернулся на младшую дочь.
– Та-ма-ра? – переспросил он. – Как это – Тамара?
В комнате воцарилось молчание.
– Саша! – умоляюще сказала Ася.
Но муж ее прервал:
– Подожди! Маруся, какая Тамара? Как вообще такое возможно?
В этот момент ребенок захныкал, и женщины засуетились – кинулись проверять наверняка описанные пеленки, наперебой обсуждать, что надо дать грудь ну и дальше по пунктам. Все, что объяснили в роддоме. Сначала все по бумажке – опытных здесь на наблюдалось, первый грудной младенец в семье. Маруся села в кресло и приложила дочку к груди.
Ася заохала, что сперва надо бы покормить ее. Юля ушла на кухню разговаривать по телефону, и оттуда были слышны ее командные нотки. Ася суетливо и бестолково раскладывала вещи, расправляла белье в детской кроватке, грела обед. Юля курила на балконе. А Маруся, похожая на кормящую Мадонну и заодно на всех кормящих матерей земли, любовалась своим ребенком. На ее лице были тревога, забота и огромное, ни с чем не сравнимое материнское счастье.
В углу в кресле сидел Александр Евгеньевич, счастливейший дед. Растерянный, обескураженный и всеми позабытый. Но кто на него обращал внимание? Теперь точно не он был главным действующим лицом.
Объяснились назавтра – в день приезда все было суетно, непонятно, бестолково. Правда, назавтра все было так же, да еще бессонная ночь, но днем, спасибо Асе, Маруся урвала два часа сна и немного пришла в себя.
– Тамара – так зовут Лешину маму, – монотонно повторяла она. – И ты, папа, меня должен понять! Я и так, пап… сбежала. Леша вернется, а нас нет. Я вообще не понимаю, как смотреть ему в глаза. А вдруг он нас бросит?
– Ну да, – усмехнулся профессор, – поэтому ты бросаешь ему затравку. Тамара, в честь его матери! Как тебе такое пришло в голову, Маруся? Как? Назвать дочь в честь плохо знакомого человека, пренебрегая памятью собственной матери?
Маруся вяло оправдывалась:
– Да, чтобы Лешке было приятно. Да, если хочешь, затравку. Да, я чувствую свою вину, и ты должен войти в мое положение. И потом – какая разница, папа? Ты будешь любить ее меньше?
Профессор оскорбленно молчал. Растерянная Маруся расплакалась. Ситуацию, как всегда, спасла Ася:
– Имя ребенку дают родители, – мягко сказала она. – И, кстати, я слышала такое поверье, ну или суеверие, я не знаю. Если ребенку даешь имя рано умершего человека или человека с трагической судьбой… – Ася помолчала, словно набиралась сил, чтобы продолжить. – Так вот, тогда ребенок повторит судьбу того человека. – Выпалив это, она подхватила малышку и у двери оглянулась: – Обед через полчаса, а тут и наша Томочка уснет! Да, моя красавица?
Обедали молча, после обеда профессор ушел отдыхать, а Ася, посмотрев на Марусю, шепнула:
– Да не переживай ты! Смирится. Привыкнет.
Леша приехал через полтора месяца. Отношений не выясняли – он был счастлив, что выяснять?
– И правильно, что Юля увезла тебя в Москву! Какое «прости», в чем ты виновата? Маруся, любимая, вот тебе досталось! Столько времени в больнице! Страшно представить. Ты у меня героиня! А Тома красавица, вся в тебя, Мань! В меня? Ха-ха, перестань! Нашла красавца́! И еще, Мань, спасибо. Спасибо за имя. Честно говоря, я и не рассчитывал. Ну что, на улицу? Томе надо гулять. Да и мамаше не помешает. И погодка способствует! Мань, одевайся! А я жду внизу с коляской.
Счастье. Одно сплошное счастье. Красивая и здоровая дочка, и черт с ней, с больницей, и с обидами на Юльку. Все прошло, все забыто, и Юльке надо сказать спасибо и еще извиниться, объяснить, что это гормоны. Счастье, что Лешка и не думал обижаться и счастлив до небес, дочку с рук не спускает! И он нежен с Марусей, так нежен, что кружится голова. А может, она кружится от недосыпа? И все между ними как раньше. Нет, не как раньше, а в сто раз лучше! Лучше и ярче, крепче и сильнее. И ничего, ничего не может сломать и разрушить их любовь. Теперь-то уж точно – теперь, когда у них есть Томочка. И Лешку своего она любит так сильно, что щемит сердце. Какая она счастливая, как ей повезло! Только ужасно, что Лешкин отпуск подходит к концу и ему скоро придется отправиться в часть, к месту приписки. Он ни разу не пожаловался, как было трудно в походе. Только «все хорошо, ничего сложного, это моя профессия». Ее героический муж, морской офицер. А она жена офицера, и ей предстоит растить дочь, беречь очаг, писать письма, скучать и ждать, ждать, ждать…
Эту судьбу она выбрала добровольно. И, кажется, ничуть не жалеет! Но через две недели Леша уедет, и это ужасно.
А она? Разве они с Томочкой не поедут с ним? Или она не заметила, как все решила и договорилась с собой? Все правильно, Томочке лучше побыть полгода здесь, в столице, где и врачи, и теплое лето, и свежие продукты. Хотя бы первые полгода, а? Так же лучше для ребенка, правда?
Маруся, признайся, ты не хочешь уезжать из Москвы. Ответь честно хотя бы себе – ты ищешь повод! А, Юлькина свадьба! Вот и повод, и повод серьезный. Что ты еще, Маруся, придумаешь? Что еще сочинишь, чтобы остаться?
Ты боишься возвращаться в поселок, боишься остаться без Асиной помощи, Асина помощь незаменима. Ты боишься неудобств, не хочешь возвращаться в свою убогую комнату, не хочешь наблюдать вид из окна, который вгоняет тебя в тоску и безнадегу. Ты боишься одиночества, стылого ветра, верных, но навязчивых соседок. Продавщицу Тоньку боишься и ее вечных окриков, от которых ты теряешь сознание. Ты не хочешь туда, Маруся! Не хочешь, при всей твоей неземной любви к мужу. Ну вот, дело сделано – очень важное дело, – ты призналась себе. Остается самая малость – признаться в этом мужу. Он благородный человек, и вполне возможно, что он тебя поймет. Или постарается тебя понять. В общем так, есть два выхода. Первый – сказать Алеше всю правду, дескать, люблю и хочу прожить с тобой всю жизнь, но жить в городке не могу. Считай меня кем угодно, я такая и есть – слабая, трусливая, избалованная. Презирай меня, я и сама себя презираю, но это правда. Ну и второй – что-то придумать, соврать. Ну хорошо, Юлькина свадьба. А что дальше? Придется врать про Томочку. А это… невозможно. Потому что отвратительно и низко. Или говорить, что нельзя оставить папу, но и это отвратительно и низко.
Как же она не хочет уезжать из Москвы!
Кажется, в этот раз Кружняк поверил. Поверил, что Юля не придумывает и действительно собралась замуж.
– Ну что ж, – усмехнулся он, – вольному воля.
– Вольному? – усмехнулась Юля. – Да, остроумно.
Ей показалось, что эту новость он воспринял спокойно.
– Ну да, когда-нибудь это должно было случиться. Ты уже взрослая девочка, годы бегут, надо строить семью. Да и кандидат, по твоим словам, подходящий. Помощь нужна? – Он посмотрел ей в глаза.
– Помощь? – растерянно переспросила она. – Какая помощь?
– Да любая, – ответил он, откинувшись на спинку скамейки.
Они сидели в любимом скверике на Кропоткинской. Их сквер, их скамейка.
– Погодка-то, а? – словно желая сменить тему, сказал Кружняк и тут же повторил: – Любая помощь. Ресторан, свадебное путешествие. Что там еще?
– Спасибо, мы справимся.
– Слушай! – оживился Кружняк, повернувшись к ней всем корпусом. – А работа? Хочешь, устроим твоего женишка на теплое место?
– Ты издеваешься, всемогущий? Да у него и так все хорошо, ждет назначения, должны назначить главным, а пока он и. о.
– Не издеваюсь, ты что? – обиделся Кружняк. – Вот честное слово – не понимаю, что тебя так удивило. Хочешь, пристроим в наше, ведомственное? У нас куча поликлиник, больничек, милости просим! Кто он у тебя? Кардиолог?
– А то ты не знаешь, – хмыкнула Юля.
– В общем, подумай. В ведомственных больницах совсем неплохо. А в поликлинике вообще синекура! Коридоры пустые, народу – раз-два. Ковры, мягкая мебель, просторные кабинеты. Прекрасный буфет. А что, это важно! Отличный и дешевый, кажется, можно навынос.
– Ну да, навынос! Знаю я вас: вход – рубль, выход – два. С вами только свяжись, век не развяжешься. Хранить ваши медицинские тайны – это же ого-го, это же государственная тайна! Нет уж, спасибо. – Юля делано поклонилась. – Как-нибудь обойдемся. Справимся без всемогущей конторы.
– Ну как знаешь. – Кружняк посмотрел на часы. – Извини, мне пора – совещание. – Он поднялся со скамейки, одернул пиджак и посмотрел на нее: – Ну что, по протоколу? Счастья молодым? Радостной семейной жизни и кучу детей?
Он посмотрел на нее в упор. Она не выдержала и отвела взгляд.
– Не верю, – сказал он дрогнувшим голосом, – не верю. Сейчас мы расстанемся – и все? И ты чужая жена?
– Пока, Ген, у тебя было время подумать.
Кружняк быстро пошел прочь.
«Не смотреть, – приказала себе Юля. – Не поворачивать головы. Ни в коем случае. Ну вот, случилось. Наконец мы расстались. Странное дело, мы столько раз расставались, но я знала, что это не навсегда. А вот теперь я уверена, что мы попрощались. Уверена в себе, а это главное. У меня новая жизнь – без него. Я свободна. Ну, здравствуй, свобода! Какая свобода в браке, Юля? Из огня да в полымя, как говорила бабушка Галя. Что ты делаешь, Юля, куда ты торопишься, во что снова втягиваешь себя? Ведь ты еще не вырвалась из прежней истории, ты еще не свободна! На что ты надеешься? На новую и счастливую жизнь? Дура. Ах да! Попытка не пытка! А если пытка, Юля? Снова пустишься в бега? Только бегун из тебя не ахти. Хреновый такой убегатель. И марафонец ты так себе, и точно не спринтер. Ты стайер, Юля. А это другая история. Когда вдолгую, это всегда другая история».
– Неужели решилась? – удивилась Карина. – Я думала, ты все давно отменила. Хочешь попробовать? Ну да, опыт, сын ошибок трудных, как же, помню. Боишься снова сойтись со своим? Ну, если суждено, сойдешься и в браке, кому и когда это мешало? – И деловито поинтересовалась: – Ресторан сняли? А платье, а костюм жениху, а модельная обувь? И вообще – ты готова к первой брачной ночи? Готова предъявить родственникам доказательство девичьей чести?