Сели в кафе, заказали какую-то еду, рассеянно ковыряясь вилками в тарелках, пытались начать разговор. А разговор не клеился. Маруся видела, что Леша обижен. Насупился, молчит, смотрит в сторону. А ведь сам предложил им с Томочкой остаться, сам настоял. И ей показалось, что он, согласившись с ее разумными доводами, все понял: ребенок важнее всего!
Она ждала слов любви, признаний, что он невыносимо скучает и мучается, но он молчал. Спросил, когда у нее обратный билет. Отведя глаза, она ответила, что сегодня же, в ночь:
– Хочешь, обменяю? – спросила Маруся.
– А надо ли, Мань? – горько проговорил он.
На сутки сняли гостиницу, открыли дверь и тут же обо всем забыли – черт с ним, с билетом! Не уснули ни на минуту. Были отчаянно, безнадежно счастливы, но обоим казалось, что они прощаются.
– Маруся, – спросил Леша, – ты считаешь, что это нормально – такие отношения?
– У всех по-разному, Леш, – не глядя ему в глаза, ответила Маруся. – Не всё и всегда как по учебнику.
Рано утром он уехал – служба. Простились странно и скомканно. Словно не муж и жена, а любовники. Маруся отправилась в билетные кассы. Билет был только на следующий день.
За эти длиннющие бесконечные сутки она передумала все, о чем можно было передумать. И поняла одно – она сюда не вернется. А там как бог положит, как говорила бабушка Галя. Как распорядится судьба.
Перед самым отлетом позвонила мужу. Он трубку не взял. Ну что же, бывает. В самолете закрыла глаза и тут же уснула. Перед сном проскользнула мысль: «Скоро я буду дома, в Москве. И как это здорово – дома! Ведь я не соврала. Я по-прежнему его люблю, ужасно скучаю и хочу быть с ним вместе. Но Тома и папа – это не выдуманные причины, это реальность и тоже моя семья. Это называется обстоятельства, которые сильнее нас и с которыми бесполезно бороться. Жаль, что мы с Лешкой плохо расстались. Ужасно расстались, сухо, как чужие люди. А может, все образуется, наладится, мы же любим друг друга. – И тут же пришла в голову еще одна мысль: – А ведь он так и не успел полюбить Тому, и виновата в этом только я, я лишила мужа и дочь этой возможности».
Александр Евгеньевич умер через три года. Выпил чаю с любимыми сушками и прилег отдохнуть. Тома крутилась вокруг деда, совала ему любимую «Курочку Рябу», теребила, канючила, пока Маруся не оттащила.
Укрыв отца, Маруся на цыпочках вышла из комнаты.
Обиженная Томочка рыдала и пряталась, закрутившись в занавеску. Маруся взяла ее на руки, умыла, дала печенье, посадила в кресло и открыла замусоленную «Рябу». Хотелось прилечь, но дочка требовала внимания. Сад – вот спасение! Еще немного, и Тома пойдет в детский сад. Решили отдать после трех лет, и садик рядом, а в садике Ася, любимая бабушка.
Говорили, что профессор умер смертью праведника, хорошего, светлого человека. «Совсем не мучился», – звучало на похоронах.
– Не мучился? – зло рассмеялась Юля. – Ну разумеется! Прожил как у Христа за пазухой! А сколько он болел? И разве он не заслужил легкой смерти? А про легкую жизнь помолчим, – жестко отрезала Юля.
Никто не возразил, да и поминки не место для споров.
Два раза за три года в столицу к жене и дочке приезжал капитан Родионов. Всего два раза. «Ко все еще жене», – усмехнулся он, кинув короткий взгляд на Марусю. И ничего у них не было. Ни-чего.
Первый раз – короткий визит проездом, второй – Маруся свалилась с ангиной, какая уж тут личная жизнь.
На похороны тестя Алексей приехать не смог, был в море.
Через полгода после похорон, когда Марусе было ох как далеко до нормального состояния – мучили бессонница и воспоминания, съедала изнуряющая, изматывающая тоска по отцу, – почтальонша принесла конверт, в котором лежало уведомление, что Родионов Алексей Викторович подал на развод с Родионовой Марией Александровной.
Маруся вертела в руках уведомление и никак не могла взять в толк, что это – развод? Он с ней разводится? Лешка бросает ее? Не ее – их, жену и дочь. И виновата в этом она, Маруся.
Сестры сидели на лавочке на Воробьевых горах – их лавочка, любимое место.
Стояло прекрасное время, середина сентября и бабье лето, под ногами ковер из разноцветных кленовых листьев, и они шуршат – сухие, но еще не ломкие, влажные.
Томочка собирает букет, хвастается им, без конца теребя мать и тетку. Юля ловит племянницу, тискает ее, обнимает и чмокает в румяные щеки. Томочка вырывается, хнычет и смотрит на мать.
– Обожаю! – говорит Юля, наконец отпуская девочку. – Не знаю, как обожаю!
– Роди, – отвечает Маруся, – а то будет поздно.
– Да ну, – Юля беспечно машет рукой, – мне это точно ни к чему.
– Ты в этом уверена?
Юля смотрит в даль и не отвечает.
Перед ними стадион Ленина, высотки, Москва.
– Как хорошо, – говорит Юля, – как хорошо на нашем месте. Помнишь, как мы гуляли здесь с Асей?
Маруся кивает:
– Конечно. И погодка, осенние запахи! Грибами пахнет, чувствуешь? – Она поглубже вдыхает.
– Землей, – поправляет Юля. – Не грибами, а мокрой землей. Откуда здесь, Мань, грибы?
– Никакой в тебе, Юлька, романтики, – вздыхает Маруся.
– Никакой, – соглашается Юля. – И слава богу.
Томочка канючит, что хочет есть, и Маруся вынимает из сумки яблоко, кормит дочь, которая заинтересовалась Юлиным кольцом.
– Нравится? – смеется тетка.
Томочка кивает:
– Подаришь?
Она привыкла, что тетка щедра на подарки: куклы, костюмы, платья. Юля балует племянницу.
– Перебьешься! – смеется Юля и добавляет: – Не расстраивайся, Томка. Все равно все достанется тебе, других наследниц у меня нет и не предвидится!
– А что такое «наследницы»? – интересуется девочка.
Ей не отвечают, и она отвлекается на проходящего мимо парня с собакой.
– Юль! – говорит Маруся.
Но та ее перебивает:
– Все, не начинай. И вообще, я замерзла. Томка! Пошли есть мороженое?
– Ты же замерзла, – неохотно поднимается с лавки Маруся.
Прогулка окончена, сестра смотрит на часы – она не из тех, кто долго сидит на одном месте.
Ну да, пора. Три часа дня. И правда холодает, пора домой. Да и завтра всем на работу, в том числе и Томочке, у нее тоже рабочий день, детский сад.
Садятся в машину, Юля за рулем. Тома обожает машину и страшно гордится теткой-водителем.
– А поехали в блинную? – оживляется Юля. – Жрать хочу, как волчица!
Радуется Томочка, радуется Маруся. Все любят блины. Блинной сто лет, и она удержалась, не утонула в море модных современных кафе и ресторанов. Блины там толстые, дырчатые, кисловатые. К блинам сметана, варенье, красная рыба – это из новшеств.
В блинной тепло, Томочка капризничает и трет глазки.
Юля довозит сестру и племянницу до дома и смотрит на часы.
– Не зайдешь? – зная ответ, все же спрашивает Маруся. – Выпьем чаю? Есть Асин пирог с курагой.
Юля снова смотрит на часы:
– Нет, увы. Да и наелась, как питон.
– Игорь? – уточняет Маруся.
– Да брось, – отвечает Юля, – при чем тут Игорь? У всех давно своя жизнь. – В голосе ее горечь и усталость, разочарование и тоска.
Маруся чмокает ее в щеку и выходит из машины:
– Пока!
– Пока! Эй, Мань! – окликает она сестру. – А хорошо погуляли!
Ася стоит у двери, караулила их у окна.
– А что Юля не поднялась? Торопится? – спрашивает она, помогая Томочке надеть тапочки.
– Игорь, – врет Маруся, – муж ждет, Ась. Не обижайся.
На столе на кухне все накрыто к обеду. Но они сыты и от обеда отказываются.
Томочка спрашивает у Аси, как ей букет из кленовых листьев. Та восхищенно благодарит и ставит букет в вазу. В комнате слышно, как тикают ходики. Маруся закрывает глаза. Завтра на работу, и слава богу, что на работу. Работа – это спасение. Спасение от одиночества.
Маруся по-прежнему одна. Ася одна, и, кажется, Юлька тоже. Странная жизнь у них с Игорем. Может, потому, что нет общего ребенка? Да нет, глупости. У папы с Асей тоже не было общего ребенка, а у Маруси и Леши он был, а все равно не получилось.
Маруся знает, что Леша женился, ей написала Лида, бывшая соседка и подружка. Лешка привез жену из Перми, хорошая женщина, у них родился сын, и Лешка счастлив. Он платит приличные алименты, поздравляет Томочку с днем рождения, присылает подарки. Претензий к нему нет, претензии к ней, к Марусе.
Ей неприятно читать про Лешкину жену, хотя это глупо. «Ты же сама, своими руками, все сделала», – недоумевает Юля.
Все правильно, это был Марусин выбор. А Лешке она желает счастья, он заслужил.
Ее клонит в сон, но перед глазами мелькает сегодняшний день. Чудесный день, который они провели вместе с сестрой. Редкий день, когда Юлька не торопилась. Налюбовались на бабье лето, на красавицу Москву и заодно надышались. Еще бы, такой сладкий воздух и так пахло грибами!
Была суббота, Юля с Игорем собирались в театр – тот самый редкий случай, когда оба были дома и свободны. Придирчиво оглядывая себя, Юля стояла перед зеркалом. Придраться было не к чему – в зеркале отражалась красивая, яркая, модная женщина. Она примерила серьги, покрутила головой, поправила волосы, и тут раздался звонок. Юля моментально узнала голос Кружняка и почувствовала, что слабеют ноги. Оглянулась – совсем рядом стоял пышный нарядный пуф, и, сев на него, она постаралась взять себя в руки. Еще не хватало, чтобы он уловил ее волнение и сбившееся дыхание! Такого удовольствия он точно не заслужил. А Кружняк, кажется, совершенно спокоен, говорит о банальных, будничных вещах, как будто они расстались неделю назад.
– Как дела, как сестра, отец, мачеха? – Услышав, что отца больше нет, погрустнел: – Соболезную. А что не обратилась, я бы помог? Любое кладбище, лучшее место.
Юля сухо ответила, что они справились. Кружняк задал следующий вопрос:
– А как с работой, довольна?
Юля думала об одном – что ему от нее нужно. Просто так он не позвонит, у него ничего просто так не бывает. Из вежливости спросила, как он. Кружняк ответил, что женил сына, ждет внука, в общем, все хорошо. Юля поинтересовалась не собирается ли он на заслуженный отдых.