а я ее совсем не заметил. Жуткий страх одолевает меня, заползает в мозг… ведь и рана пса ночью светилась. Ошеломленный, сижу я на краю постели, пытаюсь подумать, но не могу. Мозг мой словно ошалел от нового ужаса.
Время движется… что может воспрепятствовать ему? Я встаю, пытаюсь заставить себя поверить в собственную ошибку. Напрасно. В сердце моем не осталось сомнений.
Час за часом сижу я во тьме и молчании… и только беспомощно сотрясаюсь в ознобе.
День пришел и ушел, а следом явилась ночь.
Утром, спозаранок, я пристрелил пса и зарыл его за кустами. Сестра испугалась – но я в отчаянии. Лучше пусть будет так… ведь зловещий нарост покрыл весь левый бок собаки. Что касается меня самого… пятно на кисти заметно увеличилось. Несколько раз я ловил себя на том, что бормочу молитвы… коротенькие, памятные с детства. Боже, Всемогущий Боже, помоги мне! Наверно, я сойду с ума.
Шесть дней прошло, но я не брал в рот ни крохи. Сейчас ночь. Я сижу в кресле. О, Боже! Доводилось ли кому-нибудь испытывать ужас, подобный познанному мной? Ужас терзает меня, нарост на руке – жжет. Он покрыл уже мою правую руку… бок, лезет по шее. Завтра он начнет пожирать мое лицо. Теперь я – заживо разлагающийся труп. Спасения нет. Но, глядя на стойку с ружьями, я думаю… странно, невероятно странно. Боже! Ты знаешь, кому же знать, как не Тебе, что смерть лучше, в тысячу раз лучше, чем Это! Это самое! Иисусе, прости меня, но я не могу жить, не могу, не могу, не могу! Не смею! Теперь – нет мне помощи, и ничего уже более не осталось. Так я, по крайней мере, избавлюсь и от завершающей муки…
Должно быть, я уснул. Я очень слаб и о! – так несчастен, так несчастен и измучен, измучен, измучен. Даже шелест бумаги утомляет мой мозг. Слух сделался немыслимо острым. Посижу и подумаю…
Тише! Слышу что-то внизу… внизу! В погребах! Скрежет. Боже мой! Это отворяется огромная дубовая крышка люка. Что в силах поднять ее? Скрип пера оглушает меня… вслушиваюсь… по лестнице поднимается… странные звуки… топ-шлеп… все ближе и ближе. Иисусе, милостив буди ко мне, старику. Медленно поворачивается рукоятка. Боже! Не оставь меня! Иисусе… дверь неторопливо открывается. Нечт…[18]
Это все.
Глава XXVIIЗаключение
Опустив Манускрипт, я поглядел на Тоннисона, сидевшего, уставясь во мрак, и, подождав минутку, спросил:
– Ну, как?
Он медленно повернулся и поглядел на меня, мысли его, должно быть, бродили далеко.
– Безумец, наверное? – коротко кивнул я в сторону Манускрипта.
Тоннисон, не видя, глядел на меня, а потом, словно очнувшись, ответил на мой вопрос.
– Нет!
Я открыл было рот, чтобы высказать сомнение – ведь здравый смысл не позволял воспринимать эту историю буквально, – а потом закрыл его, не выронив ни слова. Уверенность, слышавшаяся в голосе Тоннисона, вселила в меня сомнение. И я сразу утратил убежденность в своем прежнем мнении – и без того не чересчур крепкую.
Немного помолчав, Тоннисон поднялся и принялся раздеваться, не обнаруживая желания говорить, поэтому и я молча последовал его примеру. Я устал, но прочитанное все еще будоражило мою душу.
Почему-то, когда я закутался в одеяла, мне вспомнились эти самые старинные сады, тот странный страх, который место это пробудило в наших сердцах; и тут я почувствовал убежденность в правоте Тоннисона.
Поднялись мы очень поздно – наверно, около полудня, – потому что, читая Манускрипт, засиделись за полночь.
Тоннисон был не в духе, я тоже. День был какой-то неудачный, в воздухе чувствовался неприятный холодок. Мысль о рыбалке не приходила нам более в голову. Мы пообедали и потом просто сидели – покуривая в молчании.
Наконец Тоннисон попросил у меня Манускрипт: я передал томик ему, и большую часть дня он перечитывал эту повесть.
И пока он предавался этому занятию, меня посетила странная мысль:
– Что, если нам еще раз взглянуть на это место? – И я молча кивнул вниз по течению.
Тоннисон вскинул взгляд.
– Никогда! – резко бросил он, и, пожалуй, такой ответ скорее раздосадовал меня, чем успокоил.
После этого я предоставил его самому себе.
Незадолго перед чаем он вопросительно поглядел на меня.
– Извини, дружище, если я только что обошелся с тобой резковато (ничего себе «только что» – уже три часа миновало), но больше я туда не ходок, – Тоннисон помотал головой, – ни за какие посулы. Бррр! – И он отложил скорбное повествование, гласившее об отчаянии, надежде и ужасе.
На следующее утро мы встали пораньше и отправились по привычке поплавать: потрясение предыдущего дня уже начинало оставлять нас; поэтому после завтрака мы взяли удилища и провели целый день за любимым спортом.
После этого дня мы наслаждались отдыхом, но оба с нетерпением ожидали прибытия возницы, настолько хотелось нам узнать у него или у местных жителей об этих странных Садах, покоящихся в загадочной котловине.
Наконец настал долгожданный день, и возница приехал за нами. Он появился с утра, когда мы еще спали, и, едва оказавшись у входа в палатку, сразу же поинтересовался, хороша ли была рыбалка. Мы ответили утвердительно, а потом едва ли не единым духом спросили о том, что более всего интересовало нас: не знает ли он чего о старом саду, об озере и об огромном провале, расположенном в нескольких милях отсюда вниз по реке… приводилось ли ему хоть что-нибудь слышать о прежде располагавшемся там доме.
Он не слышал ни о том, ни о другом. Правда, некогда поговаривали о том, что в глуши стоял огромный старинный дом, однако – если он не ошибался – там обитали феи… ну, уж во всяком случае, за этим домом числились какие-то «странности», но больше он не слышал об этом поместье со щенячьих лет. Он так и не смог что-либо припомнить и давал на все вопросы одинаковый ответ: нет и нет.
Вот что, – проговорил Тоннисон, поняв, что более мы ничего не узнаем, – пройдись-ка по деревне, пока мы одеваемся, и постарайся что-нибудь разузнать, если сможешь.
Самым неожиданным образом отсалютовав, возница отправился исполнять поручение, мы же поскорее оделись и занялись завтраком.
И уже приступили к нему, когда он вернулся.
– Так што, сэр, вси черти тутошние по постелям валяются, – объявил он, по возвращении, тем же образом отсалютовав, и обратился взглядом к разложенной нами на сундуке доброй снеди.
– Отлично, садись, – отвечал мой друг, – тогда давай позавтракаем. – Возница без малейшей задержки принял его предложение.
После завтрака Тоннисон вновь отослал его с тем же самым делом, пока мы перекуривали; отсутствовал возница не более трех четвертей часа, а когда вернулся, сразу стало ясно, что не с пустыми руками. Оказалось, что он переговорил с каким-то деревенским старикашкой, кое– что знавшим – впрочем, немного – о странном доме.
Суть дела заключалась в том, что в дни молодости этого старикашки – то есть черт его знает когда – посреди садов стоял огромный дом, от которого ныне осталась лишь часть стены. Дом этот давно пустовал – еще до рождения этого самого старикашки. Деревенские помалкивали об этом месте, как это делали и их отцы. Впрочем, сказать о нем можно было бы много – только ничего хорошего. Туда не ходили: ни днем, ни – тем более – ночью. В деревне дом этот был символом всего нечистого и ужасного.
И вот однажды через деревню проехал незнакомец, державший путь вдоль реки прямо к этому Дому – так его и называли местные. Через несколько часов он вернулся назад и направился обратно – в Ардрахан, из которого приехал. И три месяца или около того о нем не слыхали. К концу этого срока он появился в обществе пожилой женщины, во главе целого стада ослов, нагруженных разнообразными пожитками. Так прошли они через деревню, не останавливаясь, по берегу реки прямо к жуткому Дому.
С тех пор их никто не видел, кроме человека, которого они наняли ежемесячно доставлять им припасы из Ардрахана, но он держал рот на замке – очевидно, платили ему хорошо.
Годы шли, в деревушке, как всегда, ничего не случалось, и лишь житель Ардрахана каждый месяц проезжал через нее.
Вот и однажды, как всегда невозмутимый, по своему обычаю он проехал через деревню, разве что хмурым кивком поприветствовав ее обитателей, и отправился к Дому. Обыкновенно он возвращался по вечерам. Но в тот день вернулся буквально через несколько часов, в небывалом смятении, и объявил потрясающую новость: Дом провалился сквозь землю, и на месте его зияет пропасть.
Новость эта возбудила любопытство местных жителей и, одолев страхи, они толпой отправились на место происшествия. Все было именно так, как и сказал разносчик.
Вот и все, что нам удалось узнать. Но об авторе Манускрипта и о том, кем был он, откуда взялся, остается только гадать.
Как и хотел он, имя его кануло в небытие.
В тот же день мы оставили заброшенную деревушку и никогда не возвращались более в Крейгхтен.
Иногда во сне мне видится эта огромная Яма, окруженная зарослями кустов и деревьев, а на дне ее клокочет вода, и шум этот скрывает – во сне моем – все прочие звуки, поднимающиеся из Ямы, над которой висит целое облако водяной пыли.
Ночная Земля
Глава IМирдат Прекрасная
И не коснуться мне ее щеки
И не уткнуться в волосы ее…
И даже на колени могу я пасть
Перед пустой лишь тенью, не равной ей в изяществе;
И голос ее слышу только в стоне ветра,
И во вздыханиях ночных цветов,
И в плаче ручейка на солнечном восходе,
И в бушевании вечернем волн,
И я зову ее, но тщетно…
Радость Заката познакомила нас. Одинокий зашел я далеко от дома, часто останавливаясь, чтобы во всех подробностях разглядеть, как созидаются бастионы Вечера, и прочувствовать драгоценную и удивительную пору сумерек.
Остановившись в последний раз, я готов был раствориться в торжественной радости и величии созидающейся ночи; и даже рассмеялся в своем одиночестве посреди легшего на мир полумрака. И о! На смех мой прозвучал ответ из-за обступивших сельскую дорогу деревьев, словно бы кто-то с радостным пониманием сказал: «И ты такой же, как я!», и я вновь рассмеялся в сердце своем, поскольку не мог поверить в то, что на мой смех отзывается человеческое существо, а не милый Дух, подслушавший мое настроение.