Я выпрямился и прислушался, но ничего не услышал. Тогда я снова оперся о леер и пристально посмотрел вниз на главную палубу. И опять услышал постукивание. Тут я понял, что стук передается по лееру через железные пиллерсы, которыми он крепится к судну. Я повернулся и очень осторожно, тихо направился к корме. Остановившись в том месте, где я впервые услышал постукивание, я нагнулся и приложил ухо к лееру. И вновь очень отчетливо услышал эти звуки.
Немного послушав, я выпрямился и откинул часть просмоленного защитного полога, закрывавшего отверстие в левом борту, через которое мы выбрасывали мусор; для удобства они были проделаны в обоих бортах. Я сделал это очень тихо, а затем, высунувшись из отверстия, уставился на окутанные мраком заросли. И тут же услышал тяжелый, приглушенный, смягченный водой удар. Мне показалось, что в темных, мрачных зарослях травы что-то происходит. Я поднял шторку на фонаре и направил луч света в окружавший мрак. На какое-то мгновение мне почудилось, что там движется множество каких-то существ. Однако я только и успел разглядеть, что они овальной формы и белого цвета, ибо при вспышке света они исчезли и внизу виднелись лишь темные, бурые скопления водорослей.
Однако они произвели сильное впечатление на мое взбудораженное воображение — впечатление, являвшееся, возможно, результатом болезненного состояния, порожденного длительным одиночеством; но, тем не менее, мне на мгновение показалось, что на меня из травы смотрит множество бледных мертвых лиц.
Некоторое время я смотрел на освещенный кружок водорослей, однако мои мысли были в таком беспорядке и смятении, что я, поглощенный тем, что открылось моему внутреннему взору, едва ли что замечал перед собой. И вот из этого хаоса возникли причудливые и жуткие воспоминания — о вампирах, нежитях. В тот момент, когда я поддался страху, все казалось возможным. Лишь тот, кто утратил связь с другими людьми, затерявшись среди невыразимого одиночества громадных покрытых илом и водорослями просторов Саргассова моря, вправе рассказывать о том, какие страшные существа населяют этот мир.
И вот когда я, высунувшись, так глупо подвергал себя не мнимым, как я убедился на собственном опыте, опасностям, я заметил странное и слегка волнообразное движение, всегда свидетельствовавшее о приближении гигантского осьминога. Я тут же отскочил назад и, задернув отверстие просмоленной парусиной, остался стоять на месте, испуганно озираясь по сторонам и освещая палубы дрожащими вспышками света. И все это время я прислушивался-прислушивался, ибо мне казалось, что какое-то ужасное существо что-то замышляет в ночной тиши и что оно способно в любой момент, приняв самый немыслимый вид, напасть на нас.
Затем в тишине послышался шепот, и я резко обернулся в сторону сходного люка. Там стояла моя жена; она протягивала руки и умоляла меня спуститься вниз. Когда свет от фонаря упал на нее, я увидел, что она держит в правой руке револьвер, и спросил, для чего он ей, и она ответила, что все время, пока я нахожусь на палубе, за исключением нескольких минут, понадобившихся ей для того, чтобы взять и зарядить оружие, она охраняла меня.
После этого признания, как нетрудно догадаться, я подошел к ней и, страстно обняв ее, поцеловал за любовь, руководившую ее поступками; после чего между нами завязалась тихая беседа: она просила меня спуститься вниз и закрыть дверцу сходного люка, я же отказывался, говоря, что слишком возбужден и потому не засну, что мне лучше побыть еще немного на полуюте. Затем, не успели мы еще договорить, я жестом призвал ее к молчанию. В наступившей тишине она, как и я, услышала его — медленное постукивание — тук, тук, тук, — раздающееся в темноте на главной палубе. Я почувствовал, как мною стремительно овладевает отвратительный страх, как моя жена, хоть ее и била небольшая дрожь, стиснула мне руку. Высвободив ее, я направился к срезу полуюта; однако она тотчас последовала за мной, моля меня о том, чтобы я, если не желаю сойти вниз, хотя бы никуда не ходил.
Тогда я, хотя и был покорен ее заботой, строгим голосом велел ей оставить меня в покое и спуститься вниз в каюту. Но она не послушалась и весьма решительно, хоть и шепотом, заявила, что если я готов подвергать себя опасности, то и она тоже. Я поколебался с минуту, но потом решил дойти только до среза полуюта, а на главную палубу не спускаться.
Я молча подошел к срезу, и моя жена последовала за мной. Стоя у проходившего через срез леера, я посветил фонарем, но ничего не увидел и не услышал, так как постукивание прекратилось. Затем оно возобновилось вроде бы ближе к главной мачте по левому борту. Я повернул туда фонарь, и на одно короткое мгновение мне показалось, будто я вижу какое-то существо бледного цвета. Я тут же поднял револьвер и выстрелил, и моя жена поступила точно так же, хотя и без моего приказа. Слившись, грохот двух выстрелов гулким эхом прокатился по палубам, и после того как он стих, нам показалось, будто мы слышим постукивание, удаляющееся в сторону носа.
Мы еще немного постояли, прислушиваясь и озираясь по сторонам, но все вокруг было тихо, и вскоре я согласился сойти вниз и запереть сходный люк, как того хотела моя жена, ибо в ее словах о бесполезности моего пребывания на палубе было немало здравого смысла.
Ночь прошла довольно спокойно, и на следующее утро я очень тщательно осмотрел судно, палубы, заросли травы перед ним и его борта. Затем я снял крышки с люков и спустился в трюмы, но нигде не обнаружил ничего необычного.
Вечером, в конце ужина, мы услышали грохот трех страшных ударов, нанесенных по правому борту судна. Я тут же вскочил на ноги, схватил и зажег потайной фонарь, который держал под рукой, а затем быстро, не говоря ни слова, выбежал на палубу. Револьвер уже лежал в моем кармане, и мне не пришлось переобуваться, поскольку на мне были мягкие комнатные туфли. В сходном люке я оставил топор, и теперь, поднимаясь по лестнице, я схватил его. Выбежав на палубу, я тихо подошел к борту и отдернул парусиновую дверь; затем я высунулся наружу и открыл шторку фонаря, осветив тот участок травы, откуда, видимо, доносились звуки ударов, но ничего необычного не обнаружил. Даже трава, казалось, не колыхалась. И поэтому я вскоре втянул голову назад и задернул парусиновый полог, ведь было бы глупо долго выглядывать наружу, когда, возможно, здесь, под травой, рыскают гигантские осьминоги.
Я пробыл на корме до полуночи, в основном негромко разговаривая с женой, которая поднялась в сходный люк. Иногда мы слышали стук то об один борт судна, то о другой. А между более громкими стуками и легкое постукивание, с которого все и началось.
Около полуночи, осознав, что я ничего не могу поделать и что невидимые существа, по-видимому, окружающие нас, не причинят нам вреда, мы с женой, надежно заперев дверь сходного люка, спустились вниз.
Было около, пожалуй, двух часов ночи, когда мой беспокойный сон нарушил отчаянный визг нашего огромного борова. Я оперся на локоть, прислушался и окончательно проснулся. Я сел в постели и встал ногами на пол. Моя жена, судя по ее дыханию, мирно спала, поэтому мне удалось, не потревожив ее, накинуть на себя те несколько предметов одежды, которые составляли мой гардероб.
Затем я зажег фонарь, опустил шторку и, взяв топор в другую руку, спешно направился к двери, ведшей из передней части кают-компании на главную палубу, под спасительный срез полуюта. Перед тем как лечь спать, я замкнул эту дверь на ключ и теперь бесшумно открыл ее и очень осторожно повернул ручку. Я посмотрел вдоль тускло освещенной главной палубы, но ничего не увидел. Тогда я приподнял шторку и направил луч света на палубы, но и после этого не обнаружил ничего необычного.
Пронзительный визг свиньи уже давно сменился полной тишиной, и нигде не было слышно ни звука, если не считать редкого, случайного постукивания, доносившегося, по-видимому, от борта судна. Собравшись с духом, я вышел на палубу и медленно, светя перед собой, двинулся вперед. Вдруг из носовой части судна до меня донесся топот и скрип, да так громко и близко, что я чуть, как говорится, не дал деру. Пожалуй, целую минуту я простоял в нерешительности, освещая все вокруг себя и гадая, не прыгнет ли на меня из темноты какое-нибудь омерзительное существо. И тут я неожиданно вспомнил, что не закрыл дверь, ведущую в кают-компанию, и подумал, что, если по палубам действительно бродит какое-нибудь опасное существо, оно могло добраться до моих спящих жены и ребенка. При этой мысли я, развернувшись, помчался обратно на корму и ворвался через дверь в каюту. Убедившись, что с моими двумя сонями ничего не произошло, я вернулся на палубу, затворил дверь и закрыл ее на ключ.
И вот, чувствуя себя очень одиноко на темной палубе и лишенным пути к отступлению, я был вынужден призвать все свое мужество, иначе бы не смог сдвинуться с места и никогда бы не узнал причину визга свиньи и топота. Тем не менее я зашагал вперед и по праву могу гордиться этим, поскольку одиночество и ужасное равнодушие Травяного мира лишали, как ни прискорбно, человека отваги.
Я с крайней осторожностью приближался к пустой баковой надстройке: светил вокруг себя фонарем и крепко держал топор, и сердце в моей груди трепетало — такой страх владел мною. Однако я все же подошел к свинарнику, и там моим глазам предстало ужасное зрелище. Свинья, громадный боров весом в четыреста фунтов, вытащенная на палубу, лежала мертвой перед свинарником со вспоротым животом. Железные прутья свинарника — толстые прутья — были раздвинуты, словно это были соломинки, а его помещение и палубы залиты кровью.
Однако я уже не мог оставаться там, ибо неожиданно осознал, что это проделки какого-то чудовищного существа, которое, возможно, в этот момент подкрадывается ко мне; охваченный этой мыслью, непреоборимым страхом, лишившим меня мужества, я развернулся и бегом пустился в кают-компанию и остановился лишь тогда, когда запер на замок прочную дверь, защищавшую меня от того существа, которое столь жестоко расправилось с хряком. Стоя там и мелко дрожа от испуга, я непрестанно спрашивал себя, что же это за зверь, легко раздвинувший железные прутья и, как котенка, зарезавший борова. А потом задался и более существенными вопросами: как оно проникло на борт и где прячется? И снова — что это? И так в течение долгого времени, пока немного не успокоился.