– Пошел ты, Фрэнк. Никогда больше мне не звони. – Она вешает трубку.
Но Фрэнк звонит снова. И снова, и снова.
В конце концов ей приходится рассказать об этом своей маме, которая взяла отгул на работе и явно вздохнула с облегчением, услышав, что их отношения закончились.
– Мы просто оставим звонок выключенным, – говорит мама. – Я уверена, что он все поймет. Давай уйдем из дома, займемся чем-нибудь.
Майя чувствует, что предвкушение отъезда витает в воздухе, когда они тем же днем поднимаются на гору Буске. Она помнит, что в детстве маме приходилось часть пути нести ее на руках. Теперь они идут прямо вверх по склону, не останавливаясь, то попадая под застывшую тень кресельного подъемника, то выходя из нее. Мама, как обычно, поет йодлем, когда они достигают вершины, что раньше всегда смущало Майю, но сегодня вызывает у нее улыбку, и когда она смотрит на море из болиголова и белых сосен и видит вдалеке свой родной город, он кажется ей красивее Альп. Она не может объяснить ту нежность, которую сегодня испытывает, и не только к своей маме, но и к Питтсфилду. Быть местным жителем – значит знать реку Хаусатоник, ходить вдоль нее, возможно, пересекать ее каждый день по дороге в школу, но не иметь возможности купаться в ней, потому что General Electric загрязнила реку полихлорированными дифенилами. Это значит повзрослеть либо до того, как GE ушла – во времена праздничных витрин в England Brothers, фургона с попкорном на Парк-сквер и вечерних прогулок по Норд-стрит по четвергам, – либо повзрослеть после. Майя так долго хотела выбраться из Питтсфилда, но теперь, незадолго до отъезда, ей кажется, что она видит его глазами того, кто уже уехал.
Лето на исходе, свет окрашен в оранжевый, и впервые за долгое время на улице не слишком жарко. Майя паркуется на улице перед двухуровневым домом Обри. Уже достаточно поздно, и большинство птиц затихли, но одинокий пересмешник поет в зарослях цикуты перед домом.
Обри снова вяжет на крыльце, закинув босые ноги на деревянные перила. На ней обрезанные шорты и футболка D.A.R.E., она еще не одета для концерта, просто Майя пришла рано.
– Привет, – говорит она. Крыльцо скрипит, когда она пересекает его и садится на пластиковый стул для патио.
– Привет, – отвечает Обри, откладывая вязание. Она все еще работает над шарфом, который начала в тот день, когда они отправились на водопад Вакона, в тот день, когда Майя впервые узнала, что Обри вяжет. Теперь шарф почти готов, и виден его узор. Полосы лимонно-зеленого и цвета виридиан.
– Красивые цвета, – говорит Майя.
– Рада, что они тебе понравились. – Обри расплывается в искренней улыбке. – Это для тебя. Прощальный подарок.
И снова Майе кажется, что она сейчас заплачет. Она носила в себе слова Фрэнка весь день, каждое из них было тяжелым камнем, который она воспринимала как наказание, потому что правда в том, что она завидовала красоте Обри, и хотя она не осознавала этого, пока Фрэнк не ткнул ее намеренно, где-то в глубине души Майя смотрела свысока на выбор подруги остаться в Питтсфилде.
– Ух ты, – выдыхает она. – Спасибо. Прости, что была такой сволочью последние две недели.
Обри спокойна.
– Ну не знаю насчет сволочи, но да, ты вела себя как дурында. – У нее легкий тон. Она отпивает из банки апельсиновой газировки, стоящей на пластиковом столике, затем предлагает немного Майе, которая с благодарностью принимает ее.
Я имею в виду – есть ли кто-нибудь, кому ты предана?
– Но, – продолжает Обри, – я тоже была не самым лучшим другом на свете.
«Это правда», – думает Майя, но с другой стороны, бо́льшая часть ее с самого начала понимала, что это просто был метод Обри. Других давних друзей у нее не было. И разве не проще распрощаться с кем-то, от кого тебе не терпится уйти?
– Так что, да, – говорит Обри. – Я тоже хороша. Прости.
Взаимные извинения повисают между ними. Майя даже не думает заговаривать о красном платье.
Обри фыркает от смеха.
– Мы такие дурынды.
Майя тоже смеется, и смех длится до тех пор, пока не остается никакой неловкости.
Младший брат Обри, Эрик, возвращается домой на закате, сжимая в руках набор карточек.
– Привет, – говорит он, задерживаясь на крыльце. Он смотрит на свою сестру-подростка снизу вверх и знает, что его могут прогнать в любую секунду. – Знаешь, – выпаливает он, – я получил своего Чаризарда обратно!
– Да ты что! – восклицает Обри. – Так держать, чувак!
Эрик сияет и показывает им карточку, на лицевой стороне которой изображен маленький монстр. Майя знает этого мальчишку с шести лет, голубые глаза широко распахнуты от любопытства, чем бы ни занимались его крутая старшая сестра и ее подруга. Раньше Майя считала его надоедливым, но теперь у нее появилось желание обнять его.
– Милый! – говорит она, глядя на карточку.
– На плите макароны с сыром, – сообщает Обри.
– А что вы тут делаете? – любопытствует он.
– Просто болтаем, малыш. Иди в дом и поешь. – Он выглядит разочарованным, но делает, как говорит сестра.
Майя собирается рассказать ей о Фрэнке, когда Обри сообщает:
– Я решила подать заявление в Университет Луизианы. Не в этом году, очевидно, но в следующем.
– Что? О боже мой!
– Знаю!
– Почему Луизиана?
Обри считает, что Луизиана – это круто, все эти протоки, испанский мох и Марди Гра[45] в Новом Орлеане. Она хочет половить бусы на шумном параде. Другая причина заключается в том, что у нее есть возможность получить там оплату обучения от государства.
– У моей мамы есть двоюродная сестра Джастина, – объясняет она, – которая живет в Лафайете, и с сегодняшнего дня я получаю всю свою почту по ее адресу. В следующем месяце я поеду туда, чтобы зарегистрироваться для голосования и получить читательский билет. Я просматриваю Craigslist[46] на предмет разовой временной работы, пока буду там, могу например набивать конверты или что-то в этом роде, чтобы иметь трудовой стаж.
– Ты думаешь, это сработает?
Обри настроена оптимистично:
– Вполне возможно.
– Держу пари, ты поступишь.
– У них высокий проходной балл. Семьдесят пять процентов или около того. К тому же я пока не определилась, что хочу изучать.
– Это нормально, многие не знают, какое направление выбрать.
– Ты знаешь.
Майя пожимает плечами. Конечно, она собирается специализироваться на английском, чтобы изучать магический реализм, как это делал ее отец, и стать известным писателем, каким должен был стать он.
– Ты пишешь стихи, – говорит она. – Может быть, ты тоже могла бы заняться писательством?
– Я больше склоняюсь к психологии. Меня всегда интересовало, почему люди делают то, что они делают. Потом есть еще философия… Я, честно говоря, ничего об этом не знаю, но я хочу, понимаешь? Похоже, это то, что мне бы понравилось.
– Определенно, – соглашается Майя. – Ты такой философ.
Обри улыбается и выглядит счастливее, чем за все лето.
– И, – небрежно добавляет она, – на всякий случай, если я не поступлю в Луизиане, я также подам документы в Массачусетс Амхерст, Массачусетс Лоуэлл и, эм… в Бостонский университет.
Майя старается не задеть гордость подруги: Обри возненавидела бы любого, даже Майю, подумай они, что она следует за ними.
– Хорошая идея, но я абсолютно уверена, что в конечном итоге ты поступишь в Луизиане. И это будет потрясающе, и я приеду навестить тебя и…
– Мы поедем в Новый Орлеан!
– Да!
Они лучезарно улыбаются друг другу. Небо темнеет.
– Знаешь, – говорит Обри, – не думаю, что сделала бы это, если бы не ты.
– О, мне кажется…
– Нет, правда. Всегда считала колледж чем-то таким, чем занимаются другие люди. Никогда не думала, что захочу поступать, но потом, когда ты поступила, поехала смотреть общежития и начала говорить о занятиях, которые собираешься посещать… это заставило меня ревновать, я просто места себе не находила. И это заставило меня осознать, что да, я действительно хочу поступить в колледж. И почему, черт возьми, я не должна этого делать?
Во дворе мигают светлячки, как беспокойное созвездие, за которым Майя и Обри наблюдают некоторое время, прежде чем войти внутрь, чтобы собраться на концерт. Когда Обри спрашивает о Фрэнке, Майя подумывает рассказать ей все – о его красивом, но жутковатом коттедже в лесу и об отрезке времени, который она там потеряла, – но с каждым проходящим часом все это кажется все более невероятным. Ее уверенность тает. Не говоря уже о том, что сегодняшний вечер обещает быть веселым, и она не хочет, чтобы Фрэнк в нем присутствовал. Не хочет возвращаться к тому, что он наговорил ей по телефону.
– Ты была права, – это все, что она пока сообщает Обри. – Долгая история, но да – Фрэнк определенно странный.
Tender Wallpaper – это трио сестер, которые гармонируют так, как могут только сестры, под аккомпанемент синтезаторов и ударных. Их образы и музыка мрачны и театральны; они появляются на сцене, задрапированной блестками и освещением, напоминающим подводное. Их голоса тоже звучат будто из-под воды, похожие на голоса сирен под аккомпанемент пианино. Майя и Обри уже однажды видели их на концерте, и в прошлый раз девушки из группы обыграли тот факт, что они сестры, нарядившись как Мойры. В хореографии фигурировала гигантская катушка платиновой нити: одна сестра разматывала нить, другая измеряла ее, а третья обрезала большими ножницами. Но сегодня вечером Майя не может уловить тему. Они с Обри протолкались к передней части зала средних размеров и стоят рядом со сценой, покачиваясь в такт музыке. Сестры одеты в длинные облегающие платья и накидки, одна – в зеленую, вторая – в красную, третья – в синюю.
– Кого они изображают? – спрашивает Майя у Обри между песнями.
Обри улыбается:
– В самом деле? Ты правда не понимаешь?