Начинается новая песня, а Майя все ломает голову над темой концерта, но она не может вспомнить ни одного другого известного трио, в которое сестры могли бы переодеться. Она даже начинает задумываться, не издевается ли над ней Обри. Это было бы очень в ее духе.
Ближе к концу шоу сестры начинают водить пальцами над зрителями, словно произнося заклинания, и свет сходит с ума, лучи зеленого, красного и синего цвета накладываются друг на друга, переходя в более темные оттенки, по мере того как голоса сливаются в нечто, что звучит не как гармония, а единым голосом огромного божественного, не-совсем-человеческого существа.
– Просто скажи мне, – требует Майя, когда песня заканчивается.
Обри прикладывает ладони к уху своей подруги и говорит:
– Флора, Фауна и Меривеза.
Конечно! Феи-крестные из «Спящей красавицы». Майя не смотрела этот фильм с тех пор, как была ребенком, но теперь он возвращается к ней, красочные заклинания, слетающие с волшебных палочек. Волшебный пирог. Волшебное платье. Не удивительно, что Обри помнит все это. Она любит сказки и волшебство. И грустные песни. Последняя композиция этого вечера – ее любимая, и когда она начинает звучать, Обри закрывает глаза и растворяется в музыке.
Двадцать девять
Майя ждала чуть дольше, дабы убедиться, что мама уснула, прежде чем взять ключи и поехать на ее машине к домику Фрэнка. Ночное время было не идеальным выбором, но Бренда никогда бы не позволила Майе одолжить машину, учитывая нынешнее состояние девушки: когда ее лихорадило, она нервничала и была охвачена нетерпением, которое отказывалась объяснять. Она просто надеялась, что Фрэнк сегодня вечером, как обычно, находится в баре, а не в своем коттедже. Ее план состоял в том, чтобы отправится туда, осмотреться, если окажется, что дома никого нет, заглянуть в окна. Она предполагала, что если даже это ничего не даст, то одно лишь пребывание там может хотя бы приблизить ее к истине. Учитывая, как картина Кристины – одно-единственное изображение, пробудило воспоминания, которые, как она думала, стерлись из ее памяти.
Она поехала быстрее, выбравшись из центра города с его светофорами и более плотным движением. Прошло два часа с тех пор, как она выпила второй мартини в пабе «У Патрика» – она позаботилась об этом перед тем, как сесть за руль, и даже проглотила миску с остатками чили, заверяя маму в процессе жевания, что это было так же вкусно, как и всегда. Хотя не была голодна.
Семь лет назад Майя чуть не пропустила поворот на Каскад-стрит, но на этот раз ее телефон, лежавший на пассажирском сиденье, облегчил ей задачу, указав направление, – во всяком случае, пока у нее еще была связь. Деревья теснились вокруг. Государственный лес, такой зеленый летом, в это время года был похож на скелет, и Майя без проблем заметила слева почтовый ящик, когда приблизилась к нему. Казалось, она помнила больше, чем думала.
Она припарковалась в конце длинной извилистой подъездной аллеи и остаток пути до места, которое когда-то было домом отца Фрэнка, прошла пешком. Кто-то, должно быть, уже купил его, хотя она предположила, что если Фрэнк действительно получил большое наследство, вполне возможно, он сохранил его для себя. Ее сердце учащенно забилось, когда она приблизилась к строению и увидела свет в одном из окон верхнего этажа. Все выглядело не так замечательно, как в ее памяти, или, может быть, за последние семь лет все пошло под откос. Крыльцо просело, краска облупилась, и отсутствовали две ставни.
Она замедлила шаг и ступала осторожно, как будто тот, кто был внутри, мог услышать, как ее кроссовки хрустят по снегу. Летом она, возможно, и пригнулась бы, пересекая широкий двор, прячась в высокой траве, но если бы кто-нибудь выглянул сейчас в окно, то увидел бы ее отчетливо выделяющейся силуэт на фоне белой простыни. Луна придавала снегу арктическую синеву. Древний тополь возвышался у въезда на заброшенную дорогу, его серые ветви, сгрудившиеся в округлую массу, напомнили ей своим очертанием строение мозга. Она прошла под его «долями», входя в лес, где над ее головой ветки деревьев расползались, как артерии. На этот раз она взяла у мамы фонарь, но оказалось, что в нем нет необходимости. Вокруг сверкал снег, хотя девушка не ощущала холода. Адреналин согревал ее. Она подумала обо всех усилиях, которые приложила, чтобы подавить свои воспоминания о том времени, когда она находилась здесь в последний раз, о бесчисленных таблетках, которые она принимала только для того, чтобы правда так и продолжала кипеть под этим фальшивым комфортом, который никогда не соответствовал ее реальным ощущениям. Прямо сейчас ей следовало бы прийти в ужас, и так оно и было, однако вместе с тем возникло и облегчение от того, что она наконец-то добралась до корня тайны Фрэнка – и она чувствовала, что подбирается близко, что почти может протянуть руку и коснуться ее пальцами.
На этот раз, приближаясь к мосту, она не услышала журчания ручья – должно быть, он замерз, – но это не имело значения. По дороге, пусть и явно заброшенной, идти было достаточно легко. Прямая тропинка через лес.
Хотя теперь, шагая по ней, девушка почувствовала какую-то странность – в самом ее существовании. Внезапно Майю словно осенило, она не могла поверить, что не подумала об этом раньше. Как она могла быть такой тупицей в семнадцать лет? Было очевидно – как тогда, так и сейчас, – что по этой дороге уже много лет никто не ездил.
«Тебе придется отправиться туда пешком», – заявил тогда отец Фрэнка.
И вдруг она поняла всю жестокость его улыбки. Он действительно смеялся над ней. Фрэнк ни за что не смог бы пронести все необходимое для постройки коттеджа – пиломатериалы, плиту, две раковины, все эти камни для камина, – проделывая весь этот путь пешком.
Но тогда Майя не могла быть настолько тупой, не так ли? Она наверняка уже догадывалась об этом раньше – теперь же она вспомнила об этом. Все произошедшее всплыло в памяти в тот момент, когда она увидела мост.
Тридцать
Майя останавливается как вкопанная, когда он появляется в поле зрения – мост, который даже на велосипеде пересекать небезопасно. Фонарь, одолженный отцом Фрэнка, мерцает в ее руке. Прохладный ветер скользит по листьям, рассеивая остатки дневного тепла, пока она стоит, анализируя это.
Холодок пробегает у нее по спине.
Мост перед ней не просто заброшен – он разваливается. Затерянный в истории мост из проржавевших останков, башенки, похожие на грудную клетку великана. Большие куски бетона отвалились, оставив лишь полоску проходимой дороги посередине.
Она уже собирается повернуть назад, потрясенная до глубины души, когда замечает свет на другом берегу ручья. Она прищуривается. Свет больше, устойчивее и пространнее, чем от фонаря. Она делает несколько шагов, подходя ближе, и теперь она уверена в этом. Там, по ту сторону разрушенного моста кто-то есть. Она предполагает, что это, должно быть, Фрэнк, хотя и не может его разглядеть.
Все ее инстинкты подсказывают, что нужно уйти, но она этого не делает. То самое любопытство, которое ощущается почти как принуждение, становится сильнее с каждым шагом, как будто ее притянула сюда сегодня вечером какая-то невидимая ниточка. К тому же если Фрэнк пересек мост, он должен быть достаточно безопасным. Она чрезвычайно осторожна, перебираясь по нему, ступая как по натянутому канату, когда добирается до середины, где края обрываются с обеих сторон.
Мост здесь всего около трех футов в ширину, вода внизу быстрая и черная. Ручей выглядит глубоким. Она дрожит, когда добирается до другой стороны и проходит через последнюю группу деревьев на поляну. Теперь становится ясно, почему Фрэнк так странно относится к своему коттеджу, но от того, что она видит, у нее все равно перехватывает дыхание.
Здесь нет никакого коттеджа. От фундамента остался только выветренный бетон – широкий, потрескавшийся прямоугольник посреди поляны. Именно здесь она находит Фрэнка, полулежащего поверх плюшевого красного спального мешка в нескольких футах от того места, где, по-видимому, находился камин. Он установил на этом месте лампу на батарейках. Именно ее оранжевое свечение она заметила с другой стороны моста: грубую копию пламени уютных каминов, возможно, горевших здесь когда-то, в какую бы эпоху этот дом ни стоял на самом деле.
Он щурится от яркого света ее фонаря, когда она приближается, но не выглядит удивленным, увидев ее. Он слабо улыбается, кажется, даже извиняясь, не меняя свою удобную на вид позу, пока она осматривается вокруг. Переносная лампа и спальный мешок, кувшин с водой, его рюкзак и наполовину очищенный апельсин.
На нем фланелевая рубашка и джинсы, но обуви нет. Его ботинки стоят в нескольких ярдах на краю фундамента, как будто он оставил их у входной двери, как будто не хотел пачкать полы, и мысль о том, что он играет здесь понарошку, ведет себя так, как будто дом настоящий, так абсурдна, печальна и странна, что испуганный смех вырывается у нее из горла, и она прикрывает рот, словно пытаясь удержать его внутри.
– Привет, – говорит Фрэнк. Его голос звучит робко, или устало, или и то и другое вместе.
– Фрэнк…
– Я понимаю… Мне так жаль, Майя.
Но она слишком сбита с толку, чтобы сердиться.
– Зачем тебе лгать о чем-то подобном?
Он испускает долгий вздох.
– Думаю, на самом деле этому нет оправдания, не так ли?
Может и нет, но она все равно хочет получить ответ. Она смотрит на него сверху вниз, в ожидании; фонарь в ее ладони, болтающийся сбоку, освещает потрескавшийся фундамент.
– Правда в том, – начинает он, – что я простой парень, который живет дома и заботится о своем отце. У меня даже нет собственной машины, и я стесняюсь своей работы. А ты… Ну, ты, очевидно, сможешь добиться большего.
Она сдерживает недоуменный смешок.
– Ты хочешь сказать, что придумал коттедж… чтобы произвести на меня впечатление? – Он опускает голову. – Ты, должно быть, шутишь.
– Мне жаль, – повторяет он снова.