— Помочь? — с другого бока шепнул Аркадий. — Давай…
— Не надо, я сама, — ответила Наташа и обмакнула перо.
Но когда Катя через некоторое время глянула в Наташину тетрадку, она не заметила ни одной цифры, но зато там сидела большая лиловая клякса, и от этой кляксы Наташа задумчиво вела во все стороны длинные лиловые лучи…
— Наташа, — снова и с укоризной прошептала Катя, — что ж ты не занимаешься? Неужели не можешь постараться?
Наташа вдруг сердито вспыхнула:
— Вот тоже!.. Что ли я сама не знаю, что нужно делать?! Оставьте меня в покое…
Аркадий и Катя обиженно переглянулись. Что ж, если человек не желает заниматься да ещё так отвечает, они его, конечно, оставят в покое. Только ведь не маленькая, должна понимать: от такой подготовки ничего хорошего получиться не может…
В этот вечер они больше не заговаривали с Наташей и нарочно перестали обращать на неё внимание.
Наташа оставалась в школьной комнате позже всех. Уже и пятиклассники, и шестиклассники, и самые старшие, семиклассники, все разошлись, все сделали уроки, и Софья Николаевна ушла проводить литературный кружок, а Наташа всё сидела да сидела над задачником и над пустой тетрадкой. Нельзя сказать, что у неё ничего не выходило. Она просто не пыталась ничего делать. Она не решила ни одной задачи и не сделала ни одного примера. Она была полна обиды на Катю, Аркадия и остальных ребят. Вот так товарищи! Видят, что она целый вечер не выходит из школьной комнаты, и хоть бы один забежал спросить: «Как твои дела, Наташа? Не помочь ли тебе?» Она забыла, что недавно Катя и Аркадий предлагали свою помощь; она забыла, что сама и очень грубо отказалась от этой помощи. Об этом она забыла. И теперь, прислушиваясь к весёлому, оживлённому говору в коридоре, с горечью и сердитой обидой шептала:
— Ну и ладно… Ну и пусть… Не хотят помочь, и не надо… Вот завтра будет двойка, тогда увидят!
Только одна единственная Анюта заглянула в школьную комнату.
— Ну, как? Хорошо подготовилась? — спросила она.
— А тебе какое дело? — холодно отрезала Наташа и вскинула, по своей привычке, вверх подбородок.
— Ты что, Наташик? — растерянно проговорила Анюта и удивлённо замигала ресницами.
— Ничего, — сумрачно ответила Наташа.
Обида попрежнему точила её сердце. Обида на весь мир и особенно на своих ребят, но, конечно, больше всего на Аркадия и Катю…
Утро наступило серое, слякотное. Липкие, мокрые хлопья снега вместе с дождём метались в воздухе. Заунывно свистел ветер. Осень доживала последние денёчки, перед тем как наступить зиме.
Урок начался, как обычно. Евдокия Петровна, войдя в класс, поздоровалась, попросила всех быть внимательными, достала листок с контрольной работой и стала писать на доске примеры и задачу.
И тут вдруг Наташа впервые поняла и ужаснулась тому, что совсем не подготовилась к работе. Как же так у неё вышло, что, просидев весь вчерашний вечер в школьной комнате, она ничего не сделала? Катя с Аркадием ведь предлагали помочь, но она отказалась и ответила им что-то плохое, а потом, ещё и обиделась на них…
А теперь ей, конечно, не решить ни одного примера. И задача, кажется, попалась невероятно трудная. Нет, нет, ей ничего не сделать… Она получит двойку.
Она обвела глазами весь класс, все парты, всех своих товарищей… Все, решительно все пишут. Всем всё понятно. Только она одна ничего не знает и ничего не сможет сделать…
Вот Катя, немного хмуря брови, внимательно перечитывает задачу, прежде чем решать.
Аркадий, тот уже быстро и легко пишет цифру за цифрой, строку за строкой, то и дело обмакивая в чернила перо.
И Мила перестала грызть ногти, сама себе кивнула головой, мол всё ясно и понятно, и стала медленно и аккуратно выводить цифры… Как старается! Конечно, как не стараться…
А как же она?
Как же она, Наташа?
Значит, напишет на двойку и подведёт весь класс?
И неужели никто ей не поможет? Никто?
Конечно, никто. Разве полагается помогать на контрольной? Ведь это подсказка. А за подсказку — вполне справедливая двойка. Ничего против этого не скажешь…
Как же ей быть? Как же ей быть?
И ещё, как назло, разболелась голова.
Вдруг Наташа решительно поднимается. Берёт листок с не начатой контрольной и подходит к учительскому столику.
— В чём дело? Что случилось? — тихо, вполголоса спрашивает Евдокия Петровна.
Наташа молча кладёт перед ней чистый листок.
Евдокия Петровна берёт листок, смотрит и уже совсем шопотом спрашивает:
— Почему ты не решаешь?
Стараясь не встретиться глазами с учительницей, Наташа хмуро отвечает:
— Не могу.
— Но ты и не пробовала! Иди на своё место, посиди, подумай и решишь. Ничего тут нет мудрёного.
Но тут вдруг на Наташу налетает. Она даже представить себе не могла, что ответит так, как ответила…
— Нет, — на весь класс говорит она громко и резко, — и пробовать не стану! Не буду, и всё тут…
В классе сразу наступает такая тишина, что слышно, как по стеклу дробно бьются и стучат дождевые капли.
Тогда Наташа кидается к двери, выскакивает в коридор, и дверь за ней громко, изо всех сил, захлопывается.
Все сидят оцепенев и смотрят на Евдокию Петровну.
— Продолжайте, ребята, — говорит она, подходит к окошку и начинает глядеть на слякотную, мокрую непогоду.
Глава 36. В дровяном сарае
Только прибежав сюда, в этот дровяной сарай (даже не заходя домой, прямо из школы), и забравшись в закуток между высокой поленницей дров и стеной, Наташа поняла, как плохо поступила она сегодня в школе.
Как она посмела так сказать Евдокии Петровне? Что на неё нашло? И как теперь смотреть в глаза и ей и всем школьным учителям? А Клавдии Михайловне? Софье Николаевне? А ребятам?
Подумать только — убежала из класса во время контрольной, да ещё хлопнула дверью, да ещё так сказала!
А ведь когда она поднялась с места и шла к Евдокии Петровне, она только хотела сказать, что у неё очень болит голова (и это была правда, у неё ещё с утра разболелась голова и теперь гудела, будто стянутая тугим горячим обручем) и поэтому она не может писать контрольную по арифметике. И потом, ей так не хотелось подвести ребят! Ведь это была не обыкновенная контрольная работа. Все так хорошо подготовились, и, наверное, все напишут на пятёрки, а у неё одной была бы двойка.
И вдруг вместо всех слов, которые она собиралась сказать, у неё вылетели такие грубые и нехорошие слова, да ещё она выскочила из класса и прихлопнула дверь…
Почему, почему у неё так получилось? Ведь она же не хотела сказать тех слов, которые сказала… И из класса не думала убегать…
Что бы сказала мамочка, если бы узнала? «Наташик, Наташик, — сказала бы она, — нет хуже, когда человек не умеет владеть собой и делает то, что не хотел бы сделать».
Просачиваясь сквозь крышу, медленно и тяжело, по одной, на земляной пол у самых её ног падают крупные холодные капли: тук-тук… тук-тук… тук-тук… тук…
И по крыше сарая тоже монотонно стучит дождь, и ветер свистит и бушует, пробиваясь во все щели.
Что ж, теперь она обязательно сделает то, что задумала уже давно. Она уйдёт из детдома. Она уйдёт в Сталинград, к маме. Она так решила, так оно и будет. И теперь, наверное о ней никто не пожалеет. Кому какое дело до такой недисциплинированной девчонки? Никому. Решительно никому.
Вот только с Катей ей будет очень жалко расставаться. И, наверное, Кате тоже…
Нет, всё равно она не может, она больше не может жить ни одного дня без мамы. Она не может тут жить и не знать, что случилось с мамой. Она должна узнать наконец, почему от мамы нет писем. Она должна увидеть свою маму, должна быть со своей мамой. Она должна быть там, где мама, в Сталинграде…
Она уже хорошо знает, как ей туда добраться. От детдома до Йошкар-Ола дойдёт пешком. Каких-то пятнадцать километров. Ничего страшного. Летом они ходили всем отрядом в краеведческий музей — отлично дошли в один день и туда и обратно.
Потом сядет на поезд и прямиком доедет до Казани. А из Казани до Сталинграда ходят пароходы. Она слыхала, что Волга ещё не стала и что пароходы пока ходят. На пароходе она будет помогать чистить картошку, мыть посуду, подметать пол — одним словом, будет делать всё, что ей скажут… И её довезут до самого Сталинграда.
По большой географической карте она отлично рассмотрела дорогу от Казани до Сталинграда. Ничего особенного. Всё время Волгой да Волгой. Сбиться с пути невозможно.
Там уже будет просто, раз она попадёт на Сталинградский фронт. Она знает, что мама — военный корреспондент в газете «Красный лётчик», она знает номер маминой полевой почты. Неужели этого недостаточно, чтобы найти маму?
Всё время в сводках передают, что под Сталинградом идут жестокие бои… Но около мамы ничуть ей не будет страшно… Ничуть… Вместе с мамой она будет жить в землянке. Вместе с мамой они будут обедать из одного котелка. Вместе с мамочкой будут спать на одной койке.
Но она обязательно будет работать. Обязательно. Бездельничать там она не собирается. Она будет ходить в госпиталь и ухаживать за ранеными. Будет читать им газеты. Если кто попросит, будет писать письма. Уж она постарается писать чисто, аккуратно, самым лучшим почерком и без ошибок. И если она будет хорошо всё делать, ей позволят остаться с мамой на фронте.
Всё будет хорошо и отлично, лишь бы добраться…
Мамочке она объяснит, почему она ушла из детдома и пришла к ней на Сталинградский фронт. Она расскажет, как ей было плохо и тревожно без её писем. Как она волновалась за неё, как боялась…
Потом она расскажет мамочке всё, что натворила сегодня в школе. Конечно, мама её как следует отругает. Ну и пусть. Пусть ругает, пусть бранит, лишь бы им быть вместе, лишь бы ей прижаться, обнять её.
Но Аркаше она обязательно напишет письмо. Лучше всего из Казани. Перед тем как ей сесть на пароход, она ему напишет. Она ему напишет, почему ушла из детдома, и объяснит, почему так нехорошо поступила сегодня в школе на контрольной.