Чуть ближе ко мне прислонился к стене (казалось, он был в состоянии подпереть её) давешний громила. Белобрысый гигант выглядел либо исключительно пьяным, либо исключительно тупым. Он только хлопал глазами, когда я подошёл к нему. Какое-то мгновение казалось, что он узнал меня — но затем его взгляд вновь стал флегматичным и равнодушным.
— Праздник — самое время, чтобы выпить, — сказал я, поднимая чашу с вином. Он без всякого выражения посмотрел на меня, затем пожал плечами и кивнул.
— Ты знаешь кого-нибудь из тех красоток? — я указал на четырёх женщин, стоявших в дальнем конце комнаты, около лестницы.
Гигант хмуро покачал головой.
— Тогда сегодня у тебя удачный день, — я стоял достаточно близко, чтобы чувствовать, как от него разит вином. — Одна из них только что сказала мне, что мечтает встретиться с тобой. Похоже, ей нравятся светловолосые и широкоплечие мужчины. Она сказала, что для тебя она… — я уже шептал ему на ухо.
Выражение похоти сделало его лицо даже более глупым, чем прежде. Его пьяный взгляд обратился в сторону женщин.
— Которая? — хрипло шепнул он.
— Вон та, в голубом платье, — ответил я.
— Ах! — он кивнул и, громко рыгнув, начал проталкиваться к лестнице. Как я и ожидал, он не обратил внимания на женщину в зелёном, затем прошёл мимо женщин в розовой и коричневой одежде. И опустил руку на бедро женщины в жёлтом — та обернулась и удостоила его хотя и удивлённым, но весьма тёплым взглядом.
— Квинт Росций и его деловой партнёр Херея говорят, что восхищаются моим умом, — рассказывал я вечером Бетесде. Я не устоял перед соблазном помахать в воздухе тяжёлым кошелём серебра и бросить его на стол — он приземлился с приятным звоном. — Не горшок с золотом, конечно, но до конца зимы нам на жизнь хватит.
Её глаза округлились и блестели не хуже монет. И стали ещё больше, когда я показал покрывало из лавки Рузона.
— О! Из чего это сделано?
— Из полуночной тьмы и мотыльков, — ответил я. — Из паутины и серебра.
Она откинула голову назад и набросила полупрозрачную ткань на свою грудь и руки. Я сморгнул, переглотнул — и подумал, что покрывало стоило тех денег, которые я за него выложил.
Эко, переминаясь с ноги на ногу в дверях своей спальни, слушал мой рассказ о сегодняшних событиях. Его утреннее недомогание, кажется, уже прошло, но лицо мальчика оставалось угрюмым. Я поманил его, и он опасливо подошёл ко мне. Протянутый ему красный кожаный мяч Эко схватил охотно, но всё равно не улыбнулся.
— Да, это скромный подарок. Но у меня есть для тебя и другой, побольше…
— Я всё равно не понимаю, — заметила Бетесда. — Ты сказал, что тот белобрысый здоровяк, судя по всему, глупец. Но не мог же он быть настолько глуп, чтобы не отличать один цвет от другого.
— А вот Эко понял, — ответил я, улыбнувшись ему. — Он ещё вчера вечером догадался, но не мог объяснить мне, в чём дело. Он помнил то место из Платона, которое я читал ему несколько месяцев назад, а сам я его позабыл. Но сейчас, думаю, смогу его найти, — я взял свиток, который так и валялся на моём ложе, и принялся читать:
— «Как известно, не все люди видят одни и те же цвета одинаково. Хотя такое случается и редко, но некоторые не могут отличить красный цвет от зелёного, другие путают жёлтый с голубым, а кое-кто не различает оттенки зелёного». Там дальше Платон даёт этому объяснение, но я так и не смог вникнуть в него.
— Значит, тот головорез не отличал голубой цвет от жёлтого? — спросила Бетесда. — Но даже и тогда…
— Понимаешь, вчера ростовщик пришёл в театр, чтобы вытрясти из Статилия долг, угрожая убийством. Вот почему Флавий так встревожился, когда я сказал ему: «Сегодня тебя ждёт настоящий «Клад»!». Он-то думал, что речь идёт о деньгах, которые ему должен Статилий. Представление он смотрел достаточно долго, чтобы понять: Статилий в голубом одеянии играет Мегадора. Ведь признать его голос не так уж трудно. Тогда он отправил убийцу за кулисы, зная, что переулок за храмом Юпитера будет пуст. Убийце он велел подкараулить там актёра в голубом наряде. Думаю, Эко расслышал приказ Флавия — а может, разобрал только слово «голубой». Он уже тогда, в театре, чувствовал неладное, и даже пытался сказать мне об этом — но вокруг нас шумела толпа, а громила шёл прямо по моим ногам. Верно, Эко?
Мальчик кивнул и ударил себя кулаком по ладони: да, именно так всё и было.
— К несчастью для бедного Панурга в жёлтом наряде, убийца не только страдал искажением зрения, но и был необычайно глуп. Чтобы заколоть именно того, кого следует, ему нужно было больше примет, чем один только цвет одежды. А он ни о чём не спросил своего хозяина. Впрочем, даже если бы и спросил — наверняка Флавий поднял бы его на смех и велел исполнять, что приказано — не понимая, в чём тут дело. Убийца подстерёг Панурга в желтом наряде, который был для него голубым — и заколол. Исполнил своё задание и одновременно провалил его.
Статилий же, видя среди зрителей Флавия, зная, что тот собирается его убить, узнав о гибели Панурга и заметив исчезновение громилы — догадался обо всём. Неудивительно, что он был так потрясён смертью раба — ведь убить-то должны были его самого!
— Значит, Панург погиб просто по воле случая? И никто не будет за это наказан? — с грустью спросила Бетесда.
— Не совсем так. Панург был очень ценной собственностью. По закону владельцы убитого раба вправе требовать его полную стоимость с человека, виновного в его смерти. Как я понимаю, Росций и Херея намерены взыскать с ростовщика по сто тысяч сестерциев каждый. Если же он доведёт дело до суда и проиграет, то ему придётся платить двойную сумму. Зная жадность Флавия, рискну предположить, что он предпочтёт не искушать судьбу и заплатит сразу.
— Не слишком тяжкое наказание за бессмысленное убийство.
Я кивнул:
— И не слишком серьёзная плата за гибель такого таланта. Но это единственное правосудие, которое может предложить римский закон, если гражданин убивает раба.
На сад опустилась тяжёлая тишина. После того, как его способности получили признание, Эко всецело заинтересовался кожаным мячом. Он подбросил его, поймал и покачал головой, довольный тем, как мяч лежит в его ладони.
— Да, Эко, я ведь говорил, что у меня есть для тебя и другой подарок, — его глаза вспыхнули. Я похлопал по кошелю с серебром. — Теперь ты будешь избавлен от моих неуклюжих уроков. Каждое утро сюда будет приходить настоящий учитель, чтобы преподавать тебе латынь и греческий. Он будет строг, и ты от него наверняка натерпишься — зато по окончании учёбы будешь читать и писать лучше, чем я. Такой умный мальчик меньшего не заслуживает.
Эко просиял. Мяч из его рук взлетел на небывалую высоту.
На этом история и закончилась — не считая одной мелочи.
Позднее, той же ночью, мы с Бетесдой лежали в постели. Ничто не разделяло нас, кроме тонкого покрывала, пронизанного серебряными нитями. В течение нескольких минут я был полностью доволен своей жизнью и этим миром. Расслабившись, я размышлял вслух:
— Может быть, мне и в самом деле следует усыновить этого мальчика…
— А почему нет? — Бетесда, даже засыпая, не теряла способности говорить требовательным тоном. — Какие ещё знаки тебе нужны? Даже если бы Эко был твоим сыном по крови — он и тогда не мог бы сильнее походить на тебя.
Как всегда, она была права.
История о хранилище серебра
— Расскажи мне историю, Бетесда.
Это была самая жаркая ночь самого жаркого лета, которое я когда-либо помнил в Риме. Я выдвинул с вой диванчик в галерею перистиля среди тисовых деревьев, чтобы поймать любой ветерок, который мог пронестись над Эсквилинским Холмом. Небо над головой было безлунным и полным звезд. И все же сон не шел.
Бетесда лежала рядом на другом диванчике. Мы могли бы лечь вместе, но было слишком жарко, чтобы прижимаясь лежать вдвоем. Она вздохнула.
— Час назад вы просили меня спеть вам песню, господин. Час назад вы просили меня обтереть вам ноги мокрой тряпкой.
— Да, и песня была милая, и ноги отдохнули. Но я все еще не могу уснуть. И ты тоже. Так что расскажи мне что-нибудь.
Она прикоснулась тыльной стороной ладони к губам и зевнула. Ее черные волосы блестели в свете звезд. Ее льняное одеяльце, как паутина, облегало, гибкие линии ее тела. Даже зевая, она была прекрасна — слишком прекрасна рабыня, чтобы принадлежать такому простому человеку вроде меня, как я часто думал. Удача улыбнулась мне, когда я нашел ее десять лет назад на невольничьем рынке в Александрии. Только вот я выбрал Бетесду, или она выбрала меня?
— Почему бы вам самому не рассказать какую-нибудь историю? — предложила Бетесда. — Вы любите говорить о своей работе.
— Ты что, хочешь, чтобы я усыпил тебя? Тебе же всегда скучно, когда я говорю о своей работе.
— Неправда, — сонно возразила она. — Расскажите мне еще раз, как вы помог Цицерону в решении дела женщины из Арреции. Все на рынке все еще говорят, что если Гордиан Сыщик смог найти решение такого запутанного дела, то он умнейший человек в Риме.
— Какая ты интриганка, Бетесда, думая, что можешь польстить мне, заставив стать твоим рассказчиком. Ты же моя рабыня, и я приказываю тебе самой рассказать мне историю!
Она проигнорировала меня.
— Или расскажите мне еще раз о деле Секста Росция, — сказала она. — До этого великий Цицерон никогда не защищал человека, обвиненного в убийстве, тем более человека, обвиняемого в убийстве собственного отца. Расскажите, еще раз как вы ему помогли.
— Мне не хотелось бы, чтобы ты была моим биографом, Бетесда. Как бы ты все приукрасила, в конце концов, а мне очень бы не хотелось этого!
Мы долго лежали в темноте, слушая стрекотание сверчков. Падающая звезда пролетела над головой, заставив Бетесду пробормотать тихую молитву одному из своих странных египетских богов-животных.
— Расскажи мне о Египте, — сказал я. — Ты никогда не рассказываешь об Александрии. Это такой великий город. Такой древний. Такой загадочный.