Но Бетесда меня уже не слушала, занятая своими мыслями. Скорее всего, прикидывала, что можно будет купить для дома на мой будущий заработок. Выходя на улицу, я слышал, как она напевает какую-то египетскую песенку.
Октябрьский день выдался холодный и ясный. Узкая, извилистая улочка, сбегающая по склону Эсквилинского холма от моего дома вниз в Субуру, вся была усыпана опавшими листьями. В воздухе стоял запах дыма; он доносился отовсюду — от очагов и жаровен. Сопровождавший меня раб зябко повёл плечами и плотнее запахнул свой тёмно-зелёный плащ.
— Сосед! Гражданин!
Тихий, будто сдавленный голос доносился справа. Я обернулся. Поверх стены выглядывала лысая шишковатая голова. На меня уставились тёмные, глубоко посаженые глаза.
— Да, ты! Это ведь тебя зовут Гордиан?
— Да, это я.
— А ещё тебя называют Сыщиком, верно?
— Верно.
— Ты умеешь распутывать тайны. Находить разгадки.
— Да, иногда мне это удаётся.
— Помоги мне!
— Может, я сумею помочь тебе. Но не сейчас. Мой друг зовёт меня.
— Это не займёт много времени.
— Но стоять на улице холодно …
— Тогда зайди в дом. Я сейчас открою тебе.
— Сейчас мне некогда. Может, завтра я смогу…
— Завтра будет поздно! Они придут за мной сегодня ночью, я знаю. Может, даже раньше. Смотри, собираются тучи. Если солнце скроется, они могут явиться сюда даже днём…
— Они? О ком ты говоришь, гражданин?
— Лемуры, — произнёс он чуть слышно, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
При звуках этого слова стоящий рядом со мной раб совсем съёжился под своим плащом. Я сам ощутил внезапный озноб и зябко повёл плечами, пытаясь уверить себя, что всему виной внезапный порыв холодного осеннего ветра.
— Да, лемуры! — повторил мой сосед. — Мертвые, не нашедшие покоя!
Ветер шевелил сухие листья у моих ног. Лёгкое облачко набежало на солнце, приглушив его полуденный свет.
— Да, лемуры, — глядя в одну точку, бормотал хозяин. — Холодные. Безжалостные. Острые, как осколки костей. Мёртвые, но не покинувшие этот мир. Не нашедшие покоя. Голод терзает их, и утолить его они могут лишь безумием живых.
С трудом оторвав взгляд от глубоко посаженных глаз, я сделал рабу знак двигаться дальше.
— Я должен идти. Меня ждут.
— Сосед, ты не можешь бросить меня в беде! Я был солдатом Суллы! Я сражался за Республику! Меня ранили — ты увидишь, если зайдёшь. Моя нога никуда не годится; без палки я шагу ступить не могу. А ты молод и здоров; и ты римский гражданин. Неужели в тебе не найдётся хоть капли уважения к старому солдату!
— Я имею дело с живыми, а не с мёртвыми.
— Тебе не придётся ничего делать даром. Я могу заплатить. Сулла раздал своим солдатам земли в Этрурии. Я продал свою землю — фермер из меня никудышный; так что деньги у меня есть. Я хорошо заплачу тебе, только помоги!
— Но чем же я могу тебе помочь? Если тебя преследуют лемуры, тебе нужно обратиться к жрецу. К авгуру.
— Думаешь, я не обращался? Каждый год в лемурии[25] я исполняю все обряды, чтобы отпугнуть призраков. Я бросаю через плечо чёрные бобы и девять раз повторяю заклинание, как положено. Наверно, это помогает; на всю весну и лето они оставляют меня в покое. Но каждую осень с началом листопада они возвращаются. Они приходят, чтобы свести меня с ума!
— Гражданин, мне некогда…
— Они насылают на меня чары!
— Я должен…
— Прошу тебя, — прошептал он. — Когда-то я ничего не боялся. Я храбро сражался за Суллу, за Рим. Я убивал без счёта. Я шёл по долинам, превратившимся в реки крови, и по равнинам, превратившимся в моря крови, шёл по колено в крови и не знал страха ни перед кем и ни перед чем. А теперь… — На лице его выразилось такое отвращение к самому себе, что я отвёл взгляд. — Помоги мне, — повторил он умоляюще.
— Потом. Когда вернусь.
Он жалко улыбнулся, как приговорённый, которому объявили, что казнь его отложена.
— Да, потом… Когда вернёшься.
Я зашагал дальше вниз.
Фасад дома, к которому подвёл меня раб, был вполне обычным и мало чем отличался от остальных домов на Палатине. Так уж повелось, что в самой фешенебельной части нашего города простота и безыскусность считаются признаком истинного аристократизма. Единственной примечательной деталью, не считая двух колонн в форме кариатид, был похоронный венок из ветвей кипариса и ели над входной дверью.
Короткий коридор, где с обеих стен смотрели восковые маски благородных предков, вёл в скромный атриум. Здесь на погребальных носилках слоновой кости лежал мертвец. Я подошёл, всматриваясь. На вид покойник был совсем ещё молодой человек, моложе тридцати. На лице, при жизни наверняка ничем не примечательном, застыло выражение непередаваемого ужаса. Обычно погребальные служители искусно убирают с лица покойников следы страданий, разглаживают лбы, разжимают сведённые челюсти. Но это лицо застыло так, что никакому служителю не удалось придать ему выражение безмятежности. Не боль и не страдание читались на нём, а лишь смертельный ужас.
— Он упал и разбился насмерть, — услышал я за спиной и обернулся на знакомый голос.
С Луцием Клавдием я познакомился этой весной, когда он обратился ко мне за разъяснением одного довольно странного обстоятельства, с которым столкнулся по чистой случайности. Так уж вышло, что мы подружились. Теперь он стоял передо мной всё такой же — невысокий, пышущий здоровьем, добродушный, круглолицый и румяный даже в сумрачном свете атриума.
— Тит, — сказал Луций, после того, как мы поздоровались, и кивнул на покойника. — Владелец этого дома. По крайней мере, последние два года дом принадлежал ему.
— Говоришь, он упал?
— Да. С балкона. Балкон выходит на запад, идёт вдоль всей стены. Там склон уходит вниз и получается довольно высоко. Три ночи назад Тит упал оттуда и сломал спину.
— Он был уже мёртв, когда его нашли?
— Нет. Он промучился всю ночь и весь день. Умер только к вечеру. Говорил странные вещи. Конечно, он бредил, стонал всё время, хотя лекарь и давал ему какое-то зелье, чтобы облегчить боль. — Луций беспокойно переступил с ноги на ногу, смущённо почесал рыжую с заметной проседью макушку и вдруг выпалил. — Гордиан, тебе случалось когда-нибудь сталкиваться с лемурами?
Должно быть, при этих словах моё лицо изменилось, потому что он поспешно добавил.
— Я сказал что-то не то?
— Нет, не в этом дело. Просто ты сегодня уже второй, кто спрашивает меня о лемурах. Как раз когда я шёл сюда, какой-то человек — он живёт в соседнем со мной доме… ну да ладно, это к делу не относится. Можно подумать, лемуры сегодня ополчились на Рим. Сейчас же не май месяц, в конце концов. Правда, время уж больно унылое. Холод, ветер этот до костей. Вообще-то мой отец говаривал, что недоброе всегда чудится от несварения желудка.
— Мой муж умер не от несварения желудка. И не оттого, что ему что-то почудилось или его просквозило на холодном ветру.
Голос принадлежал высокой, стройной женщине в чёрной до пят столе и наброшенной на плечи голубой накидке. Собранные в узел на затылке чёрные волосы открывали бледное лицо с ясными голубыми глазами; и хотя оно выглядело совсем молодым, его обитательницу никак нельзя было назвать юной. Держалась она строго, как весталка; и во всём её облике, в каждом её слове сквозила властность патрицианки.
— Это Гордиан, про которого я тебе говорил, — представил меня Луций Клавдий.
Женщина чуть заметно кивнула.
— А это, — продолжа Луций, обращаясь ко мне, — моя давняя добрая знакомая Корнелия из сулланской ветви рода Корнелиев.
Я вздрогнул.
— Да, — гордо сказала вдова, уловив моё невольное движение. — Родственница недавно покинувшего нас диктатора, чья кончина осиротила нас. Он приходился мне двоюродным братом. И хотя он был намного старше, мы были очень близки. Я оставалась с ним на его вилле в Путеоли до самого конца. Великий человек. — Властный голос смягчился. Вдова взглянула на покойника на носилках. — Теперь и Тита тоже больше нет. Я одинока и беззащитна.
— Может, нам лучше поговорить в библиотеке, — предложил Луций Клавдий.
— Пожалуй, — кивнула Корнелия. — Здесь холодно.
Она провела нас в небольшую комнату. Преуспевающий адвокат Цицерон, для которого мне время от времени случается выполнять кое-какую работу, пожалуй, и не назвал бы эту комнату библиотекой — здесь был один-единственный шкаф, забитый свёрнутыми пергаментами — но непритязательность обстановки он, бесспорно, одобрил бы. Стены были окрашены в красный цвет, без всяких украшений, а сиденья были без спинок. Раб зажёг жаровню и удалился.
— Что именно известно Гордиану? — спросила Корнелия Луция Клавдия.
— Немногое. Я только сказал ему, что Тит убился, упав с балкона.
Она посмотрела на меня так, что мне сделалось не по себе.
— Моего мужа мучил страх. Не давал ему покоя. Он говорил, что его преследуют.
— Кто преследует? Или что? Луций упомянул лемуров.
— Один лемур. Он преследовал моего мужа. Всегда один и тот же.
— Ваш муж знал, чей это дух?
— Да. Его знакомого. Когда-то они вместе изучали закон на Форуме. Прежний владелец этого дома. Его звали Фурий.
— И этот лемур являлся твоему мужу неоднократно?
— Да. Всё началось прошлым летом. Тит стал замечать какую-то странную фигуру — то в стороне от дороги, когда ехал на нашу загородную виллу; то в толпе на Форуме, то возле дома в тени деревьев. Всегда лишь мельком. Поначалу он пытался приблизиться и разглядеть её; но она исчезала. Потом фигура стала появляться уже в доме. Тогда Тит и понял, что это лемур; и понял, чей. Он больше не пытался приблизиться; наоборот, всякий раз обращался в бегство.
— А ты тоже видела этот призрак?
— Прежде нет.
— Тит видел его в ту ночь, когда упал, — тихо сказал Луций. Он осторожно взял Корнелию за руку, но она отняла её.
— В тот вечер Тит был молчалив и задумчив. Он вышел на балкон, чтобы немного подышать и размять ноги. Я осталась в комнате. Потом в бреду Тит рассказывал, как всё случилось. Призрак появился и стал приближаться, манить к себе. И позвал его: «Тит!» Тит стал пятиться; он отступил до самого края балкона. Призрак всё надвигался, и Тит совсем обезумел от страха. Он упал.