— А ты знал Фурия?
— Не то, чтобы знал; но я о нём слышал.
— Это ужасно — то, что с ним сделали. Никакой он был не враг Сулле — он вообще был не такой человек, чтобы вмешиваться в политику и с кем-то враждовать. Не тот характер. Он и шелудивого пса не прогнал бы от своего порога.
— Однако же его брат сражался против Суллы.
— Так то брат. Я знала их обоих, когда они были ещё детьми. Они выросли у меня на глазах. Фурий всегда был такой тихий, такой спокойный мальчик. Мухи не обидит. Он и взрослым оставался таким же. Осторожный, спокойный, ни во что не вмешивался. Философ, а не воин. Кто-то оговорил его, что он враг Республики, и его убили и обобрали до… — Она прекратила мести, выпрямилась и откашлялась. — А ты кто будешь? Пришёл донимать несчастных женщин?
— Вовсе нет.
— Забудь и думать. Не видать тебе ни его сестры, ни матери. После того. Как Фурия не стало, а с его матерью случился удар, они не выходят из дому. Может, и слишком долго для траура; но теперь у них никого не осталось. На рынок ходит вдова с маленькой дочкой; они обе до сих пор носят чёрное.
Как раз в это время дверь дома отворилась, и появилась высокая светловолосая женщина в чёрной столе. Рядом, держась за её руку, семенила маленькая девчушка с чёрными кудряшками. По пятам за ними следовал давешний верзила-раб; он закрыл входную дверь. Проходя мимо, он бросил на меня недовольный взгляд и грозно нахмурился.
— На рынок пошли, — прошептала старуха. — Всегда выходят в это время. Малышка такая серьёзная. На мать совсем не похожа — та светлая. А девочка вся в тётю, как две капли воды.
— В тётю? Не в отца?
— И в него, конечно же…
Я ещё немного поболтал со старухой, а потом заспешил за вдовой. Я надеялся. Что мне удастся поговорить с ней; но великан-телохранитель ясно дал понять, что мне не следует приближаться. Понаблюдав, как вдова делает покупки на мясном рынке и убедившись, что поговорить с ней нечего и думать, я отправился на Палатин.
Луций и Корнелия заторопились мне навстречу, едва раб доложил о моём приходе. Лица у обоих были вытянувшиеся и измученные.
— Он опять был здесь, — сказал Луций. — Ночью.
— Прямо в моей спальне, — сказала Корнелия. Лицо её было белее мела. — Я проснулась среди ночи от вони — от страшной вони — и увидела это! Я хотела вскочить, хотела закричать, но не могла ни пошевельнуться, ни слова произнести — оно заколдовало меня; у меня язык словно прилип к гортани. Оно опять сказало: «Теперь ты». Потом оно вышло в коридор.
— Ты не попыталась схватить его?
Она посмотрела на меня, как на ненормального.
— Я тоже его видел, — сказал Луций. — Я был в комнате дальше по коридору. Услышал в коридоре шаги и позвал: «Корнелия!» Я думал, это она. Мне никто не ответил; только шаги сделались быстрее. Тогда я вскочил и выбежал в коридор.
— И увидел его?
— Только на миг. Я окликнул его, но оно прошло дальше и куда-то исчезло. Я хотел кинуться следом — клянусь тебе, Гордиан! Но тут Корнелия позвала на помощь. Я поспешил к ней в комнату.
Я едва сдержал ругательство.
— Значит, оно было тут исчезло, и никто не пытался задержать его.
— Да, — с раскаянием сказал Луций. — Но когда я окликнул его, оно остановилось и обернулось, это было уже в атриуме; и получилось так, что лунный свет упал на его лицо.
— И ты хорошо его разглядел?
— Да. Я достаточно хорошо знал Фурия в лицо, чтобы узнавать на Форуме. Так вот, при всех этих ужасах — пятна на коже, сломанные зубы, жуткая усмешка — это было лицо Фурия, точно тебе говорю.
Корнелия вдруг пошатнулась, хватая ртом воздух, и стала оседать на пол. Луций подхватил её и стал звать на помощь. Прибежали служанки, подхватили госпожу под руки и бережно повели в спальню.
— Так было с Титом последние дни, — вздохнул Луций. — Он вдруг слабел, не мог дышать, жаловался, что у него кружится голова. Говорят, это признаки воздействия лемура.
— Или же муки нечистой совести. Луций, покажи-ка мне. Где ты видел этого лемура. Посмотрим, не оставил ли он следов.
Луций повёл меня по проходу и остановился в нескольких шагах от двери в свою комнату.
— Здесь, — сказал он. — Ночью сюда падает свет луны, и я смог его разглядеть.
Я присмотрелся внимательнее и принюхался. Луций последовал моему примеру.
— Запах мертвечины, — пробормотал он. — Лемур оставил после себя запах своей гниющей плоти.
— Запах, конечно, не аромат, — согласился я, — но это не мертвечина. Ага, вот и след.
На известковых плитах пола ясно отпечатались два тёмных пятна — следы сандалий. Я двинулся по проходу, разглядывая пол. В ярком утреннем свете были ясно видны следы, идущие в обоих направлениях. К спальне Корнелии вели многочисленные отпечатки, они наступали друг на друга и скоро сделались неразборчивыми. Следы, ведущие в обратном направлении, были много слабее и без пяток, словно оставивший их удалялся на цыпочках.
— Он остановился здесь, как ты и сказал, а потом пустился бежать. Зачем лемуру бежать на цыпочках, хотел бы я знать? И в чём это он изгваздался, что так наследил?
Я опустился на колени и стал разглядывать следы, едва не касаясь их носом. Луций, забыв патрицианскую гордость, последовал моему примеру.
— Фу! — заявил он, морщась. — Запах гниющей плоти!
— Никакая это не гниющая плоть. Обычная вонь от испражнений. — Я выпрямился. — Пойдём, посмотрим, куда ведут эти следы.
Следы привели по проходу за угол к закрытой двери.
— Это выход на улицу?
— Нет, — смутившись, ответил Луций, к которому вернулась вся его патрицианская чопорность. — Это домашняя уборная.
Как и следовало ожидать, уборная столь утончённой женщины, как Корнелия, была роскошной и идеально чистой; только на полу темнели коричневые следы. Оконца под потолком были забраны решётками. Подойдя к мраморному стульчаку, я всмотрелся в темноту отверстия, в уходящую вниз свинцовую трубу.
— Она идёт прямо по склону Палатинского холма в Клоаку Максима и оттуда в Тибр, — гордо сказал Луций. Наши патриции стесняются говорить о телесных отправлениях, но римской канализационной системой они заслуженно гордятся.
— Человеку туда не пролезть, — заметил я.
— Человеку туда? Как тебе это только в голову пришло!
— Но как-то же он сюда попал. Есть тут кто-нибудь из слуг?
Прибежавший на зов мальчишка-раб отыскал для меня скребок.
— Что ты задумал, Гордиан? Осторожнее, эта плитка очень дорогая, она из лучшего камня! Не расковыривай её!
— Да тут и ковырять не надо, смотри. — Я поддел скребком одну из плит, и она поддалась без сопротивления.
— Ого! — Луций уставился в открывшееся отверстие. — Да здесь лаз! Подземный ход!
— Похоже на то.
— Кому-то надо туда спуститься!
— И не проси. Я туда не полезу, даже если Корнелия посулит мне двойную плату.
— Что ты, Гордиан, я вовсе не тебя имел в виду. — Луций посмотрел на мальчишку-раба, принесшего мне скребок. — Вот он парень щуплый, пролезет.
Мальчишка попятился, умоляюще глядя на меня.
— Думаю, не стоит рисковать. Лемуров там, пожалуй, и нет, но могут быть ловушки. К тому же парень может напороться на скорпиона или разбиться о камни, а это ни к чему. Выход из лаза мы найдём и так — он, скорее всего, идёт в том же направлении, то и канализационная труба.
Так оно и оказалось. Разглядывая с балкона уходящий вниз склон, мы прикинули, где канализационная туба спускается в долину между Капитолием и Палатином, чтобы войти в проходящую там Клоаку Максима. У подножия Палатина, на замусоренном пустыре, куда выходили задами склады и амбары, я заприметил густые заросли кустарника. Даже лишённые листвы, они были настолько плотными, что разглядеть с балкона, что там находится, не представлялось возможным. Мы стали спускаться. Луций, слишком тяжёлый и неповоротливый, очень скоро запыхался, да и его одежда и обувь явно не подходили для таких экскурсий; всё же он упорно следовал за мной. Наконец мы спустились и стали продираться в гущу зарослей, ныряя между ветками и отводя от лиц острые сучки. Наконец упорство наше было вознаграждено. За густыми ветвями кипариса скрывался лаз; и когда я заглянул внутрь, последние сомнения развеялись: то был выход из подземного хода, кирпичной кладкой и строительным раствором. Раствор был наляпан кое-как, многие кирпичи успели выпасть. Лаз был достаточно широк, чтобы человек мог пролезть без труда; но вонь наверняка отбивала бродяг или любопытных мальчишек всякую охоту туда соваться.
Ночью здесь должно быть совершенно безлюдно. Человек — или лемур — может пробраться через этот лаз в дом, а потом уйти тем же путём, и ни одна живая душа его не заметит.
Насколько безлюдно, мы убедились той же ночью, затаившись в кустах в нескольких шагах от подземного хода. Я предупредил Луция, что просидеть в засаде наверняка придётся всю ночь, и вполне возможно, зря; но Луций настоял на том, чтобы отправиться со мной. Он предлагал нанять для охраны каких-нибудь головорезов из Субуры; но я отговорил его. Если моя догадка верна, они нам не понадобятся, а лишние свидетели в таком деле ни к чему.
— Ну и холодина, — проворчал Луций. — И сырость до костей. Да ещё ни зги не видно. Сдуру мы сюда попёрлись. Что нам мешало в доме его поджидать? Схватили бы его, как только показался бы из хода, и не мёрзли бы тут. Так нет же, надо было сюда тащиться сидеть тут, поджидая незнамо кого и трястись при каждом звуке.
— Я не просил тебя сюда тащиться, Луций Клавдий. Мог оставаться дома.
— Ну да, и Корнелия сочла бы меня трусом.
— Да какая разница, что она подумает, эта Корнелия?
Я прикусил язык. Холод и сырость здорово действовали на нервы. Луна спряталась за тучами, темно было, хоть глаз выколи; к тому же моросил противный дождь. Ночной холод забрался под плащ; меня проняла дрожь. Луций стал стучать зубами от холода. Мало-помалу подступила жуть. Что если я ошибся, и тот, кого мы здесь поджидаем, вовсе не человек?
Хруст сломанной ветки. Потом ещё и ещё. Кто-то — или что-то — пробиралось сквозь заросли. И двигалось к нам. Луций схватил меня за руку.