Я вгляделся в темноту, но не увидел ничего, кроме клубов дыма. Внезапно подступило головокружение. Это потому, что ты с утра ничего не ел, сказал я себе. Нечего было быть таким щепетильным и отказываться, когда Корнелия предложила перекусить у них дома. Из темноты выплыл клуб дыма; он разрастался и приобретал форму — и вот передо мной уже юное лицо, искажённое болью.
— Смотри! — вскричал солдат. — Видишь, бедный парень держит в руке свою голову, как Персей — голову Горгоны? И она смотрит — смотрит прямо на меня!
И я увидел. В темноту и дыму я увидел юношу, почти мальчика. Точно таким, каким его описывал ветеран Суллы: в доспехах, держащего собственную голову в высоко поднятой руке. А за его спиной появились и другие, один, двое — и вот их уже целое полчище, изрубленных, окровавленных, извивающихся. Я хотел кинуться прочь, но ужас приковал меня к месту.
Солдат всё цеплялся за мои колени. Старый раб бормотал что-то и беспрестанно всхлипывал. Из дома доносились плач и стоны.
— Ты слышишь их? Слышишь, они вопят, как гарпии?
Я слышал. Сад наполнился стонами и завываниями; их наверняка было слышно по всему Риму…
Утопающий хватается за соломину; разум, чувствуя, как волны безумия захлёстывают его, хватается за что угодно. Соломинка держится на поверхности, но не спасёт идущего ко дну; доска или бревно могут дать ему передышку, но лучше всего — скальный выступ над поверхностью воды, утёс, твердь. Мой разум лихорадочно искал опоры, которая стала бы спасением от этого всеобъемлющего, необъяснимого ужаса. Время замерло, как и говорил старый раб; и в за это нескончаемое, невыносимое мгновение в голове у меня пронёсся вихрь образов, отрывочных мыслей, воспоминаний. Я пытался удержаться за них, а безумие, точно чёрный стремительный поток, увлекало меня вниз, в бездну; и я погружался и погружался, пока, хватаясь за соломинки, вдруг не ощутил твердь.
— Куст! — прошептал я. — Горящий куст! Это он говорит!
Солдат, решив, что я заметил что-то среди извивающихся лемуров, вцепился в меня, что было сил.
— Где? А вот, вижу…
— Нет, куст! Вот, в углу! — Низкорослое дерево среди стройных кипарисов и тисов, с тонким, искривленным стволом, земля вокруг усыпана жёлтыми листьями… Только никаких листьев больше не было. Старый раб сгрёб все листья в саду, а солдат сжёг их в жаровне, вот откуда дым…
Я поволок солдата прочь из сада, через дверь в стене на улицу. Затем вернулся за старым рабом, а потом и за остальными, выволакивая их по одному. Они столпились у стены, глядя вокруг широко раскрытыми, налитыми кровью глазами.
— Лемуры вам чудятся! На самом деле их нет! — прошептал я, чувствуя, как от дыма дерёт горло, и ясно видя, как они исчезают и появляются снова — сидя на гребне стены, с гоготом подбрасывая в воздух свои внутренности…
Рабы кричали и всхлипывали, цепляясь друг за друга. Солдат стоял молча, убрав руки за спину.
Когда они немного пришли в себя на свежем воздухе, я по одному, по двое отвёл их к себе домой. Там они сгрудились — всё ещё перепуганные насмерть, но целые и невредимые. Бетесде пришлось не по вкусу ночное вторжение толпы полубезумных соседей; зато проснувшийся Эко был в восторге оттого, что никто не гонит его спать. Казалось, конца не будет этой холодной сырой ночи. То и дело кто-то один начинал вскрикивать, и остальные успокаивали его, как могли.
Первые проблески дня и выпавшая роса стали лучшим лекарством для больного воображения. Мне почему-то было очень больно смотреть на свет, голова болела сильнее, чем с похмелья; но по крайней мере, я перестал видеть лемуров и слышать их завывания.
Солнце уже стояло высоко, когда солдат, ещё более измученный, чем я, собрался с силами, чтобы спросить у меня.
— Так что же это было?
— Листья, — сказал я. — Ты говорил, что лемуры всегда появляются осенью. Каждую осень ты принимался сжигать опавшие листья. Каждую осень тебе являлись лемуры. Я понял, что тут должна быть какая-то связь. Осень; сожжение листьев в твоём саду; дым от них; лемуры. Потом я понял. То корявое деревце, что растёт у тебя в самом углу. Такие в Риме не растут; и по всей Италии тоже. Думаю, его семена попали сюда с Востока; там-то растения, способные вызывать видения, не в диковинку. К примеру, в Эфиопии есть растение, настой из листьев которого вызывает видения такие ужасные, что под влиянием их человек совершает самоубийство: этот настой заставляют выпить тех, кого уличают в святотатстве. На берегах Инда, я слышал, встречается трава — если её жечь, дым вызывает помрачение рассудка и безумные видения. Но думаю, деревце в твоём саду сродни тому кусту, что произрастает на востоке Египта; это о нём говорится в легенде, которую я узнал от Бетесды.
— Какой ещё легенде? — спросила Бетесда.
— Ну, той, что ты слышала от своего отца — про его предка по имени Моисей, который однажды в пустыне повстречал горящий куст, и тот заговорил с ним. А листья твоего дерева, сосед, когда их жгут, не только говорят, но и заставляют видеть то, чего нет.
— Но почему тогда лемуры?
— Ты видел тех, кого боялся больше всего на свете — духи убитых тобою на войне, жаждущие мести.
— Но как же тогда мои рабы их тоже видели?
— Они видели то, что ты им говорил — под влиянием дыма. Ты же сам увидел горящий куст, как только я сказал про него, помнишь?
— Но этой ночью всё было как наяву. И в доме тоже. Раньше было только в саду…
— Может, потому, что раньше ты сжигал только по нескольку листьев с этого дерева за раз, и дым быстро уносило ветром; оттого и видения были слабее и являлись лишь тем, кто находился в саду. А вчера я заметил, что вокруг дерева совсем не осталось листьев. Должно быть, ты бросил в жаровню всё сразу; ночь выдалась безветренная, и дым наполнил сад и дом. У всех, кто надышался им, помрачился рассудок и начались видения. А когда мы выбрались на воздух и достаточно отдышались, всё прошло — как проходит бред, когда спадает жар.
— Значит, на самом деле никаких лемуров не было?
— Думаю, нет.
— И если я выкорчую это проклятущее дерево и выброшу в Тибр, лемуры больше не появятся?
— Ты перестанешь видеть их наяву, — сказал я и мысленно прибавил: «Хотя в кошмарах они наверняка будут являться тебе до конца дней твоих».
Позднее в тот день, когда сосед со своими рабами вернулся в свой дом, Бетесда сказала, прикладывая мокрое полотенце к моему пылающему лбу.
— Вот видишь, я была права.
— Как же права? — пробормотал я. Головная боль всё ещё накатывала по временам, и стоило закрыть глаза, как начинали мерещиться жуткие картины. — Ты же говорила, что Тита столкнули с балкона, и что сделала это его жена.
— Ну и что? Его заставили броситься балкона; а это всё равно, что столкнули. И заставила обыкновенная женщина, выдававшая себя за лемура. Так что я права.
— И ты сказала тогда, что раб нашего соседа лжёт, утверждая, будто видел лемуров вместе со своим господином. А ведь он говорил правду.
— Я говорила только, что мёртвые не могут ходить по земле, если только из их тел не сделали мумию по всем старинным правилам — и это так и есть. А про куст, говорящий из пламени, кто тебе рассказала? Как бы ты без меня догадался, в чём тут дело?
— Что верно, то верно, — согласился я, зная по опыту, что Бетесду не переспоришь.
— И вообще, какая глупость — верить, будто призраки мёртвых ходят среди живых.
— Не уверен, — пробормотал я.
— Но ты же сам убедился, что нет никаких лемуров! Оба раза! Титу и Корнелии под видом лемура являлась женщина, желавшая отомстить им за своего брата. А соседу лемуры тех, кого он убил на войне, просто чудились, потому что он надышался дурмана. А главное — и Тит с Корнелией, и сосед страшились возмездия за погубленных ими людей. Страх и нечистая совесть — вот и все лемуры.
— Если бы.
— А что же ещё?
— Я думаю, лемуры всё-таки существуют, хоть и не как призраки, являющиеся живым. Мёртвые способны сеять несчастье среди живых. И случается, что человек уже давно в могиле, а его дух продолжает ломать и губить чужие судьбы; и чем могущественнее человек был при жизни, тем более страшные разрушения он чинит после смерти. — Я невольно вздрогнул, и виной тому была не память о призраках в соседском саду, а правда — ещё более страшная, чем кошмарные видения, вызванные дымом от листьев заморского растения. — В Риме обитает злобный лемур. Сулла мёртв, но дух его никуда не делся. Он всё ещё среди нас и продолжает сеять смерть и страдания; и среди друзей, и среди врагов без разбора
Бетесда ничего не ответила. Я закрыл глаза и незаметно для себя уснул.
Спал я до следующего утра — крепко и без сновидений.
Маленький Цезарь и пираты(1 вариант перевода)
— О, Гордиан! Как удачно, что я тебя встретил! Ты слышал последние новости — про Юлия Цезаря, молодого племянника Мария?
Такими словами приветствовал меня мой добрый друг Луций Клавдий, когда мы с ним случайно повстречались у входа в Сениевы бани. Я направлялся внутрь, Луций же как раз выходил.
— Если ты имеешь в виду ту старую историю о том, как юный и прекрасный Цезарь, будучи в Вифинии, стал царицею для царя Никомеда, то да, слышал, и не один раз. В том числе и от тебя. Причём с каждым разом всё с большими пикантными подробностями.
— Ну, это уже старо. Я говорю о последней новости — как пираты захватили его и потребовали выкуп, и как он с ними потом разделался!
Заметив моё недоумение, он радостно улыбнулся, отчего два его подбородка на мгновение слились в один. Глаза на раскрасневшемся, ещё лоснящемся от недавней горячей ванны лице радостно блеснули в предвкушении первым сообщить мне потрясающую новость.
Я не стал скрывать, что он изрядно раздразнил моё любопытство. Однако, поскольку Луций уже выходил из бань, а я только направлялся туда — причём намеревался подольше понежиться в горячем бассейне, ибо в весеннем воздухе ещё ощущался пронизывающий холод — рассказ, по-видимому, придётся отложить до другого раза.