Судя по акценту и по замашкам это, скорее всего, сицилийские пираты. Возможно, кто-то из них умеет читать; и хотя я в этом сомневаюсь, но не могу рисковать и потому не пишу всего. Впрочем, как я уже сказал, похитители обращаются со мной не слишком грубо. Молю богов о скорой благополучной встрече с вами.
Ваш любящий сын Спурий.
Читая письмо, я уголком глаза заметил, как Квинт Фабий нетерпеливо барабанит пальцами по подлокотнику своего стула; Валерия неотрывно следила за мной, бессознательно прижав к губам тонкие нервные пальцы.
— Полагаю, — заметил я, окончив чтение, — вы хотите, чтобы я отправился в Остию, передал выкуп и принял у них вашего сына?
— Да! — воскликнула Валерия, подавшись вперёд. — И привёз нашего мальчика домой!
— Он не мальчик. — Голос Квинта Фабия прозвучал неожиданно резко. — Ему семнадцать лет. Он уже год как надел тогу.
— Ты берёшься за эту работу? — спросила Валерия.
Я сделал вид, будто перечитываю письмо.
— Почему вы не пошлёте кого-нибудь из своих людей? У вас же наверняка есть доверенный секретарь?
Квинт Фабий посмотрел на меня изучающе.
— О тебе говорят, что ты умный человек. Проницательный.
— Для передачи выкупа не требуется ни ума, ни проницательности.
— Кто знает, какие непредвиденные трудности могут возникнуть? Мне сказали, что на твою осмотрительность и знание людей можно полагаться. И на твоё умение молчать тоже.
— Бедный Спурий! — голос Валерии прервался. — Ты прочитал письмо. Ты сам видишь, как он страдает.
— По его словам, неудобства, которым он подвергается, минимальны, — заметил я.
— Конечно же! Знай ты, какой он жизнерадостный по натуре, то сразу бы понял, что если он хоть намёком обмолвился о неудобствах — значит, условия, в которых он содержится, просто невыносимы! Если он признаётся, что немного похудел — значит, от него остались кожа да кости! Чем такие люди могут кормить пленника — бросать ему рыбьи головы и заплесневелые корки? Если он говорит, что похитители обращаются с ним «не очень жестоко» — значит, они жестоки так, что и вообразить страшно! Когда я думаю, как он сейчас страдает — о, я не вынесу этого! — И она всхлипнула, готовая вот-вот разрыдаться.
— Когда и где его похитили?
— В прошлом месяце, — отвечал Квинт Фабий.
— Двадцать два дня назад, — добавила Валерия, шмыгнув носом. — О, эти бесконечные двадцать два дня и ночи!
— Он отправился с друзьями в Байи, — пояснил Квинт Фабий. — У нас там вилла, а на другой стороне, в Неаполе — дом. Они всей компаний взяли скиф и отправились на морскую прогулку. Подняли парус, плавали среди рыбачьих лодок. День выдался жаркий, и Спурий решил искупаться. Его приятели оставались в лодке.
— Спурий замечательный пловец, — с гордостью сказала Валерия сквозь слёзы.
Квинт Фабий передёрнул плечами.
— Мой сын преуспел в плавании больше, чем во всём остальном. Спурий плавал от лодки к лодке, а его друзья смотрели, как он перекликается и шутит с рыбаками.
— Он по натуре очень общительный, — заметила Валерия.
— Он заплывал всё дальше и дальше, — продолжал Квинт Фабий. — Его друзья потеряли его из виду и начали волноваться. Потом один из них разглядел его на борту чьей-то лодки. Поначалу они приняли её за рыбачью, хотя она и была больше остальных. Когда те, кто был на лодке, подняли парус и поплыли в открытое море, друзья Спурия даже не сразу сообразили, в чём дело. Когда до них дошло, они пустились в погоню, но ни один из этих молодых людей не был искусен в обращении с парусом, так что лодка скрылась из виду. После безуспешных поисков друзья Спурия вернулись на виллу. Они всё ещё надеялись, что Спурий появится — не в этот день, так на следующий. Но время шло, а от него не было никаких вестей.
— Мы себе места не находили! — снова вступила в разговор Валерия. — Мы написали нашему управляющему на виллу; он поднял на ноги всю округу, расспросил всех местных рыбаков, надеясь, что найдётся хоть один, кто знает хозяев той лодки; но так и не сумел ничего узнать.
— Местных рыбаков! — презрительно фыркнул Квинт Фабий. — Если ты, Гордиан, когда-нибудь бывал в Неаполе и его окрестностях, то знаешь, что это за народ. Потомки греческих колонистов, до сих пор цепляющиеся за свои нравы. Многие из них даже не говорят на латыни! Что до их нравов, то чем меньше о них говорить, тем лучше. Нечего и ждать от таких людей помощи в поисках римлянина, похищенного пиратами. Тем более, патриция.
— Совсем напротив, — возразил я. — Как бы ни относились местные рыбаки к патрициям, пиратов им любить не за что.
— Во всяком случае, мой управляющий не смог добиться от них толку. Мы понятия не имели, где Спурий и что с ним, пока не получили на днях это письмо.
Я снова принялся разглядывать папирус.
— Ваш сын пишет, что захватившие его люди — пираты с Сицилии. Мне это представляется весьма сомнительным.
— Но почему? — удивилась Валерия. — Разве они не совершают набеги на всём побережье — от Азии до Иберии?
— Но не в Италии. Никогда прежде не слыхал, чтобы сицилийские пираты сунулись на итальянский берег.
— Значит, теперь сунулись, — сказал Квинт Фабий. — Ты прав, это неслыханно; но говоря по совести, чему тут удивляться? Наш Сенат не решается ничего предпринять, вот они и обнаглели от безнаказанности.
— Допустим; но явиться за выкупом в Остию? В устье Тибра, откуда рукой подать до Рима?
— Какое это имеет значение — куда привезти выкуп? — срывающимся голосом произнесла Валерия. — Какая разница — плыть до самых Геркулесовых Столбов или просто спуститься на Форум? Мы должны сделать так, как они хотят, иначе они не отпустят Спурия.
Я кивнул.
— Ещё одно. До ид два дня. Сто тысяч сестерциев — это десять тысяч талантов. Вы успеете собрать такую сумму?
Квинт Фабий пренебрежительно фыркнул.
— Деньги не проблема. Скорее, это оскорбление — запросить всего-навсего сто тысяч. Хотя, — чуть слышно добавил он, — я не уверен, что мальчишка стоит даже этого.
Валерия яростно глянула на него.
— Будем считать, что я этого не слышала, Квинт! Да ещё при чужом человеке! — она бросила взгляд на меня и тут же опустила глаза.
Квинт Фабий пропустил её слова мимо ушей.
— Итак, Гордиан. Берёшься?
Я поглядел на письмо. Всё это мне совершенно не нравилось.
— Если дело в оплате, то уверяю тебя, я не поскуплюсь, — сказал Фабий, по-своему истолковавший мою нерешительность. — Я достаточно щедр и хорошо тебе заплачу.
— Размер платы всегда ключевой вопрос, — заметил я, хотя скудость доходов в последнее время и сумма, до которой возросли мои долги, вынуждали меня хвататься за предложенную работу практически на любых условиях.
— Я поеду один?
— С тобой поедут мои люди. У них будет оружие.
Я поднял руку.
— Этого-то я и боялся. Квинт Фабий если ты намерен освободить своего сына силой, прошу тебя, выбрось это из головы. Ради безопасности твоего сына и своей собственной я не стану в этом участвовать.
— Гордиан, я сделаю так, как решил.
— Тогда твои люди поедут без меня.
Он глубоко вздохнул.
— Значит, я посылаю тебя одного, ты передаёшь им деньги, они отпускают моего сына — и уходят с миром? Просто потому, что нет никого, кто решился бы схватить их?
— А ты собираешься их схватить?
— Хватать грабителей — одна из тех целей, для которых нанимают вооружённых людей.
Я покачал головой.
— Ладно, — угрюмо сказал Квинт Фабий. — Мне говорили, что с тобой можно договориться, если хорошо поторговаться. Как тебе такое условие: если ты передашь им выкуп в обмен на моего сына, а потом мои люди сумеют отбить деньги обратно, я плачу тебе двадцатую часть от выкупа? Сверх оговорённой платы?
Звон монет никогда не претил мне, а одна двадцатая от ста тысяч сестерциев равнялась пяти тысячам, что составляло пятьсот талантов.
— Пять тысяч сестерциев? — уточнил я, чтобы не осталось никаких недоразумений.
— Пять тысяч сестерциев, — повторил Квинт Фабий.
Пять тысяч хватит на то, чтобы расплатиться с долгами, починить прохудившуюся крышу и наконец-то купить телохранителя — что мне давно следовало сделать. И ещё останется ещё изрядная сумма.
С другой стороны, вся эта история скверно пахла.
В конце концов, я решил, что за пять тысяч плюс гонорар можно на время зажать нос.
После того, как мы окончательно договорились о размере оплаты, я спросил хозяев, не найдётся ли в доме изображения их сына, чтобы я мог узнать молодого человека при встрече. Квинт Фабий ушёл, предоставив отвечать своей жене. Валерия в ответ на мой вопрос вытерла слёзы и слабо улыбнулась.
— Йайа из Цибицен — она известная художница — сделала наш групповой портрет в прошлом году, когда мы всей семьёй были в Байи.
Она провела меня в соседнюю комнату и показала портрет, мастерски выполненный на дереве восковыми красками: слева Квинт Фабий, суровый и надменный; справа — радостно улыбающаяся Валерия; а между ними — на удивление миловидный юноша с тёмными волосами и голубыми глазами. И хотя на портрете все были изображены по плечи, можно было разглядеть, что юноша облачён в тогу.
— Этот портрет был сделан, чтобы отпраздновать совершеннолетие вашего сына?
— Да, верно.
— Он очень красив. Почти как ты. — Я сказал это, потому что так оно и было, а вовсе не для того, чтобы польстить ей.
— Все говорят, что мы похожи.
— Хотя вот тут, в складках у рта, немного проглядывает сходство с отцом.
Она покачала головой.
— Квинт Фабий не отец Спурию. Спурий мой сын от первого брака. Его отец, мой первый муж, погиб в гражданскую войну. Когда мы с Квинтом поженились, он усыновил Спурия и назначил своим наследником.
— Значит, он его отчим. А ещё дети у вас есть?
— Нет. Квинт хотел, но… — Она пожала плечами и тяжело вздохнула. — Но Квинт любит Спурия, как родного. Я в этом ничуть не сомневаюсь, хотя с виду иной раз этого и не скажешь. Между ними случаются размолвки; но разве между родными отцами и сыновьями их не бывает? Да, они нередко ссорятся из-за денег. Спурий экстравагантен в своих вкусах, не отрицаю, а Фабии известны своей прижимистостью. Но то, что сказал мой муж про Спурия — не принимай его слов всерьёз. Мы оба вымотаны до предела.