Она снова обернулась к портрету и прошептала дрожащими губами.
— Мой маленький Цезарь!
— Цезарь?
— Цезарь, племянник Мария. Тот, которого схватили пираты и держали, пока он не заплатил им выкуп; а он потом напал на них и разделался с ними. Спурий просто бредит этой историей. Молодой Цезарь стал его кумиром. Всякий раз, когда Спурию случалось увидеть его на Форуме, он прибегал потом домой и говорил: «Угадай, мама, кого я сегодня видел?» Что там было гадать. Цезаря, кого же ещё? Кем ещё он мог так восхищаться? Он во всём старается походить на него; и вот теперь …
Её губы снова задрожали, но она справилась с собой.
— Вот почему я зову его мой маленький Цезарь и, зная, как он храбр, молю богов, чтобы всё обошлось.
Назавтра я отправился в Остию в сопровождении целой армии наёмников Квинта Фабия. Наёмники эти были сплошь ветераны и вольноотпущенники из бывших гладиаторов, не способные зарабатывать на кусок хлеба иначе, как убивая других и рискуя своей шкурой за довольно умеренную плату. Было нас пятьдесят человек, и мы теснились в узкой лодке. Наёмники гребли по очереди, распевали старые солдатские песни и хвалились друг перед другом своими подвигами на полях сражений и на цирковой арене. Послушать их, так они поубивали столько народу, что хватило бы на несколько таких городов, как Рим. За командира у них был старый вояка по имени Марк, бывший центурион в армии Суллы. Лицо его, от правой скулы через обе губы и вниз к подбородку пересекал уродливый шрам. Возможно, из-за этого ему было трудно говорить; во всяком случае, он почти не раскрывал рта. Когда я попытался выведать у него, какие приказы дал ему Квинт Фабий, Марк этот недвусмысленно дал мне понять, что я буду знать не меньше и не больше, чем он сочтёт нужным мне сообщить; а считает он нужным не сообщать мне ничего — по крайней мере, пока.
Я был для них чужаком. Они избегали моего взгляда. Всякий раз, когда я пытался завязать с кем-то из них разговор, тот, к кому я обращался, сразу же находил себе какое-нибудь неотложное дело, так что слова мои повисали в воздухе.
Всё же отыскался среди них один, кто не стал воротить от меня нос — возможно, потому, что он и сам был в этом отряде отщепенцем. Звали его Белбон, и он единственный из всех был раб, бывший гладиатор, откупленный в своё время Квинтом Фабием и приставленный им к лошадям; а теперь посланный вместе с наёмниками за исполинскую силу и умение обращаться с оружием. Шевелюра у этого Белбона была цвета соломы; а волосы на руках и груди с рыжеватым оттенком. Он был на голову выше самого высокого и заметно шире в плечах самого плечистого из остальных; и если ему случалось слишком быстро перейти от борта к борту, остальные подшучивали, что он, того и гляди, перевернёт лодку.
Я не предполагал узнать от этого Белбона ничего существенного; но вопреки моим ожиданием, он оказался достаточно осведомлённым и подтвердил мою догадку, что отчим и пасынок между собой на ножах.
— Они никогда особенно не ладили, — сказал он в ответ на мои расспросы. — Хозяйка души не чает в сыне, а он очень любит мать; а вот хозяин его всегда недолюбливал. Это немного странно; потому что молодой хозяин похож на отчима так, как не каждый сын на родного отца похож.
— Правда? Я видел его портрет; мне показалось, он вылитая мать.
— Лицом — верно. И улыбкой, и манерами. Но всё это вроде маски, если ты спросишь меня. Как солнце, играющее в холодной воде. В душе он так же суров, как хозяин, и такой же жёсткий. Рабы, которым случилось не угодить ему, могут кое-что об этом рассказать.
— Может, потому они и не могут поладить, — предположил я. — Слишком похожи и вдобавок добиваются внимания одной и той же женщины.
В Остии мы пришвартовались к короткому причалу. За длинным рядом лодок блестела речная гладь. Над головой кружили чайки. Ветер доносил запах моря. Самые сильные из наёмников выгрузили ящики с деньгами и перенесли их в крытую повозку, которую потом закатили внутрь склада. Примерно половина отряда осталась охранять её. Я ожидал, что остальные отправятся прямиком в ближайший кабак, но Марк не намерен был допускать никаких послаблений — по крайней мере, до того как выкуп молодого хозяина и всё прочее, задуманное его отчимом, будет успешно завершено; и приказал всем, кто не занят в охране, оставаться в лодке.
Что касается меня самого, то я намеревался поискать ночлега в «Летучей рыбе», о чём и уведомил Марка, сообщив ему, что хочу взять с собой Белбона.
— Нет, — отрезал он. — Раб остаётся здесь.
— Но мне нужен телохранитель.
— Квинт Фабий ничего об этом не сказал. Ты не должен вызывать ничьих подозрений.
— Я вызову подозрения, если появлюсь в таком месте один и без телохранителя. Одинокий путник бросается в глаза.
На миг он задумался.
— Ладно, бери его с собой.
— Забирай, забирай его, — выкрикнул нам вслед один из наёмников. — Сразу просторней станет. А то этот бугай занимает столько места, что троим хватило бы!
Белбон в ответ рассмеялся, не усмотрев в его словах ничего обидного.
«Летучая рыба» находилась уже на морском берегу, где якорь бросали более крупные суда. Здание было двухэтажным; внизу таверна, наверху — крошечные комнатки для желающих переночевать. Кроме того, имелась конюшня. Я заплатил за комнату и заказал для нас с Белбоном плотный ужин из копчённой рыбы и устриц. Поев, мы отправились бродить по улицам, чтобы назавтра лучше ориентироваться. Мне давненько не приходилось бывать в Остии, так что освежить память не помешает.
Вдоволь находившись по городу, мы уселись на морском берегу и стали смотреть, как багряное солнце погружается в волны. Перед нами чуть покачивались корабли: маленькие — у самого берега, более крупные — подальше, на рейде. Среди рыбачьих лодок и торговых судов выделялся боевой корабль; он был выкрашен в ярко-красный цвет, с бортов торчало множество вёсел. Огромная бронзовая баранья голова на носу отливала кроваво-красным в лучах заката.
Мы с Белбоном то и дело передавали друг другу мех разбавленного вина, купленного мною в «Летучей рыбе», так что мой собеседник не терял разговорчивости. Выждав удобный момент, я спросил его, какие приказания дал Марку хозяин.
— Нам велено перебить всех пиратов, — просто ответил Белбон.
— И всё?
— Ну, конечно, так, чтобы молодой хозяин не пострадал. Но никто из пиратов не должен уйти живым.
— Не схватить их и доставить в Рим, чтобы их там судили?
— Нет. Хозяин приказал, чтобы мы перебили их на месте, всех до единого.
— И ты сможешь, Белбон?
— Убить? — он пожал плечами. — Я не такой, как остальные. Мне не приходилось убивать так много, как им.
— Сдаётся мне, они сильно преувеличивают.
— Думаешь? Ну, всё равно, я недолго был гладиатором, и убил не очень многих.
— Не многих?
— Нет. Только… — он сосредоточенно сдвинул брови, — человек двадцать или тридцать.
На следующее утро я проснулся рано и надел красную тунику, как было указано в письме похитителей. Прежде, чем спуститься в таверну, я велел Белбону найти на улице место, откуда хорошо просматривается выход.
— Если я выйду, следуй за мной, но держись на расстоянии. Постарайся, чтобы тебя не заметили. Сумеешь?
Он кивнул. Я поглядел на его огромную фигуру и шевелюру цвета соломы, и меня обуяли сомнения; но переигрывать было поздно.
Солнце стояло уже довольно высоко, и хозяин таверны поднял жалюзи, впустив в помещение утренний свет и свежий морской воздух. Перед таверной сделалось оживлённее. Сидя у входа, я смотрел на спешащих по своим делам моряков и торговцев. Краем глаза я мог видеть Белбона; он нашёл себе удобное местечко в тени сарая и стоял, привалившись к стене, с самым что ни есть сонным видом — ни дать, ни взять, раб-бездельник, который, пользуясь отсутствием хозяина, отлынивает от работы. Он либо мастерски притворялся, либо на самом деле был такой тугодум, каким выглядел.
Ждал я недолго. Молодой человек, выглядевший даже слишком молодо для своей бородки, шагнул в таверну с улицы, моргнул раз и другой, привыкая к полумраку после яркого солнечного света, и разглядев моё одеяние, приблизился ко мне.
— Кто тебя прислал? — Акцент у него был греческий, а вовсе не сицилийский.
— Квинт Фабий.
Он кивнул, разглядывая меня, а я стал разглядывать его. Длинные чёрные волосы и негустая чёрная бородка обрамляли тонкое лицо, загорелое и обветренное, с зелёными глазами, хранившими диковатое выражение. Никаких шрамов — ни на лице, ни на руках; и вообще он совсем не походил на матёрого пирата. Не чувствовалось той равнодушной, вошедшей в привычку, въевшейся в плоть и кровь жестокости, которая отличает разбойников — что на суше, что на море.
— Меня зовут Гордиан, — сказал я. — А тебя как называть?
Он растерялся — видно не ожидал, что посланный с выкупом заинтересуется его именем.
— Клеон. — Это прозвучало так, словно он не нашёлся, что придумать.
Имя тоже было греческое. Да и лицом он походил на грека.
Я поглядел на него с сомнением.
— Ты здесь для того же, что и я, верно?
— Выкуп. — Он понизил голос. — Где выкуп?
— А где ваш пленник?
— С ним всё в порядке.
— Я должен удостовериться в этом своими глазами.
Он кивнул.
— Я могу отвезти тебя к нему, если хочешь.
— Хочу.
— Тогда иди за мной.
Мы вышли из таверны и некоторое время шли вдоль берега, пока не свернули в узкую улочку между двумя рядами складов. Клеон шагал очень быстро, сворачивая на каждой поперечной улице. Раз или два он вдруг разворачивался и шёл назад. Я опасался, что мы вот-вот наткнёмся на Белбона; но либо бывший гладиатор искусно скрывался, либо давно потерял нас.
Наконец Клеон привёл меня к телеге с покрытым парусиной дном, знаком велел мне забраться на неё и накрыл меня с головой плотной тканью. Возница тронул лошадей. Из-под парусины ничего не было видно. Поначалу я пытался определить, куда мы едем, считая повороты; но повозка сворачивала то и дело и всякий раз в другую сторону, так что я скоро сбился и вынужден бы оставить это занятие.