— Клянусь Гераклом, что случилось? — выдохнул Луций. — Серебро! И Стефанос! Что с ним? Он…?
Эко опустился на колени, чтобы нащупать пульс, и приложил ухо к приоткрытым губам мертвого раба. Он посмотрел на нас и серьезно покачал головой.
— Но что случилось? — воскликнул Луций. — Тропс, что ты знаешь об этом?
— Ничего, господин! Я вошел в комнату и увидел то же самое, что и сейчас, а потом сразу же пошел за вами.
— И Зотикус, — мрачно сказал Луций. — Где он?
— Не знаю, хозяин.
— Что ты имеешь в виду? Вы же пришли вместе.
— Да, но мне нужно было справить нужду, поэтому я пошел в уборную на другом углу дома. Потом я пошел искать Зотикуса, но не смог его найти.
— Ну, иди и найди его сейчас же! — бушевал Луций.
Тропс, удрученный, повернулся, чтобы уйти. — Нет, подожди, — сказал я. — Мне кажется, Зотикуса не стоит искать, если он все еще в доме. Но мне интереснее узнать, почему ты вообще оказался в этой комнате, Тропс.
— Я искал Зотикуса, как я уже сказал. — Он опустил глаза.
— Но почему именно здесь? Это одна из личных комнат твоего господина. Я не думаю, что сюда должен входить кто-либо, кроме Стефаноса или, может быть, уборщицы. Почему ты именно здесь искал Зотикуса, Тропс?
— Мне показалось, что я услышал шум.
— Какой шум?
Тропс сделал страдальческое лицо.
— Мне показалось, что я услышал чей-то… смех.
Эко вдруг хлопнул в ладоши, привлекая наше внимание, и энергично закивал.
— Что ты говоришь, Эко, что ты тоже слышал этот смех?
Он кивнул и сделал движение руками, показывая, что из атриума этот звук доходил слабо.
— Смех исходил из этой комнаты, Тропс?
— Я так и подумал. Сначала смех, а потом… потом какой-то дребезжащий звук, или стук, не очень громкий.
Я посмотрел на Эко, который двусмысленно поджал губы и пожал плечами. Он тоже, сидя в атриуме, слышал что-то из задней части дома, но звук был нечеткий.
— Это Зотикус смеялся? — спросил я.
— Возможно он, — с сомнением сказал Тропс.
— Так, Зотикус это был или нет? Ты, что, не можешь отличить его смех, вы ведь оба смеялись, когда недавно пришли с улицы.
— Не похоже было на смех Зотикуса, но я полагал, что это он, если только в доме нет кого-то еще.
— Никого нет, — сказал Луций. — Я в этом уверен.
— Кто-то мог войти, — сказал я, подходя к открытым ставням. — Любопытно, эта защелка, кажется, сломалась. Она и раньше была сломана?
— Я так не думаю, — сказал Луций.
— Что за окном?
— Небольшой сад.
— А что окружает сад?
— Дом с трех сторон и уличная стена с другой.
— А по ту сторону стены что?
— Улица. О, дорогой, я понимаю, что ты имеешь в виду. Да, я полагаю, что кто-то достаточно молодой и проворный мог бы взобраться на стену и проникнуть в дом.
— Можно ли на стену взобраться и с этой стороны?
— Я полагаю.
— Даже мужчина с мешком серебра на плече?
— Гордиан, ты же не думаешь, что Зотикус…
— Я надеюсь, что вряд ли он это сделал, но случались и более странные вещи, когда рабу давали немного свободы и возможность потратить несколько монет на слишком большой кувшин вина.
— Милосердная Фортуна, — выдохнул Луций. — Серебро! — Он подошел к сундуку и протянул руку, словно собираясь коснуться призрачных сосудов из исчезнувшего серебра. — Кувшин, украшения, чашки — все пропало!
— Никаких следов оружия, — сказал я, оглядывая комнату. — Возможно, использовалась что-то из пропавших вещей, чтобы нанести удар по голове Стефаноса. Что-то с довольно прямым и твердым краем, судя по виду раны. Возможно, тарелка…
— Что за ужасная идея? Бедный Стефанос! — Луций уперся руками в крышку сундука и вдруг отпрянул, задыхаясь от ужаса. Он поднял руку, и я увидел, что ладонь перепачкана кровью.
— Откуда это? — спросил я.
— Ткань на сундуке. При таком свете плохо видно, так как ткань красная, но на ней пятно, мокрое от крови.
— Вот, вам и ответ на то, чем его ударили. — Мы расправили ткань и обнаружили, что кровавое пятно было прямо над краем верхней части сундука.
— Как будто он ударился лбом о твердое дерево, — сказал Луций.
— Да, как будто он упал… или его толкнули, — сказал я.
Тропс прочистил горло.
— Хозяин, мне пойти поискать Зотикуса?
Луций поднял бровь.
— Мы пойдем искать его вместе.
Быстрый обыск помещения рабов показал, что Зотикуса в доме нет. Мы вернулись в комнату, откуда были украдены сокровища.
— Мне пойти поискать Зотикуса на улицах, хозяин? — Дрожь в голосе Тропса указывала на то, что он прекрасно осознает деликатность своего положения. Если Зотикус совершил убийство и кражу, не было ли вероятности, что его друг Тропс был соучастником этого? Даже если Тропс был совершенно невиновен, показания рабов по закону добываются с помощью пыток; если серебро не будет возвращено и вопрос будет решен быстро, Тропс, вероятно, окажется в ужасающем затруднительном положении. У моего друга Луция доброе сердце, но, в конце концов, он происходил из древнейшей патрицианской семьи, а патриции Рима достигли того, чем они являются сегодня, не своим альтруизмом или брезгливостью, особенно в обращении со своей собственностью, включая рабов.
Луций отпустил Тропса в свои покои, а затем повернулся ко мне.
— Гордиан, что мне делать? Он простонал, в тот момент это прозвучало совсем не по-патрициански.
— Конечно, не выпускайте отсюда Тропса. Сейчас он может запаниковать и прийти к какой-нибудь безумной мысли о побеге, а это всегда плохо кончается для раба. Я также предлагаю вам нанять несколько гладиаторов, если вы сможете найти трезвых, чтобы схватить Зотикуса, если они смогут его найти.
— А если у него нет с собой серебра?
— Тогда вам самому решать, как добиться от него правды.
— Что, если он заявит о своей невиновности?
— Я полагаю, что кто-то из посторонних мог перелезть через стену и украсть ваше серебро. Возможно, кто-то из ваших рабов или кто-то с Улицы Серебряных Кузнецов, который знал бы о ваших недавних покупках. Но сначала найдите Зотикуса и выясните. что он знает.
Эко, который какое-то время выглядел задумчивым, вдруг потребовал моего внимания. Он указал на труп Стефаноса, а затем изобразил пантомиму, глупо улыбаясь и делая вид, что смеется.
Луций был ошеломлен.
— Право же, в этом нет ничего смешного!
— Нет, Луций, ты неправильно понял. Эко, ты хочешь сказать, что это Стефанос смеялся?
Эко кивнул, показывая, что он о чем-то думает по этому поводу и, наконец, принял решение.
— Стефанос, смеялся? — спросил Луций тем же тоном, каким он мог бы отреагировать, если бы Эко сообщил, что видел, как Стефанос изрыгал пламя или жонглировал глазами.
— Он показался мне довольно угрюмым человеком, — согласился я, скептически взглянув на Эко. — А если рассмеялся Стефанос, то почему Тропс не сказал об этом?
— Наверное, потому, что он никогда раньше не слышал смеха Стефаноса, — сказал Луций. — Я не думаю, что когда-либо слышал его сам. — Он посмотрел на труп с озадаченным выражением лица. — Ты уверен, что слышал смех именно Стефаноса, Эко?
Эко скрестил руки на груди и серьезно кивнул.
— Что ж, возможно, мы никогда не узнаем этого наверняка, — сказал я, направляясь к двери.
— Ты не останешься, чтобы помочь мне, Гордиан?
— Увы, Луций Клавдий, я должен пока уйти. Мне нужно приготовить обед и обслужить наложницу.
Нам с Эко удалось добраться до дома относительно без происшествий. Правда, группа хихикающих проституток некоторое время препятствовала нашему продвижению, танцуя вокруг нас, еще один из царей Нума, которого несли на носилках, вылил мне на голову кубок вина, а пьяного гладиатора вырвало на один из ботинок Эко, но в остальном поездка от Палатина до Субуры прошла спокойно.
Еда, которую мы приготовили к обеду, была очень простой, что и соответствовало моим способностям. Несмотря на это, Бетесда, казалось, едва могла сдержать себя подальше от кухни. Время от времени она выглядывала из-за двери, скептически хмурясь и качая головой, как будто даже то, как я держал нож, выдавало мою полную некомпетентность в кулинарных делах.
Наконец, когда зимнее солнце начало склоняться к западу, мы с Эко вышли из кухни и увидели, что Бетесда и Белбон уютно устроились на обеденных диванчиках, обычно предназначенных для нас самих. Эко пододвинул обеденные столики, а я принес различные блюда: суп из чечевицы, пшенную кашу с бараньим фаршем, яичный пудинг с медом и кедровыми орешками.
Белбон, казалось, был доволен этой едой, но Белбон всегда наслаждался любой едой, пока ее было достаточно; он облизывал губы, ел пальцами и громко смеялся над новизной мысли послать своего молодого хозяина Эко еще раз за вином, радуясь традицией меняться ролями ради забавы. Бетесда же подходила к каждому блюду с холодной отстраненностью. Как всегда, ее типичная отчужденность маскировала истинную глубину того, что происходило у нее внутри что, как я подозревал, было столь же сложным и тонким, как самое изысканное блюдо. Отчасти она скептически отнеслась к моей стряпне, отчасти ей нравилась новизна сервировки и роль римской матроны, но все же она пыталась скрыть любые внешние признаки своего удовольствия, потому что… потому что Бетесда была Бетесдой.
Однако она соизволила сделать мне комплимент по поводу яичного пудинга, за что я отвесил ей поклон.
— А как прошел ваш день, хозяин? — небрежно спросила она, снова усаживаясь на диван. Я стоял рядом, почтительно сложив руки за спиной, не зная, был ли я в ее воображении низведен до раба или, того хуже, до мужа?
Я рассказал ей о событиях дня, как рабов часто призывают делать их хозяева в конце дня, Бетесда рассеянно слушала, проводя руками по своим роскошным черным волосам и постукивая по своим пухлым красным пухленьким губам. Когда я описал свою встречу с Цицероном, ее темные глаза вспыхнули, потому что она всегда с подозрением относилась к любому мужчине, который проявляет больший интерес к книгам, чем к женщинам или еде; когда я сказал ей, что посетил Луция Клавдия, она улыбнулась, потому что знала, как он восприимчив к ее красоте; когда я рассказал ей о кончине Стефаноса и исчезновении серебра, она глубоко задумалась. Она наклонилась вперед, чтобы опереться подбородком на руку, и мне вдруг пришла в голову опасная мысль, а не пародирует ли она меня.