— Антония! — сказал Луций. — А я думал, что вы все еще в постели.
— Вовсе нет, — сказала она, сияя. — Я встал до рассвета и по прихоти спустился к ручью, чтобы нарвать цветов. Разве они не прекрасны? Я попрошу одну из моих рабынь сплести из них гирлянду, которую я надену сегодня за ужином.
— Ваша красота не нуждается в украшениях, — сказал Луций. Действительно, в то утро Антония выглядела особенно сияющей. — А где… ммм, смею ли я назвать его так — ваш пчелиный король?
Антония рассмеялась.
— Я думаю, что все еще спит. Но сейчас я пойду и разбужу его. Этот день слишком прекрасен, чтобы его проспать! Я подумал, что мы с Титом могли бы взять корзину с едой и немного вина и позавтракать у ручья. Только мы вдвоем… — Она подняла брови.
Луций понял.
— Ах да, ну, у нас с Гордианом есть чем заняться здесь, на вилле. И Эко… я полагаю, запланировал, как всегда, исследовать здешние холмы, не так ли?
Эко, не совсем поняв, тем не менее кивнул.
— Ну, тогда похоже, мы передаем весь ручей в полное ваше распоряжение, — сказал Луций.
Антония просияла. — Луций, ты такой милый. Она остановилась, чтобы поцеловать его покрасневшую макушку.
Чуть позже, когда мы заканчивали наш неторопливый завтрак, мы увидели пару, идущую к ручью, даже без раба, который нес бы их корзину и одеяло. Они держались за руки, смеялись и души не чаяли друг в друге так радушно, что Эко стало даже тошно, наблюдать за ними.
По какой-то причине резкое журчание ручья могло иногда доноситься и до самого дома. Итак, некоторое время спустя, стоя рядом с Луцием перед виллой, когда он обсуждал дневную работу со своим распорядителем, мне показалось, что я услышал крик, а затем глухой треск с той стороны. Луций и бригадир, разговаривая друг с другом, казалось, не заметили этого, но Эко, околачивающийся неподалеку от старого винного пресса, навострил уши. Эко был немым, но его слух очень острый.
Крик издал Тит. Мы оба слишком часто слышали его крикливый голос за последние несколько дней, чтобы не узнать его.
Супруги видимо еще не помирились, — подумал я. — Хотя они снова были вдвоем…
Затем, чуть позже, закричала Антония. И мы все это услышали. Это был не тот знакомый нам крик Антонии в ярости. Это был крик паники.
Затем, она снова закричала.
Мы побежали к ручью: Эко впереди, Луций, пыхтя и отдуваясь, старался быстро идти сзади.
— Клянусь Гераклом, — закричал он, — он, должно быть, ее убивает! Возможно, она умирает…
Но Антония не умирала. Умирал Тит.
Он лежал на спине на одеяле, его короткая туника съехала набок и задралась вокруг бедер. Он уставился на листву над головой, его зрачки сильно расширились. — Голова… голова… кружится… — выдохнул он. Он закашлялся, захрипел, схватился за горло и наклонился вперед. Его руки потянулись к животу, судорожно его хватая. Его лицо было мертвенно-голубого цвета.
— Что за аид здесь творится? — воскликнул Луций. — Что с ним случилось, Антония? Гордиан, что мы можем сделать?
— Не могу дышать! — сказал Титу, беззвучно произнося слова. — Конец… конец мне… о, как мне больно! — Он схватился за набедренную повязку. — Будьте прокляты боги!
Он потянул тунику, словно она сдавила ему грудь. Хозяин дал мне свой нож. Я разрезал тунику и разорвал ее, оставив Тита голым, если не считать набедренной повязки на бедрах; это не помогло, разве что показало нам, что все его тело посинело. Я перевернул его на бок и потянулся к его рту, подумав, что он, возможно, задыхается, но это тоже не помогло.
Он пытался делать судорожные вдохи, борясь за то, чтобы схватить ртом побольше воздуха. Смотреть на эго смерть было ужасно. Наконец хрипы и стоны прекратились. Его конечности расслабились. Жизнь уже покинула его тело.
Антония стояла рядом, потрясенная и молчаливая, ее лицо было похоже на окаменевшую трагедийную маску.
— О, нет! — прошептала она, опускаясь на колени и обнимая тело. Она снова начала кричать и дико рыдать. На ее агонию было почти так же тяжело смотреть, как на предсмертную агонию Тита, и, похоже, нельзя было ничего поделать.
— Как, это могла случиться? — сказал Луций. — От чего такое могло произойти?
Эко, распорядитель и я тупо переглянулись.
— Это она виновата! — завопила Антония.
— Кто? — спросил Луций.
— Твоя кухарка! Эта ужасная шлюха! Это она виновата!
Луций огляделся на разбросанные остатки еды. Корки хлеба, баночка меда, маслины, бурдюк. Там еще лежала разбитый глиняный кувшин — по-видимому, его глухой треск я и услышал.
— Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что Давия отравила его?
Рыдания Антонии застряли у нее в горле.
— Да, именно так! Да! Еду собрала и положила в корзину одна из моих собственных рабынь, но ее приготовила. Давия! Эта ведьма отравила его. Она отравила всю еду!
— О, дорогая, но это значит… — Луций опустился на колени. Он схватил Антонию за руки и посмотрел ей в глаза. — Вы тоже можете отравиться! Антония, вы чувствуете боль? Гордиан, что нам можно для нее сделать?
Я посмотрел на него пустым взглядом, так как не имел никакого представления.
У Антонии не было никаких симптомов отравления. В конце концов, стало понятно она не была отравлена. Но что-то убило ее мужа, причем самым внезапным и ужасным образом.
Вскоре прибежали ее рабыни. Мы оставили их оплакивать тело и вернулись на виллу, чтобы разобраться с Давией. Луций направился на кухню.
— Давия! — Ты знаешь, что случилось?
Она посмотрела в пол и тяжело сглотнула. — Говорят… что один из ваших гостей умер, хозяин.
— Да. Что ты об этом знаешь?
Она выглядела потрясенной.
— Я? Ничего, хозяин.
— Ничего? Они ели приготовленную тобой еде, когда Титу стало плохо. А ты говоришь, что ничего об этом не знаешь?
— Хозяин, я не понимаю, что вы имеете в виду…
— Давия, — сказал я, — ты должна рассказать нам, что происходило между тобой и Титом Дидием.
Она замялась и отвела взгляд.
— Давия! Этот человек мертв. Его жена обвиняет тебя. Ты в большой опасности. Если ты невиновна, только правда может спасти тебя.
— Ничего! Клянусь тенью моей матери. Не то чтобы, как раньше. Он подошел ко мне в вашем доме, хозяин, еще в городе в ту ночь, когда впервые приехал… и завел меня в пустую комнату. Я этого не хотела. Он и здесь пытался проделать то же самое. Преследовал меня, загонял меня в угол. Лапал меня. Я никогда не поощряла это, а он дергал меня за одежду, щипал, лез целоваться. Я его все время отстраняла. Но он не отставал, и все время преследовал меня. Когда вы все, наконец, вернулись, я чуть не заплакала от облегчения.
— Значит, он докучал тебе, — грустно сказал Луций. — Ну, я бы в это поверил. Признаю вину, я должен был сказать ему, чтобы он держал руки подальше от моей собственности. Но неужели эти приставания были так ужасны, что тебе пришлось его отравить?
— Нет! Я никогда…
— Тебе придется ее пытать, если ты хочешь узнать правду! — Антония стояла в дверях. Ее кулаки были сжаты, волосы взлохмачены. Она выглядела совершенно обезумевшей, как мстительная гарпия. — Мучай ее, Луций! Так поступают все, перед тем, как рабыня дает показания в суде. Это твое право — ты ее хозяин и это твоя обязанность — ты был ее хозяином до его смерти Тита!
Давия побелела, как мотыльки, вылетевшие из улья. Она упала в обморок прямо на пол.
Антония, обезумев от горя, удалилась в свою комнату. Давия пришла в сознание, но, похоже, была охвачена какой-то мозговой лихорадкой; она дико дрожала и не хотела ничего говорить.
— Гордиан, что мне делать? — Луций расхаживал взад и вперед по фойе. — Полагаю, мне придется пытать девушку, если она не признается. Но я даже не знаю, как это делать! Ни из одного из моих фермерских рабов вряд ли получился бы подходящий палач. Ведь мы живем здесь почти, как родственники…
— Говорить о пытках преждевременно, — сказал я, задаваясь вопросом, пойдет ли Луций на такое. Он был мягким человеком в жестоком мире; иногда ожидания мира побеждали его патрицианскую природу. Но он мог и удивить меня. Но я не хотел бы и слышать об этом. — Я думаю, нам следует еще раз взглянуть на тело, теперь, когда мы немного успокоились.
Мы вернулись к ручью. Тит лежал точно так же, как мы его оставили, обнаженный, если не считать набедренной повязки. Кто-то закрыл ему глаза.
— Ты много знаешь о ядах, Гордиан, — сказал Луций. — Что ты думаешь?
— Есть много ядов и много реакций на них. Я не могу предположить, что убило Тита. Если мы найдем какой-нибудь запас яда на кухне или если кто-то из рабов видел, как Давия что-то делала с едой…
Эко указал на разбросанную еду и изобразил, как овцы ее едят, а затем разыграл смерть животного — неприятную для нас пантомиму, поскольку он только что стал свидетелем настоящей смерти.
— Да, мы могли бы проверить наличие яда в еде таким образом, по испражнениям какой-нибудь бедной овцы. Но если он был в еде, которую мы здесь видим, то почему не отравилась и Антония? Эко, принеси мне эти осколки глиняного кувшина. Ты помнишь, говорил, что слышал звук чего-то разбитого примерно в то же время, когда мы услышали крик Тита?
Эко кивнул и протянул мне кусочки обожженной глины.
— Как вы думаете, что было в нем? — спросил я.
— Думаю, вино. Или вода. — сказал Луций.
— Но здесь для этого есть бурдюк. Внутри эта бутылка кажется такой же сухой, как и снаружи. У меня есть нехорошее предчувствие, Луций. Вы не позовете Урсуса?
— Урсуса? Но зачем?
— Хочу задать ему вопрос.
Вскоре с холма спустился пчеловод. Для такого крупного медведе-подобного парня он был очень брезглив по отношению к мертвецу. Он держался подальше от тела и корчил гримасу каждый раз, когда смотрел на него.
— Я горожанин, Урсус. Я не очень много знаю о пчелах. Меня никогда не жалила ни одна из них. Но я слышал, что пчелиный укус может убить человека. Это правда, Урсус?
Он выглядел немного смущенным при мысли, что его любимые пчелы могут сделать такое.