— Если бы…
Ей хотелось его рассмешить, но Менандр улавливает в ее словах затаенную горечь. Их взгляды встречаются, и она понимает, что он разделяет ее несчастье и когда-то лишился того же, что и она. Он приветственно прикладывает ладонь к сердцу и склоняет голову, словно они только что встретились.
— Меня зовут Каллий, — говорит он. — Мой отец Клейтос — лучший гончар в Афинах. В один прекрасный день отцовское дело перейдет ко мне, и я стану торговать своими изделиями по всей Аттике, включая прекрасный город Афидна. А как зовут тебя?
Никто в Помпеях еще не осмеливался спросить ее об этом. Имя — последняя частичка собственного пространства и индивидуальности, остающаяся у свободнорожденных рабов. Настоящее имя. В таверне так шумно, что ей приходится повысить голос почти до крика, но она без колебаний дает афинянину то, о чем он просит.
— Меня зовут Тимарета, — говорит она. — Я единственная и самая любимая дочь Тимая, самого ученого врача в Афидне. Я была ему и дочерью, и сыном.
— Вот видишь, — произносит Менандр, беззаботно отводя с ее лба завиток волос. — Остальное не имеет значения.
— Но я также зовусь Амарой. — Она снова переходит на латынь, игриво убирая его ладонь. — Иначе я ни за что не ступила бы на порог этой таверны и уж тем более не стала бы петь для толпы мужчин и разговаривать с тобой!
Менандр улыбается, но не успевает он ответить, как ее хватает за руку Дидона.
— Амара! Это что, Галлий?
Знакомая фигура, склоненная над игорным столом, размахивая руками, попрекает Викторию, а та пытается собрать выигранные монеты, одновременно переругиваясь с Галлием и другими игроками. Он выпрямляется и, ударившись головой о низко висящую масляную лампу, в бешенстве оглядывает таверну.
— Сейчас же возвращайтесь! — ревет он, заметив Амару и Дидону.
Несколько выпивох оборачиваются посмотреть, на кого он кричит, и смеются при виде двух волчиц.
— Пожалуй, я тоже пойду с вами, — заплетающимся языком бормочет один из них, вставая. — У тебя прелестные губки. Может, ты мне споешь, — обращается он к Дидоне, очевидно, решив, что Амара уже условилась с клиентом.
Менандр берет ладонь Амары и накрывает ее своими. На мгновение она пугается, что он попросит присоединиться к ней в лупанарии. Он наклоняется и, понизив голос, говорит:
— Пожалуйста, береги себя, Тимарета.
Глава 8
Истинно, век наш есть век золотой
Покупается ныне золотом — почесть и власть, золотом — нежная страсть[9].
— Почти два денария! Вот сколько я выиграла. Эти кости — моя лучшая инвестиция! Надо было видеть лица других игроков. Загляденье! — Виктория бурно радуется своей удаче за игровым столом.
Все девушки, кроме Дидоны, сидят на каменной скамье, огибающей стены в тепидарии — теплой комнате, — без особого воодушевления слушая ее похвальбу. Этот зал женских терм всегда был средоточием сплетен. К сводчатому потолку поднимается низкий гул голосов. Его поверхность расходится трещинами, штукатурка облупилась. Без одежды непросто отличить гражданок от вольноотпущенниц и рабынь, и волчиц почти можно принять за компанию молодых жен.
Обычно Амара любит передохнуть в теплой комнате перед тем, как окунуться в горячую воду кальдария[10], но сегодня тепло не помогает ей расслабиться. Каждая ее мышца окаменела от напряжения. Часы, последовавшие за посещением таверны, были невыносимы. После нескольких минут с Каллием удушливый лупанарий, череда пьяных мужчин и их бесконечные неблагодарные требования приносили еще больше мучений. «Менандр, — твердит она себе. — Его рабское имя — Менандр. А твое — Амара».
— А сегодня, с утра пораньше, Феликс потребовал меня второй день кряду! На целый час. Вот как долго я его ублажала. Не хочу хвастаться, — говорит Виктория, — но со мной он продержался целую вечность. По-моему, парочка моих приемов даже его удивила. — Она выглядит как нельзя более довольной собой, точно Психея, описывающая явление Эроса. — По-моему, он еще ни с одной женщиной не желал проводить столько времени.
— Не знаю, чем тут хвалиться, — говорит Бероника. Блестящие от жары щеки придают ей рассерженный вид, пряди волос липнут к вспотевшему лицу. — Феликс вечно всю душу вымотает. А потом еще и ведет себя как неблагодарный ублюдок. Для такого даже стараться жалко. Не то что Галлий. Вот Галлий всегда… — Заметив усмешки девушек, она прерывается и с тяжелым вздохом опускает взгляд. По-видимому, ей отчаянно хочется поделиться переполняющими ее горячими чувствами с подругами, но ее пугают их насмешки. Амара жалеет, что они так безжалостно ее задразнили.
Виктория слегка улыбается, не говоря ни слова. Амара понимает, что Феликс наверняка ее похвалил. «Он прекрасно умеет всеми нами манипулировать», — думает она.
— Насколько я помню, меня Феликс не вызывал уже несколько недель, — говорит Кресса. Она сидит у стены, сгорбившись и сложив руки на груди, прикрывая ими растяжки.
— Повезло, — отзывается Бероника, совершенно не заметив тревоги в голосе Крессы.
Амара отсаживается подальше и закрывает глаза. Даже за стенами лупанария его проклятый жестокий мир окутывает ее, подобно савану. Пытаясь отвлечься от голосов подруг, она прислушивается к другому разговору.
— Не позволяй своей сестре обращаться к тебе с такими просьбами! Скажи ей, что у тебя нет денег.
— Не могу, родственники ее мужа просто невыносимы. Не знаю, что они с ней сделают.
— Неужели ты всерьез утверждаешь, что они…
Приоткрыв глаза, Амара рассматривает беседующих рядом с ней женщин. У них обеих усталые, измученные заботами лица, обе, похоже, пришли без прислужниц. Одна сидит так близко к Амаре, что они почти соприкасаются бедрами. От жары ее крашеные рыжие кудри пристали к линии роста волос. Она постоянно покручивает что-то на пальце левой руки. Кольцо с камеей.
— Сама знаешь, какие слухи ходят насчет его первой жены, — говорит рыжая. — А рабы боятся что-либо сказать. По словам Фульвии, он избил ее в первую брачную ночь. Какое чудовище могло так поступить? Да еще вечно жалуется на приданое, а сам потратил его до последнего медяка.
— Пожалуй, Геллий ни за что не заметит, если ты удержишь чуть большую часть выручки.
— Даже Геллий рано или поздно заметит. А просить его о помощи бесполезно. Он всю свою жирную задницу в таверне отсидел. Я целыми днями в поте лица тружусь за прилавком только для того, чтобы он пропивал прибыль.
— Жаль, но я тоже не могу помочь, — обмахиваясь, говорит вторая женщина. — Будь моя воля, я бы дала тебе ссуду, но меня и саму муж держит в черном теле. Кроме того, дела всегда идут хуже в это время года.
Лицо рыжеволосой торговки вытягивается, и Амара понимает, что та, должно быть, надеялась, что подруга ее выручит. Ей знаком этот униженный, исполненный негодования взгляд. Он до боли напоминает ей взгляд матери. После того как отец Амары умер, мать просила о помощи всех знакомых, тщательно подсчитывая, чем сможет попотчевать гостей взамен. Надолго ли хватит горстки фиников? Не оскорбится ли бывший покровитель ее отца, если поднести ему еду в щербатой тарелке? Когда гостей удавалось залучить в дом, она принималась сетовать на тяготы вдовства, сдерживая слезы и пытаясь не выдавать отчаяния. Амара тихонько сидела рядом, по материнскому наущению склонив голову, и смотрела, как поток сочувствия и денег постепенно иссякает. Под конец ее мать была готова взять ссуду у кого угодно и на любых условиях.
— Прошу прощения, матрона, — негромко говорит Амара. — Но я, возможно, могла бы помочь.
Женщины удивленно поворачиваются к ней. Она вежливо, но без лишнего подобострастия склоняет голову. Пусть себе гадают, вольноотпущенница она или рабыня.
— Я выступаю в качестве агента своего хозяина. Он понимает, что у всех нас бывают маленькие трудности. Я с радостью спрошу его, может ли он предоставить ссуду. Разумеется, негласно.
— С чего бы твоему хозяину делать своим агентом женщину? — спрашивает прижимистая спутница рыжеволосой торговки. Ее лицо сурово и недоверчиво.
— Договор составит его управитель, — импровизирует Амара. Надо будет попросить Феликса, чтобы этим занялся Галлий, а не Трасо. Не хотелось бы в последний миг спугнуть эту парочку, придя на встречу с громилой. Она улыбается рыжеволосой торговке, которая кажется менее враждебной, чем ее подруга. — Но женщинам проще вести дела друг с другом. У нас столько забот, непостижимых для мужчин.
Торговка вертит кольцо на пальце.
— Ты говоришь, он умеет держать рот на замке?
Амара кивает.
— Как и я.
— Я держу закусочную, — сообщает торговка. — Я не могу допустить, чтобы он объявился там, разыскивая меня. Мужу это не понравится.
— Ты будешь вести дела только со мной, — отвечает Амара и украдкой поглядывает на ее кислолицую спутницу. Та качает головой. — В этом и состоит преимущество женщины-агента.
— Марцелла, мне это не нравится, — произносит Кислятина. — Кто эта девушка? Чем занимается ее хозяин?
— Прошу прощения, — отвечает Амара, — но негласность лежит в основе занятий моего хозяина. Ссуды не являются главным направлением его деятельности, и он тщательно заботится об анонимности клиентов. — Она снова поворачивается к Марцелле: — Если хочешь получить займ, назови мне нужную сумму, и завтра утром я встречусь с тобой в храме Аполлона с предлагаемым договором и управителем моего хозяина.
— Не делай этого, — злобно фыркает Кислятина. — Пусть Фульвия сама о себе позаботится! Ты и без того помогала ей достаточно. Она теперь замужняя женщина, и ты за нее не в ответе.
— Она моя сестра, — возражает Марцелла. — Я не могу бросить ее на произвол судьбы! Я обещала нашей матери…
— Я не желаю в этом участвовать, — произносит Кислятина, вставая. — Увидимся в парной.