Давка здесь не такая сильная, как в процессии. Шум множества соревнующихся музыкантов, одобрительные восклицания и смех эхом отскакивают от камня и поднимаются в теплый воздух, подобно подношению богам. Никогда прежде Амара не бывала в толпе совершенно одна. Она мельком, не привлекая нежелательного внимания, поглядывает на прохожих. Была ли она близка с кем-то из этих мужчин? Сложно сказать. В лупанарии она старается не обращать внимания на лица.
Амара ускоряет шаг и, не желая слишком удаляться от подруг, направляется назад — туда, где оставила Дидону. Она настолько сосредоточена на своей цели, что едва не упускает Менандра. Тот идет в ее сторону, оглядывая всех встречных женщин и озабоченно наморщив лоб. Наконец он замечает ее.
— Вот ты где! — восклицает он с посветлевшим лицом. — Так и знал, что тебя найду.
Его нескрываемая радость согревает ее, будто вино.
— Готова поспорить, ты говоришь это всем женщинам на Виналиях, — смеется она.
— Ты знаешь, что это не так, Тимарета.
Звук греческой речи, как всегда, приводит ее в волнение.
— Наверное, Рустик — великодушный хозяин, раз отпустил тебя свободно гулять на празднике вина, — произносит она.
— Да, но его великодушие небезгранично. У меня есть всего час, не больше.
Не в силах отвести взгляд от его лица, Амара вспоминает свою молитву Венере-Афродите. «Дай мне познать власть любви, пусть даже я никогда не узнаю ее сладость». Возможно, богиня наказывает ее за гордыню.
— Так не будем же тратить время понапрасну, — говорит она, протягивая руку Менандру.
Влекомые потоком общего счастья, они рука об руку идут сквозь толпу куда глаза глядят.
— С тех пор как мы виделись последний раз, я трижды бывал в «Воробье», — прерывает молчание Менандр. — Я проводил там каждый свободный вечер. Трактирщик сказал мне, что тебя можно застать там только днем.
— Но ты все равно продолжал туда ходить?
— Конечно! Слабая надежда на нашу встречу лучше, чем никакой.
Мысль о том, что Менандр ждал ее совсем рядом, прямо через дорогу, а она не имела возможности прийти, кажется почти невыносимой.
— Жаль, что меня там не было, — говорит Амара.
— Твой хозяин дает тебе отдых во время игр? Наверняка дает, ведь по традиции в первой июльской игре дозволено участвовать и рабам.
— В июльской игре? — в ужасе переспрашивает Амара при мысли о том, что их следующее свидание состоится так нескоро.
— Неужели ты не можешь потерпеть ради меня?
Она понимает, что афинянин ее дразнит. В их первую встречу он с тем же самоуверенным видом провозгласил, что лампа в ее руках принадлежит ему. Она улыбается, не желая слишком легко признавать свои чувства:
— Да, возможно, хозяин отпустит меня на игру.
Они достигают конца форума. Музыкант наигрывает на лире медленную печальную мелодию. Амара наблюдает за ним, воображая дрожание струн под своими пальцами.
— Раньше я тоже играла, — говорит она. — Вечерами отец любил слушать мое пение. Но только в кругу семьи, — добавляет она в надежде, что Менандр поймет: в отличие от Помпеев, в Греции она была добропорядочной девушкой.
— Почему бы тебе не одолжить у него лиру?
Амара смеется, приняв его предложение за шутку.
— А что такого? — настаивает он. — Сегодня же Виналии. Ты вправе просить о чем угодно.
Растерявшаяся Амара вовремя замечает стоящую в одиночестве Дидону. Бероники и Галлия нигде не видно.
— Вон моя подруга, — говорит она, показывая на девушку. — Давай подойдем.
— Я ее помню, — отвечает он. — У нее прекрасный голос.
Амара заново представляет их друг другу. К ее облегчению, Дидона делает вид, что его не помнит. Он ни за что бы не догадался, что они посвятили обсуждению его имени и характера больше времени, чем жрецы посвящают гаданию по внутренностям животных.
— А где же Никандр? — спрашивает она.
— У него была всего пара минут. Он пришел, только чтобы вручить мне цветы.
Музыкант принимается играть песню повеселее. Влюбленная пара рядом с ними обрадованно вскрикивает и начинает танцевать. Дидона раскачивается под музыку, прижимая к груди розы.
— Мне тоже скоро придется уйти. — Менандр смотрит на Амару. — Подаришь мне один танец?
— Я не умею… — Она вспоминает, как еще на родине с детской радостью кружилась в танце с кузинами на семейной свадьбе. — Я всегда танцевала только с женщинами.
Он берет ее за руки и подводит поближе к лире.
— Все пьяны, — произносит он. — Будем импровизировать.
Она колеблется, но хлопанье, топанье и пляски слишком заразительны. Амара и Менандр берутся за руки, вертятся, останавливаются и хлопают все быстрее и быстрее, пока она с хохотом не падает ему на шею. Закончив мелодию, музыкант выразительно вытягивает перед собой руку с лирой и кланяется.
— Давай, попроси его, — говорит Менандр. — Хочу перед уходом послушать твою игру.
С тоской поглядев на лиру, она качает головой:
— Не могу.
Менандр отпускает ее, подходит к музыканту и, поприветствовав его, указывает в ее сторону. После короткого обмена фразами музыкант кивает и подзывает ее к себе.
— Разве я мог отказать в такой просьбе? — по-гречески обращается к ней музыкант при ее приближении. Амара смотрит на Менандра, гадая, что он мог сказать. — Конечно, сыграй. — Он протягивает ей свой инструмент.
В первое мгновение Амара не испытывает ничего, кроме паники. В памяти пусто, она не может припомнить ни одной мелодии, ни единой ноты. Подняв взгляд, она видит перед собой любопытные лица зевак, желающих послушать ее игру. Среди них и ее подруга Дидона.
— Спой со мной! — с отчаянием в голосе просит ее Амара.
Дидона торопливо подходит к ней.
— Что ты творишь? — шепотом спрашивает она. — Нам нельзя здесь петь!
— Как насчет любовной песенки, которой научил нас Сальвий? — При мысли о том, чтобы вернуть лиру, так и не сыграв, у Амары начинают гореть щеки.
— Я позабыла слова… — возражает Дидона, но Амара уже перебирает струны плектром.
Первые ноты поражают ее слух своей неблагозвучностью. Это незнакомый инструмент со всего лишь семью струнами вместо десяти, и ей не сразу удается подобрать аккорды кампанийской народной песни. Сосредоточившись на музыке, она забывает и о толпе, и даже о Менандре. С каждым прикосновением к струнам ее уверенность понемногу растет, и мелодия звучит все слаще. Она запевает первый куплет и, к своему облегчению, слышит вторящий голос Дидоны.
Толпа хлопает, и несколько человек начинают подпевать, напоминая волчицам слова. Амара чувствует, что Менандр улыбается и ободряюще кивает, но ей сложно не потерять его из виду за топающими и кружащимися парами. Вместо этого она смотрит на Дидону. Пение придало девушке необычайной уверенности, и она держится со смелостью, которой никогда не позволяла себе на городских улицах. Амара ловит ее взгляд, и девушки начинают петь, обращаясь друг к другу. Даже исполненная в унисон, их песня превращается в беседу, переглядку, порыв чувства. Они повторяют песню, но на сей раз, когда Дидона исполняет партию пастуха, Амара сохраняет молчание, и подруга понятливо оставляет за ней партию его возлюбленной. Девушки устраивают целое комическое представление: Дидона все более жалостно умоляет о снисхождении, а Амара высокомерно отвергает ее чувства. В конце концов Дидона изображает гибель от разбитого сердца, и по небольшой толпе пробегает смех.
Амара тоже смеется и ищет взглядом Менандра в надежде, что ему понравилась ее игра. Его нигде не видно. Отсутствие афинянина больно задевает ее, но она слишком захвачена происходящим, чтобы предаваться грусти. Двое молодых людей в первом ряду хлопают и скандируют, требуя спеть еще одну песню. Им вторят другие. Амара вглядывается в толпу, в обращенные к ней лица. Никогда прежде она не чувствовала такой власти. Кажется, будто она способна по собственной прихоти вселять в людей надежды, усмирять их желания или давать им волю. Она кланяется.
— Мы почитаем богиню любви, — громко говорит она. — Возможно, вы позволите нам спеть гимн нашей повелительнице Афродите? — Она не прилагает никаких усилий, чтобы скрыть свой иностранный акцент, намеренно называя Венеру греческим именем. Двое мужчин в первом ряду одобрительно покрикивают, и Амара вполголоса обращается к Дидоне:
— Если я спою тебе куплет по-гречески, сможешь повторить его строка за строкой?
— Думаю, да.
Амара ударяет плектром по струнам, беря быстрые, настойчивые аккорды. Ноты почти мгновенно переносят ее в дом Кремеса, где он в свете ламп смотрел на нее с жадностью лиса, ожидающего, когда оступится добыча. Это не одна из песен, выученных ею в детстве. Память о прошлом отзывается горечью. Вообразив, что все еще стоит у ног раскрашенной статуи Венеры, Амара набирает воздуха и вспоминает сладкий аромат раздавленного в пальцах мирта.
Пестротронно-нетленная Афродита,
Зевса дочь коварная, заклинаю:
Не тревожь мне досадной заботой тяжкой
Сердце, благая![17]
Дидона внимательно слушает и, ни на миг не сводя глаз с лица Амары, приглушенно, нараспев повторяет за ней каждую строку. Этот гимн мало напоминает разудалую застольную песню, но настроенные повеселиться слушатели раскачиваются под музыку, а некоторые даже хлопают в такт.
На втором куплете один из молодых людей неожиданно издает возглас узнавания и хлопает товарища по спине. Амара присматривается к ним повнимательнее. Плащ одного из них застегнут дорогой бронзовой брошью, инкрустированной красными камнями. Амара с улыбкой подзывает их к себе. Оба они пьяны, но не до бесчувствия, и ее кокетство не остается незамеченным. Они с развязными выкриками подходят немного ближе. Из-за их спин показывается более знакомая фигура — не Менандр, а Феликс. Пообок от него стоит Трасо, наблюдая за ними с Дидоной с выражением, которое, будь на его месте кто-то другой, можно было бы принять за восхищение. Возможно, он наконец-то понял, чего они ст