— Просто спустись по лестнице, — говорит адмирал, неопределенно махнув рукой, и исчезает в кабинете.
Амара, как завороженная, медленно спускается в сад. Еще по-утреннему свежо, но голубое небо обещает, что день будет знойным. Воздух напоен сладким ароматом незнакомых ей цветов, фонтан искрится брызгами, негромко, мерно падающими, словно чьи-то легкие шаги. Балкон верхнего этажа составляет часть тенистой колоннады, под которой стоят скамьи с разбросанными на них удобными подушками. Она останавливается как вкопанная, не веря глазам. Сегодня все это принадлежит ей. Можно просто сидеть, читать и любоваться на этот прекрасный сад.
— Закуски, госпожа?
На вежливом расстоянии стоит мужчина — возможно, тот самый Секунд, о котором упоминал Плиний.
Смутившись его формальным обращением, Амара прижимает свитки к груди и старается прикрыть тонкое платье.
— Это было бы очень любезно с твоей стороны, спасибо.
Мужчина уходит, и она садится на одну из скамей, стоящую напротив фонтана. В тени немного прохладно. Она рассматривает свитки, которые вручил ей Плиний. Оба они написаны по-гречески. С сочинениями Гомера она уже знакома, хотя ее семья владела лишь двумя частями «Одиссеи», но «Аргонавтику» Аполлония видит впервые. Она бережно разворачивает свиток и начинает читать, когда тот же мужчина возвращается с подносом и пледом.
— Я подумал, что тебе, возможно, холодно, — говорит он.
— Большое спасибо за заботу, — отвечает Амара, накрыв пледом плечи. — Ты Секунд?
— Да.
— Я Амара. Приятно познакомиться.
Секунд едва заметно улыбается уголком рта, но остается подчеркнуто учтивым.
— Мне тоже приятно познакомиться, госпожа Амара.
— Спасибо, — повторяет она, когда он ставит поднос на столик у скамьи. — Ты не знаешь, какая музыка нравится адмиралу? Я надеюсь поиграть ему позже; он был ко мне так добр. Я бы очень хотела спеть ему песню, которая бы ему понравилась.
— Я уверен, что адмирал рад будет послушать любую песню, которую ты пожелаешь ему спеть, — серьезно говорит Секунд. — Ведь он охотно пригласил тебя погостить. — Он с поклоном удаляется.
Дождавшись его ухода, Амара окидывает голодным взглядом поднос с бутербродом из мягкого крошащегося хлеба с медом, стаканом воды и тарелкой абрикосов и тернослив. Постаравшись не есть слишком быстро и жадно, она встает, чтобы сполоснуть пальцы в фонтане: Плинию не понравится, если на его пергаменте останутся пятна от меда или слив. Потом она снова со вздохом садится на подушки и принимается за «Аргонавтику».
Амара проводит несравненное утро. Такого покоя и роскоши она не знала даже в отцовском доме. Секунд приносит еще один поднос с легкой едой — сыром, оливками, ломтем хлеба и бокалом сладкого вина, — но больше никто ее не тревожит. Она читает и гуляет по саду, разглядывая цветы и любуясь жасмином, запах которого, как ей известно, вечером станет еще слаще. Амара смотрит на картины, украшающие колоннаду: утонченные садовые сцены, диких птиц в полете, голубя, сидящего на фонтане, неотличимом от настоящего, оживляющего своим плеском сад. Она знает, что где-то рядом находится суетливая улица, но шум почти не проникает сквозь стены.
Ближе к вечеру, когда каждый уголок сада согревается под солнцем, Амара снимает принесенный Секундом плед. Она уже начинает немного беспокоиться, что Плиний о ней забыл, когда он выходит к ней в сад. За ним следует раб с сундуком в руках.
— Как тебе понравились сады? — спрашивает он, усаживаясь рядом с ней в тени колоннады.
— Они прекрасны, — говорит Амара. — Я никогда не была так счастлива.
Он с довольным видом кивает.
— Теперь можешь почитать мне, и я решу, нравится ли мне слушать твой голос, — говорит он. Раб протягивает ей свиток. — Я принес «О пульсах» Герофила. Мне в любом случае необходимо изучить этот текст. Очень кстати, что ты с ним уже знакома.
Свиток, который разворачивает Амара, в тысячу раз тоньше, чем манускрипт из дома ее отца, но ее переполняют глубокие чувства.
— Какую часть ты предпочитаешь? — спрашивает она.
— Читай с начала, — сухо говорит Плиний. — Я обычно полагаю этот подход самым рациональным.
Амара начинает читать. Этот текст более полный, чем тот, что был у ее отца, но фразы и их порядок ей знакомы. Она словно повторяет молитву, обращенную ко всему, что когда-то было ей дорого. Через несколько минут Плиний перестает делать заметки и останавливает ее.
— Вернись немного назад, — произносит он. — Всего на пару строк.
Амара повинуется, и он удовлетворенно кивает. Еще несколько часов она читает без перерыва, изредка отвлекаясь, лишь чтобы сделать глоток воды, принесенной усердным Секундом. Наконец наступает пора ужинать.
— У тебя музыкальный голос, — замечает Плиний. — Не слишком надоедливый. Я вижу, почему твой отец находил тебя полезной. Я не могу подолгу слушать голоса большинства женщин, но твой меня вполне устраивает.
— Ты позволишь мне для тебя спеть? — спрашивает она.
— Пожалуй, я не из тех, к кому стоит обращать любовные песни Сапфо, — говорит он с доброй насмешкой в голосе.
— Я и не собиралась, — отвечает она. — Когда-то я пела родителям о встрече Навсикаи с Одиссеем и подумала, что эта песня может понравиться и тебе.
— Что ж, сделай одолжение, — соглашается он больше из вежливости, чем из желания.
Амара и Плиний вдвоем ужинают в саду, не посчитав нужным переходить в столовую. Он спрашивает ее мнение об «Аргонавтике» и описанной Аполлонием любви Ясона и Медеи. Амара радуется, что успела прочесть достаточно для поддержания беседы. После еды один из рабов приносит ей лиру, и она играет адмиралу мелодию, напоминающую ей о детстве и ласковых взглядах родителей.
Закончив, она выжидающе поглядывает на Плиния с надеждой, что ей удалось доставить ему удовольствие, но видит на его лице лишь глубокую печаль.
— Твои родители оказали тебе плохую услугу, Амара, — говорит он. — Ты чудесная девушка. Они должны были позаботиться о твоем приданом.
— Пожалуйста, — произносит она. — Они оба мертвы. Я не могу думать о них плохо.
Плиний согласно кивает.
— Понимаю. Прости.
Когда в саду становится слишком темно и прохладно, они возвращаются в спальню Плиния. В комнате разбросано еще больше свитков, чем утром.
— Ах да, совсем забыл, — говорит он, показывая на стопку женской одежды. — Я велел найти тебе более подходящие вещи.
— Спасибо, — благодарит она, борясь с искушением сразу же их рассмотреть. — Я надену это завтра. Ты очень добр.
Он наблюдает, как она обнажается, с тем же пристальным вниманием, с каким смотрел не нее утром. Амара надеется, что он хочет ее и не станет отвергать ее ласки этим вечером. Она понимает, что влюблена не в Плиния, а в сады, во всю его красивую жизнь, но может сосредоточить свое желание лишь на нем самом. Вопреки всем ее усилиям соблазнить его раздеванием, он не присоединяется к ней в кровати, а снова садится за работу.
— Могу я тебе почитать? — спрашивает она.
— Ты, должно быть, устала, — отвечает он. — Я не ожидаю, что ты станешь проводить все ночи за чтением.
— Пожалуйста, — произносит она. — Мне бы самой этого хотелось.
После секундного колебания он протягивает ей свиток.
— Отсюда, — говорит он, указав ей строку большим пальцем.
На сей раз Секунд не появляется, чтобы принести Амаре стакан воды, а трактат о растениях ей незнаком. Хуже того, почерк писца почти неразборчив. Несколько раз, запнувшись на очередном предложении, она слышит нетерпеливое цоканье Плиния, но продолжает читать, пока ей не начинает казаться, что она вот-вот потеряет голос или уснет от изнеможения. Наконец он удовлетворяется услышанным и начинает готовиться ко сну.
— Вижу, что мы оба предпочитаем бодрствовать как можно дольше, — говорит он. — Сон всегда кажется мне подобием смерти.
Когда Плиний ложится рядом с ней, она придвигается поближе, надеясь, что он ее обнимет, но этого не происходит.
— Я никогда прежде не слышал имени Амара, — говорит он, лежа лицом к ней в темноте. — Полагаю, это не твое настоящее имя.
— Его дал мне хозяин, — отвечает она, и при упоминании Феликса к ее сердцу подступает холод. — Он сказал, что в нем смешались любовь и горечь.
— Да, amare, amarum, — говорит Плиний. — Довольно поэтично для сутенера.
Как и прошлой ночью, Плиний кладет ладонь на ложбинку ее талии, и Амара начинает бояться, что он уснет. Она подается к нему, чтобы его рука соскользнула ей на поясницу, и приникает к нему поцелуем. Губы Плиния все так же сухи и неподвижны. Она снова целует его, пытаясь представить на его месте страстного Менандра, но он мягко отталкивает ее.
— Я просто хочу тебе угодить.
Она бессчетное количество раз повторяла эту заученную фразу клиентам, но сейчас в ее голосе звучит униженная мольба.
— Я тобой доволен, — говорит он, словно утешая дитя. — Мне нравится смотреть на тебя; ты очень красива. — Он медленно проводит пальцами по ее волосам так же, как когда разбудил ее поутру. — Больше мне ничего не нужно.
«Наверное, он импотент», — думает она. Эта мысль не беспокоит ее, но и не утешает. Кровать настолько удобна, а Амара так обессилела, что не может больше размышлять о мотивах Плиния. Он гладит ее по волосам, и она засыпает.
Время скользит сквозь ее пальцы, будто шелковая лента. С каждым часом в гостях у адмирала Амара, изо дня в день окруженная удовольствиями, все больше влюбляется в его жизнь. Она в одиночестве принимает ванны в частной купальне, ест досыта, не думая о стоимости пищи, каждое утро ее изящно причесывают. Она постепенно воссоединяется с собственным телом. Никто не прикасается к ней без позволения и уж тем более не смеет ее ударить. В здешнем прекрасном саду ее безобразное существование в лупанарии начинает казаться сном. Впрочем, Амара знает, что оно не менее реально, чем бледнеющий синяк на ее руке.
Плиний становится средоточием всех ее надежд. Ей ни разу не удалось провести с ним так же много времени, как в первый день, — он часто принимает гостей или ужинает у друзей, — но каждый вечер она читает ему и засыпает под тяжестью его ладони. Она сидит в тени колоннады и молчаливо наблюдает за его гостями, стараясь изучить его привычки и взгляды и стать незаменимой. Амара говорит себе, что он будет хорошим хозяином, и воображает свою жизнь в качестве его скрибы