С губ Амары срывается потрясенный крик. Расталкивая и сбивая с ног разгневанных встречных, она устремляется к кромке воды и бросается на колени на пристани.
— Кресса! — зовет она, перегнувшись через причал. — Кресса!..
Сердце ее тяжело колотится. Тщетно пытаясь уложить в голове увиденное, она вглядывается в пенистые волны в месте падения своей подруги, но та пропала без следа.
Амара потерянно встает, оглядывая пристань в поисках помощи. Мужчина, кричавший на Крессу, стоит рядом и смотрит в воду с таким же потрясением, что и она. Амара хватает его за руку.
— Ты умеешь плавать? Ты можешь прыгнуть в море и спасти ее? — Она истерически рыдает и от волнения едва не сталкивает в воду его самого. — Пожалуйста, сделай же что-нибудь! Пожалуйста! Она умрет!
Мужчина в ярости сбрасывает с себя ее руки.
— Эта проклятая сука только что украла сосуд с моим лучшим оливковым маслом! По-твоему, я буду рисковать жизнью ради грязной, бесстыжей шлюхи? — Он замечает яркую тогу Амары. — Ты была с ней? У вас общий хозяин?
Амара снова всматривается в море. Теперь поверхность снова выглядит почти спокойной, словно Кресса не прыгала в воду и вообще никогда не существовала. Амара не умеет плавать. С каждым мгновением у Крессы все меньше шансов выжить. Возможно, она уже мертва. Вокруг, взволнованно переговариваясь, начинают собираться другие моряки и купцы. Ее охватывает страх.
— Нет, — говорит она, стараясь скрыть смятение и унять дрожь. — Я ее не знаю. Просто видела ее на улицах. — Амара поворачивается и, едва удерживаясь, чтобы не побежать, направляется назад к морским воротам.
Глава 34
Когда ты мертв — ты ничто.
Амара, захлебываясь и давясь слезами, докладывает Феликсу о случившемся. Они говорят без посторонних ушей, и он крепко держит ее за руки, чтобы она не упала. Ей хочется, чтобы он обнял ее, успокоил, разделил ее горе, но он, не перебивая, слушает ее рассказ. Лицо его остается непроницаемым.
— Ты правильно не сказала им, что у вас общий хозяин, — говорит он, выслушав ее до конца. — Они бы заставили меня заплатить за масло. А Кресса и без того уже дорого мне обошлась. В последние месяцы она почти ничего не зарабатывала.
От потрясения Амара перестает рыдать. Феликс невозмутимо смотрит на нее. В его безразличии нет ничего нового, но ему все равно удается причинить ей боль. Ослепнув от ярости, она отпихивает его, и он шагает назад. Амара замахивается на него кулаком, но он оказывается быстрее, и вместо лица она попадает ему по плечу.
— Ненавижу тебя! — кричит она. — Тебе ни до кого нет дела! Она умерла из-за тебя, а тебе плевать. Ты ничего не чувствуешь. Я тебя ненавижу! — Он уворачивается от всех ее ударов; она слишком расстроена, чтобы точно прицелиться. — Чтоб ты сдох! — надсаживается она, вцепившись в его одежды и пытаясь встряхнуть. — Чтоб ты сдох!
Он заламывает правую руку Амары ей за спину, и она, вскрикнув, падает на колени.
— Не тебе судить о моих чувствах. — Его голос оглушительно гремит ей в ухо. Феликс отталкивает ее прочь, и она баюкает свою руку. — Глупая сука. По-твоему, я сам выбрал такую жизнь? Отвечай!
Амара молчит. Она никогда не задавалась вопросом, как вышло, что Феликс стал заправлять лупанарием. Казалось, он создан быть сутенером. Он опускается на корточки рядом с ней, и она сжимается.
— Я здесь родился. Да не здесь! — Он взволнованно машет рукой на кабинет, словно раздражаясь на его существование. — Внизу. По-твоему, я не знаю, каково это? По-твоему, я не понимаю? — Мука до неузнаваемости искажает его лицо. — Моя мать была не так храбра, как Кресса. Эта проклятая трусиха не решилась убить себя и избавить от страданий своего сына.
Амара не двигается с места, не смеет произнести ни слова. Невозможно надеяться, что, отдав себе отчет в сказанном, Феликс простит ее за то, каким она его только что увидела. Он сидит, сгорбив плечи, и впервые на ее памяти выглядит сломленным. В это мгновение Амара понимает, что, как бы ни ненавидела его, Феликс всегда будет ненавидеть себя сильнее.
— Этим местом управлял мой отец, или, лучше сказать, человек, которого называла таковым моя мать, — говорит он. — Видимо, он ей верил, потому что подарил мне свободу. Но только после того, как я много лет провел в обучении. — Произнося эти слова, Феликс смотрит на стол, должно быть, когда-то принадлежавший его отцу. При мысли о том, как скрупулезно он ведет счета, Амара представляет за этим столом маленького Феликса, за которым надзирает его старший, более жестокий двойник. Но потом она вспоминает граффити на стене своей кубикулы.
Амара, прерывисто дыша, отводит взгляд. Возможно ли, что ее хозяин когда-то торговал своим телом? Что он жил той же жизнью, что и Парис? Она боится заговорить, боится напомнить ему о своем присутствии, но не меньше пугает ее и затянувшееся молчание.
— Что произошло с твоей матерью? — слабым голосом спрашивает она.
— Она умерла, когда мне было десять лет. — Феликс упирает остекленевший взгляд в красную стену. Его горе настолько ощутимо, что Амара забывается. В это мгновение она видит перед собой лишь испуганного мальчика, потерявшего мать и мучимого отцом, и ее сердце сжимается от жалости. Она нежно касается его плеча.
— Мне жаль, — говорит она.
Феликс резко приходит в себя.
— Не трогай меня! — рявкает он, вставая. Амара неуклюже вскакивает на ноги и отстраняется, боясь, что он ее пнет. Он пристально смотрит на нее, и оба они знают, что она видит стоящие в его глазах слезы. — Убирайся.
Она опрометью выбегает из комнаты.
Амара закрывает за собой деревянную дверь из его покоев и останавливается на тротуаре, прислонившись к ней спиной. Чувства — невольное сочувствие Феликсу, скорбь по Крессе — разрывают ее на части. Мысль о том, чтобы пойти в лупанарий, взглянуть в глаза Британнике, сделать гибель Крессы реальной и заново увидеть, как та падает в воду, рассказывая о случившемся остальным, кажется невыносимой. Она быстро, но бесцельно бредет вдоль по улице. Ей вспоминаются объятия и любовные признания Руфуса. Но беспокоить его посреди дня в его собственном доме отвратительным рассказом о беременности и гибели шлюхи недопустимо. Она едва не сворачивает на улицу, ведущую к дому Друзиллы, чувствуя, что куртизанка ее не прогонит, но вовремя осознает, что, в сущности, почти ее не знает. Ноги сами несут Амару к гончарной лавке на виа Помпеяна. К Менандру.
Она останавливается на улице и видит его в лавке пересмеивающимся с какой-то молодой рабыней. Рустика нигде не видно. Сердце Амары болезненно замирает. Возможно, это его новая возлюбленная. У нее нет никакого права его осуждать; она вообще не должна была являться сюда, чтобы обременять его своим горем. Она уже собирается уйти, когда Менандр замечает ее и выбегает из лавки.
— Тимарета! — Он окликает ее и, догнав, видит, что ее лицо залито слезами. — Я не могу разговаривать перед лавкой, — произносит он. — Подожди здесь. Прогуляемся до фонтана.
Он возвращается в лавку, прежде чем она успевает возразить. Амара видит, как он говорит что-то рабыне за прилавком, и та, с любопытством взглянув в ее сторону, дает ему ведро.
— Пошли, — произносит Менандр, снова подойдя к ней. — Нам сюда.
Они быстро идут вдоль по улице.
— Прости, — говорит Амара. — Прости за то, что произошло между нами.
Они подходят к фонтану, где уже околачивается кучка сплетников. Это излюбленное место сборищ праздных рабов.
— Сейчас это не важно, — отвечает он, увлекая ее в сторону, чтобы пропустить нетерпеливого прохожего. — Расскажи мне, в чем дело. Тебя кто-то обидел? — спрашивает он с такой искренней заботой, что на ее глазах снова выступают слезы.
— Кресса мертва, — говорит Амара. — Она была беременна. Мы вместе пошли в гавань… — Амара умолкает, не желая описывать последние мгновения жизни Крессы, ее мимолетно мелькнувший плащ, вспенившуюся воду. — И она утопилась…
— Вы были только вдвоем? С вами на пристани никого не было?
Амара кивает.
— Никто не помог. Ни один человек. А когда этот мужчина спросил меня, почему я расстроена, я сказала, что не знала ее. — Она прячет лицо в ладонях, не в силах простить себе это последнее предательство. Менандр ставит ведро на землю и обнимает ее. Она, прижавшись к нему, плачет у него на плече.
— Ты не сделала ничего плохого, — говорит Менандр. — Все в порядке. Ты не виновата.
— Никто не помог, всем было плевать, — повторяет Амара. — Они только разозлились, что она столкнула в воду амфору с оливковым маслом. Ее жизнь ничего не значила. А теперь ее больше нет, и после нее ничего не осталось. Она будто никогда не жила.
— Это не так, — говорит он. — Ты любила ее, она была дорога тебе и своим подругам.
— Я не помогла ей, я позволила ей утонуть…
— Ты не могла ей помочь, — говорит он. — И она сама хотела умереть.
Амара стоит в объятиях Менандра, пока не замечает, что их окружили зеваки, несомненно, прислушивающиеся к каждому их слову. Она выпрямляется и вытирает слезы. Менандр поворачивается к небольшой толпе, собравшейся возле них с ведрами в руках.
— Просто оставьте нас в покое!
— Пошел ты, — сквозь зубы отзывается один из рабов, но зеваки расходятся, давая им возможность свободно поговорить. Никому не хочется нарываться на драку, тем более что всех их ждут хозяева.
— Ты не сделала ничего плохого, — повторяет Менандр и, взяв ее за плечи, заставляет поднять взгляд. — Слышишь меня? Ты ни в чем не виновата.
Глядя в его доброе лицо, в темные глаза, которые она так старалась забыть, Амара понимает, что никогда не сможет полюбить Руфуса так, как любит этого мужчину.
— Прости, что я прислала Дидону, — говорит она. — Мне очень жаль. Я должна была сама тебе сказать. — Она видит, насколько его ранили ее слова, только когда уже поздно брать их назад. — Я не люблю его, — произносит она. — Но я перед ним в долгу.