Ни Шарт, ни Имоджин не проявили ни малейших угрызений совести. Они рассмеялись: Шарт от души, Имоджин – сквозь слезы.
– Но Салли здесь нет! Что ты имеешь в виду, Фенелла?
Фенелла никогда не могла ничего толком объяснить. Как-то раз она призналась Салли, что просто не умеет. Она отлепила ломтик отварной солонины от холодной яичницы и изо всех сил постаралась втолковать сестрам, как все было.
– Она подумала, что Салли – призрак, и расплескала по полу весь крем.
Имоджин растерялась:
– Я не знала, что крем изгоняет призраки.
Шарт тоже растерялась:
– Не может же быть, чтобы Салли стала призраком.
– Да нет, может, – сказала Фенелла. – Ты на Оливера посмотри.
От запаха съестного Оливер проснулся и снова обнаружил, что Салли здесь. Тяжело поднялся, рокоча и роняя слюни, и подвальсировал к столу с видом довольно грозным.
– Он не сможет меня укусить, даже если захочет! – испуганно напомнила себе Салли.
– Ходит, как верблюд, – заметила Имоджин. – Болтает лапами в стороны.
– Это у него врожденное уродство, – ответила Шарт. – По-моему, он просто проголодался.
– Маразматик, – сказала Фенелла.
Оливер под шумок провел носом над столом и снова проделал свой фокус с магнетизмом. Умолк на мгновение, чтобы проглотить, и опять зарычал.
– Нечестно! – сказала Фенелла. – Я тут почти ничего не люблю, кроме холодной яичницы!
Шарт отпихнула нос Оливера и начала выбирать еду для него. К холодной жареной картошке и консервированным помидорам ей пришлось добавить четыре банки собачьего корма. Оливера было трудно прокормить. Когда Шарт поставила ему на пол тарелки, это, похоже, несколько примирило его с присутствием загадочно переменившейся Салли. Рычание утихло. Задний конец Оливера мирно заколыхался, а расплывчатый по контурам передний конец деловито склонился, чтобы немного повозить тарелками по полу. Остальные уселись втроем за ужин. Салли завистливо наблюдала за ними. Не то чтобы она проголодалась, но и перекусить было бы славно, просто за компанию. К тому же ее и вправду раздражало, что Фенелла, перепробовав все, что стояло на столе, согласилась поесть только холодной тушеной фасоли.
– А еще удивляешься, что у тебя так выпирает живот! – сказала Салли Фенелле. – Ты как голодающая дикарка с плаката про гуманитарную помощь!
И точно, дикарка. Салли вспомнила, как Фенелла молилась Мониган и записку Фенеллы: «Дорогие родители! Мы убили Салли…»
– Ну все! Сейчас начну вас пугать и изводить! – объявила Салли.
Салли знала, что бывают такие призраки, которые умеют швыряться всякой всячиной. После успеха с мусорной корзинкой она не сомневалась, что это у нее получится. Потянулась к солонке. К ее удивлению и досаде, ничего не произошло. Снова потянулась. Опять ничего. Она не производила на солонку ни малейшего впечатления. Она даже не смогла пошевелить носовой платок Имоджин, который та предусмотрительно подоткнула под край тарелки на случай, если снова разрыдается.
– Да чтоб вас! – закричала Салли. – Я забыла, как это делается!
На это Оливер отозвался внезапным рыком. С присутствием Салли он, судя по всему, примирился, но криков не одобрял.
– Я вас всех ненавижу! – закричала Салли и заметалась по кухне, скача и вертясь, а потом пристроилась на сушилке.
– А знаете, – заметила Шарт, – если бы Салли была здесь, она как раз дошла бы до той стадии, где она кричит, что нас всех ненавидит.
Салли свирепо уставилась на Шарт с сушилки.
– Погодите у меня, – сказала она. – Меня многие видят. Миссис Джилл, например. И я могу двигать предметы. Погодите – вот придут мама и Сам, и вы все у меня попляшете от угрызений совести!
Она не сомневалась, что родители обязательно придут повидаться с ними, как только закончат все вечерние дела в Школе. И целый час с надеждой смотрела на циферблат на стене. Наконец из Школы донесся звонок и далекий пронзительный гвалт.
«Пора», – решила Салли.
Однако родители не появились. Потом Салли пришлось освободить раковину, потому что Имоджин убрала со стола. Салли совсем не хотелось сидеть на грязных тарелках, даже в бестелесном виде. Она подумала, что, раз Имоджин убирает со стола, это вселяет надежду. Сам бывал крайне недоволен, когда замечал, в какой грязи они живут. Но по виду Имоджин не казалось, что она ждет Самого. Как и остальные сестры. Имоджин наводила порядок неловко и беспокойно, будто чувствовала приближение очередного приступа страданий. Шарт читала. Фенелла лежала на выпяченном животе под столом и плевалась в ноги Шарт жеваной бумагой. И все время промахивалась.
Звякнул засов на входной двери. Салли вскинулась. Оливер тоже. Имоджин повернулась от раковины, Шарт отложила книгу.
– Привет! – весело воскликнула Шарт. – Входите!
В дверь, виновато улыбаясь, проскользнул Нед Дженкинс с бумажным пакетом в руках.
– Мы принесли банку кофе, – сказал он. – Поесть чего-нибудь не найдется?
– Потому что на ужин опять толком ничего не дали, и мы умираем с голоду, – добавил Уилл Говард, проскользнув в дверь следом за ним.
– Да провались вы! – крикнула Фенелла из-под стола.
– Что? – удивился Нед Дженкинс и нагнулся посмотреть на нее.
Фенелла поглядела на него волком:
– Я жевала бумажку, а когда вы открыли дверь, вздрогнула и проглотила ее!
– От бумаги не умирают, – сказал Нед Дженкинс.
– Еще как! – бодро возразил Говард. – Она обворачивается вокруг аппендикса, и ты умираешь в жутких корчах!
Фенелла обожгла его взглядом, сразившим миссис Джилл. На Уилла Говарда это абсолютно не подействовало.
– Вас там еще сколько? – процедила она. – Не буду жевать бумагу, пока вы все не войдете.
– Скунс по уши закопался в физику, – ответил Нед, почесывая Оливеру спину бумажным пакетом. – Грир, Ренн и Шепперсон скачут в жестяных шлемах и машут мечами. А Полудурку Филберту Говард сказал, что мы сегодня сюда не идем…
– Почему? – спросила Фенелла.
– Потому что Филберт – псих, – тепло улыбаясь, ответил Говард.
– Но мы вам рады, – любезно сказала Имоджин.
Прозвучало это так снисходительно, что Говард наклонился, заглянул под стол и шепнул Фенелле:
– Это твоя сестра так нас приветствует или намекает, что у меня носки воняют?
– А ты и правда дурак, – припечатала Фенелла.
Нед Дженкинс смущенно проговорил:
– Сейчас еще Джулиан придет. Он забежал к Перри за плюшками.
Шарт, которая как раз включала электрический чайник, обернулась и просияла. Салли поняла, что для нее это хорошая новость.
– Давайте тогда попьем кофе, – предложила Шарт. – Я вроде бы припасла молока, – должно хватить.
– Я тоже захватил сухое молоко, – сказал Нед. – Кстати, а где Салли?
– Ушла к подружке. – Фенелла улыбнулась ему из-под стола. Она была похожа на зеленого гоблина в пещере.
Похоже, это был очередной пункт из списка всего, что Салли забыла: что к ним почти каждый вечер приходили в гости мальчишки. Она смотрела, как Имоджин, наступая на штанины, задергивает шторы, хотя еще не стемнело. Не занавесив окна, свет не включали, потому что мальчишки пришли сюда нелегально. Вид и у Неда, и у Уилла был слегка виноватый, и они то и дело переглядывались с усмешкой, будто заговорщики, пока Шарт размешивала кофе в кружках, а Фенелла с большим достоинством вылезала из-под стола. Все расселись за столом с кружками.
Теперь Салли понимала, чьи были рисунки, подписанные «У. Г.» и «Н». Звездолеты рисовал, конечно, Говард. И неудивительно, что у Неда Дженкинса так неожиданно хорошо получилось плохо нарисовать Оливера. Он и правда любил пса. Оливер участвовал в общем веселье – дружелюбно и тяжело перекатывался от одного к другому, – но постоянно возвращался к Неду. Нед каждый раз энергично чесал ему спину, как будто чистил ковер, и тихонько хихикал.
– Этот пес такой до смешного огромный, что меня хохот разбирает, когда я на него смотрю, – сказал он.
– Еще бы. У него с генами не заладилось, и он вырос раза в два больше положенного, – сказала Шарт. – Вообще-то, это должен быть ирландский волкодав.
– Ты уже говорила, – сказала Фенелла. – А почему Филберт – псих?
– Думает, что у него две головы, – ответил Уилл Говард.
Все недоверчиво уставились на него – даже Имоджин, которой не особенно хотелось кофе и вообще все было как-то неинтересно.
– Правда-правда, – заверил их Говард. – Это все началось вчера из-за Скунса. «Эй, Полудурок, – сказал он с совершенно серьезным лицом, – эй, Полудурок, сдается нам, ты не замечаешь свою вторую голову. Мы решили, надо сказать тебе, а то ты забыл ее причесать. Ну и видок у нее». А Полудурок и говорит: «Вы чего? Нет у меня никакой второй головы». – «Нет, есть, – говорит Скунс. – Ты что, так и не заметил за столько лет?» А Полудурок оторопел и говорит: «Если бы у меня было две головы, я бы их видел в зеркало!» – «Да нет, – говорит Скунс. – Понимаешь, та, которая сзади, сзади той, которая впереди». А Полудурок и поверил – он полудурок и есть! И с тех пор примерно раз в минуту резко оборачивается – надеется увидеть вторую голову, пока она не скрылась из виду. Честное слово! Клянусь!
– Все мальчишки чокнутые, – сказала Фенелла.
– Да? – спросил Говард. – Правда? А девочки всегда ведут себя исключительно разумно – например, лежат под столом и жуют бумагу…
Настала пауза, пока Фенелла нацеливала на него свой самый выдающийся свирепый взгляд.
Потом Имоджин, которая была явно не в своей тарелке, выпалила:
– По-моему, это крайняя жестокость и варварство!
Молчание затянулось и стало неловким. Имоджин ни на кого не смотрела. Она сидела, окостенело подавшись вперед и склонив голову под странным углом, будто прислушивалась, и смотрела в свой кофе.
– Имоджин и правда ужасно несчастная! – вырвалось у Салли.
Лицо у Имоджин с ее волевыми ангельскими чертами будто слегка распухло изнутри – от рвущихся наружу слез. Мальчики тоже это заметили. Но они не понимали ее и только смущались.